собрании.
86-26. Б.Л. Пастернаку
Около 20 июля 1926 г. [1013]
Отрывок из письма к Борису (на песке st. gill’ского plage à l’infini {211} — карандашом.)
Этот уезд из Чехии, эти экскурсии (воображаемые, его, — 1939 г.) в Париж и в Лондон — точно нарочно, чтобы ты тогда мог полюбить меня, теперь я еду в Чехию, а ты больше всего на свете любишь свою жену, и всё в порядке вещей.
Борис, одна здесь, другая там — можно, обе там, два там — невозможно и не бывает.
Я ни с кем не делю пропуск одного слова, это моя страна и моя роль, поэтому не думай обо мне вовсе.
Двум поездам вслед не глядят. (В два глаза — одному.)
Тоскуй, люби, угрызайся, живи с ней на расстоянии, как какой-то час жил со мной, но не втягивай меня.
Человеческого сердца хватает только на одно отсутствие, оттого оно (отсутствие) так полно.
…Не бойся, что я чем-нибудь преуменьшаю твою любовь к жене, но «я люблю ее больше всего на свете» — зачем ты мне это твердишь, это ей надо знать, не мне.
(NB! Твердил — себе. Потом с ней разошелся.)
Я привыкла к жизни — в мире совершенном: в душе. Оттого мне здесь не хочется, не можется, не сто́ится.
Впервые — Души начинают видеть. С. 259–260. Печ. по тексту первой публикации
87-26. A.A. Тесковой
St. Gilles-sur-Vie, 20-го июля 1926 г.
Дорогая Анна Антоновна,
Потеряла Вашу открытку с адресом, всё надеялась найти при тщательной уборке, она не осуществилась, пишу по старому в надежде, что дошлют.
К 15-му сентября возвращаюсь в Прагу [1014], на оставшиеся здесь два месяца буду получать половинную стипендию, т.е. по 500 крон вместо 1000 крон. Бо́льшего в мою пользу ни Булгаков, ни Завадский [1015], ни другие хлопотавшие добиться не могли. Надеюсь, что прежнюю стипендию возобновят при моем приезде, на 500 крон я с детьми никак не проживу. Выясню это к 15-му августа.
Теперь в случае прежней тысячи в месяц — можно ли мне надеяться, дорогая Анна Антоновна, устроиться на эти деньги в Праге? Как бы хотелось возле Вас! Район (— думаю о детях, я фабрики и вокзалы, как самое печальное — люблю) должен быть непременно хороший, с близким садом для прогулки. Мне хочется в Прагу, а не за́ город, чтобы немножко побыть человеком, — не только душой и чернорабочим. Но я связана детьми и деньгами. О квартире думать нечего? Квартира — свобода, но — дорого? недоступно? Нельзя ли было бы найти две комнаты у чехов, любящих русских и не слишком строгих к порядку? Самое лучшее было бы — с уборкой (платила бы прислуге), может быть с обедом? (только не за общим столом!). В той же Чехии можно жить по-человечески, я жила не по-человечески и устала так жить, заранее устала. Прагу я люблю самым нежным образом, но, по чести, так мало от нее взяла — и не по своей вине. В Праге везде — музыка! Ни разу не была в концерте. Хотелось бы познакомиться с чехами, особенно с женщинами, все это было бы возможно в Праге, невозможно за городом. Я буду жить одна с детьми, как я могу на целый день уехать в Прагу, оставляя Мура одного с Алей. Аля — большая, но девочка, большая девочка. Мур промочит ноги, Мур упадет со стула и т.д. Заместительницы у меня нет, я ни разу не выеду в Прагу. Я знаю себя. В Праге я могу уйти на час — это другое дело, или вечером, уложив Мура, все это другое. Мне хочется влюбиться в этот город, для этого нужен досуг.
Одну комнату — трудно, мне дети не дадут писать, я курю. (Муру вредно) — много вещей и т.д.
Так вот, дорогая Анна Антоновна, обдумайте и ответьте, возможно ли? Если нет — что ж, буду искать за городом, жить где-нибудь же нужно.
Иногда по вечерам я буду приходить к Вам, читать вам стихи, беседовать, слушать музыку Вашей мамы [1016]. Не часто. Не бойтесь. Может быть — когда-нибудь — пойдем с Вами побродить по старым местам. Я люблю Прагу совсем особой любовью, вижу ее городом âmes en peine {212}, — может быть от тумана?
Я уже здесь не живу, оставшиеся полтора месяца пролетят, я не могу жