уже гораздо хуже. Преображенный — Рильке (родительный падеж, если хочешь? Рильке’м) [863] Обломов. Какая растрата! В этом я на секунду увидела его иностранцем, т.е. себя русской, а его немцем. Унизительно. Есть мир каких-то твердых (и низких, твердых в своей низости) ценностей, о котором ему, Рильке, не должно знать ни на каком языке. Гончаров (против которого, житейски, в смысле истории русской литературы такой-то четверти века ничего не имею) на устах Рильке слишком теряет. Нужно быть милосерднее.

(Ни о дочери, ни о внучке, ни о Гончарове — никому. Двойная ревность. Достаточно одной.)

_____

Что еще, Борис? Листок кончается, день начался. Я только что с рынка. Сегодня в поселке праздник — первые сардины! Не сардины, потому что не в коробках, а в сетках.

А знаешь, Борис, к морю меня уже начинает тянуть, из какого-то дурного любопытства — убедиться в собственной несостоятельности.

_____

Обнимаю твою голову — мне кажется, что она такая большая — по тому, что́ в ней — что я обнимаю целую гору, — Урал. «Уральские камни» — опять звук из детства. (Мать с отцом уехали на Урал за мрамором для Музея [864]. Гувернантка говорит, что ночью крысы ей отъели ноги. Таруса. Хлысты [865]. Пять лет.) Уральские камни (ДЕБРИ) и Хрусталь графа Гарраха [866] (Кузнецкий) — вот все мое детство. На́ его — в тяжеловесах и в хрусталях.

_____

Где будешь летом? Поправился ли Асеев? Не болей.

Ну, что́ еще?

— ВСЁ! —

М.

На полях:

Замечаешь, что я тебе дарю себя ВРАЗДРОБЬ?

Впервые — НП. С. 293–304 (как три отдельных письма, причем вместо 23 мая ошибочно дана дата 29 мая). СС-6. С. 251–258. Печ. по Души начинают видеть. С. 212–220.

56-26. Д.Г. Резникову

St. Gilles sur Vie, 25-го мая 1926 г.

Милый Дода,

Я не так самонадеянна, и, если бы Вы даже сказали всё (место), первая протянула бы: — ли? (все ли?) Нет, столько не надо, когда все — это беда. Подумайте, Ваше место — занято, Вы без местопребывания. Вы вытеснены, Вас нет — что́ Вам, что мне от Вас остается? (Что мне — знаю: ответственность!)

Любить другую и дружить со мной, — это я сама выбрала (La part du lion.) {178} Любовь — la part du tigre {179}.

Очень рада была бы, если бы Вы летом приехали. (Кстати, где будете?) У нас целая бочка вина — поила бы Вас — вино молодое, не тяже́ле дружбы со мной. Сардинки в сетях, а не в коробках. Позже будет виноград. Чем еще Вас завлечь? Читала бы Вам стихи.

Что пишу? Две вещи сразу [867]. Вторую почти кончила, впечатление: чего-то драгоценного — но осколки. (Дода, это чудно! Вы пишете «Поэма Молчанья», а я прочла «Мычанья» [868]. Помните, как он мычит? Мычал, потому что — увы — уже в прошлом: написала одно письмо и, пиша, чувствовала: из последних жил!) Нет, Дода, не он герой! (Вы не верите в поэмы без героев? Впрочем, сама не верю… Впрочем, сама виновата…)

Рада, что хорошо встретились с моей поэмой Горы. (Герой поэмы [869], утверждаю, гора.) Кстати знаете ли Вы, что мой герой Поэмы Конца женится, наверное уже женился. Подарила невесте свадебное платье (сама передала его ей тогда с рук на́ руки, — не платье! — героя), достала ему carte d’identité {180} или вроде, — без иронии, нежно, издалека́. — «Любите ее?» — «Нет, я Вас люблю». — «Но на мне нельзя жениться». — «Нельзя». — «А жениться непременно нужно». — «Да, пустая комната… И я так легко опускаюсь». — «Тянетесь к ней?» — «Нет! Наоборот: даже отталкиваюсь». — «Вы с ума сошли!»

Ужинали вместе в трактирчике «Les deux frêres» {181}. Напускная решительность скоро слетела. Неожиданно (для себя) взял за руку, потянул к губам. Я: «не здесь!» Он: «где — тогда? Ведь я женюсь». Я: «Там, где рук не будет». Потом бродили по нашему каналу, я завела его на горбатый мост, стояли, плечо в плечо — Вода текла — медленнее чем жизнь.

Дода, ведь это сто́ит любви? И почему это «дружба», а не любовь? Потому что женится? Дружба, я просто больше люблю это слово. Оттого — «дружу».

_____

Здесь два мира: море и суша, именно суша: ни деревца. Море я и не пытаюсь любить, чтобы любить море, чтобы быть вправе его любить, нужно быть или рыбаком или моряком. Поэт — здесь — несостоятельность.

Море, эту отдаленность чувствуя, подлизывается ко мне всеми своими волнами.

До свидания, Дода. Пишите мне хотя бы изредка. — Жаль, что не Вы о «Поэме Горы» [870]. Но друзей рознить — не должно. В четверг будем встречать Сергея Яковлевича, которого вы все что-то уж слишком долго провожаете. (Один праздничный обед уже пропал, пришлось, с болью сердца, съесть.)

Наши места — места Жиля де Ретца [871].

МЦ.

Впервые — ВРХД. 1983. № 138. С. 191–192 (публ. В. Лосской). СС-7. С. 96–97. Печ. по СС-7.

57-26. В.Б. Сосинскому

St. Gilles, 26-го мая 1926 г., среда

Дорогой Володя,

Второй месяц нашего пребывания здесь. Хотите самое удивительное приобретение? Я любима, обожаема хозяевами, им и ею, т.е. полутораста летами. Лестно? (Мой идеальный «старик».) Они и их любовь и есть самое главное событие этого месяца, меня в этом месяце. В их лице меня любит вся старая Вандея, — больше! — весь старый мир, к которому я — чем-то — корнями принадлежу (может быть простой воспитанностью сердца, которой — утверждаю — в новом нет, и, пока не сделается старым, не будет). Это скрашивает жизнь, стирает ее углы, — о да, водит и гладит по́ сердцу. Но не только воспитанность: весь уклад. Здесь я, впервые после детства (Шварцвальд) [872], очарована бытом. Одно еще поняла: НЕНАВИЖУ город, люблю в нем только природу, там, где город сходит на нет. Здесь, пока, всё — природа. Живут приливом и отливом. По нему ставят часы!

Не пропускаю ни одного рынка (четыре в неделю), чтобы не пропустить еще какого-нибудь словца, еще жеста, еще одной разновидности чепца.

Словом, — роман с бытом, который даже не нужно преображать: уже преображен: поэма.

Мой быт очарователен менее: я не жена рыбака, я не ложусь в ½ 9-го (сейчас ½ 9-го и хозяева уже спят), я не пойду на рынок продавать клубнику — сама съем, или так отдам, и, главное, я все еще пишу стихи, точнее: постоянно рвусь их писать, а это мешает и готовить, и мести и просто стоять на крыльце, без дела. — И все эти письма.

Очень загорела, хожу в Адином берлинском синем платье, которое Аля извлекла из пасти крокодила [873], — оно мне по колено, но море мне тоже по колено — вне дурного каламбура — по крайней мере сухой выхожу из воды (опять каламбур!). Я просто хочу сказать, что платье ровно в уровень прилива. Передайте Аде мою благодарность.

Еще не купаемся. Здесь все-таки не Юг, и жара другая, у моря никогда не жарко, жарко на суше — не степь, не огороды, не луга, не пашни — именно суша, ни деревца. Люблю эту землю, потому что сама ее выбрала, а выбрала, должно быть, потому что знала, что полюблю. Просто — ИМЯ, все предопределяющее.

_____

Спасибо за письмо. Милый Володя, Вы очень хорошо ко мне подошли, просто — у меня никогда не было времени и у Вас не было. Чувство требует времени, не мысль. Мысль — вывод. Чувство всегда начинает с начала, оно прежде всего — работа. (И забота!) Есть лучший мир, где все наши умыслы зачтутся, а поступки — отпадут. Тогда Вы, и Адя, и Ольга Елисеевна, и Наташа увидите, что я лучше, чем вы все видели, чем мне здесь дано было быть. Там у меня будет время быть собой, чувствовать. И излучать.

Тетрадь прожорлива, особенно, когда ее не кормишь. Там не будет тетрадей.

_____

Мур еще не ходит, но коляску свою возит и, когда ведешь на поводе (в поводу, по-моему, только лошадей!), тянет не хуже доброго дога. Порядочно своеволен, плачусь спичками, которые он постоянно выхватывает и рассеивает. Когда ходит (на поясе), неотторжим от дверных задвижек, шкафных защелок, вообще всего, что торчит и вертится. Песок ест, но тотчас же выплевывает. Больше всего любит крик осла. К морю вполне равнодушен, не смотрит. Алю зовет Ама, причем первое А тянет с минуту, застывая с открытым ртом.

_____

Аля в восторге от Олиных красок, читает Ваши журналы и выпрашивает у меня какого-то Циркового Орфели́на {182} (!!!) [874]. Поражает всех своим ростом и весом. Моется только раз в день перед сном, очень на́спех. Утром — ПЕРЕСТАЛА.

_____

Гоните, выпроваживайте, снаряжайте и провожайте Сережу. К чертям Сувчинского! Хорошо ему, пяти или сколько-пудовому! Серьезно, Володя, очень прошу! Сувчинский в Бельгии может просидеть две недели. Сережа должен быть здесь не позже субботы, иначе — пригрозите! — буду слать две телеграммы в день и в лоск проживусь. У Сережи уже не совесть, а мания.

_____

Поцелуйте Адю, если меня еще не забыла. Я ее очень люблю, как редко кого. Поправилась ли она? Загорела ли? Очень хочу осенью в Hyères [875] — на настоящий юг, к Средиземному морю моего детства. В Париже не хочу жить ни за что [876].

Сердечный привет. Буду рада, если напишете. Огромное спасибо за бумагу и конверты.

МЦ.

P.S. Передайте Сереже — сегодня забыла написать — что здесь свежий ТОНН (рыба) — 5 франков кило. Сегодня ели. Съели целое кило. И Мур ел.

_____

Если Наташа тоже в Париже, сердечный привет.

Приписка на полях:

Очень рада, что будете писать о Поэме горы [877].

Впервые — ВРХД. 1974. № 114. С. 208–210 (публ. В.Б. Сосинского). СС-7. С. 80–81. Печ. по СС-7.

58-26. З.Н. Гиппиус

Май 1926 г. [878]

Многоуважаемая Зинаида Николаевна,

[Непременно послала бы Вам это письмо pneu {183}, если бы не какая-то вульгарность дешевого жеста и имени, легковесности жеста и имени. (Не люблю упрощенных (техникой) вещей, — устраненных ею трудностей .) «Pneu» в важных случаях не посылают, только в спешных. Телеграф — да, pneu — нет. Не люблю спешного, спелого? превозможения естественных трудностей, — времени и пространства. А спешка моя — оттого, что Ваше письмо целых две недели пролежало в редакции.]

Во-первых и в срочных: Ваше письмо, отосланное 20-го, я получила только сегодня, 2-го — 2 недели пролежало в редакции. Непременно ответила бы Вам pneu. Не ответила pneu из-за вульгарности наименования и дешевого жеста. Есть вещи — которые нельзя совершать по телефону. Pneu — это тот же письменный телефон, бытовое подспорье, не более. Не люблю, вообще, превозможения [над этим словом: устранения]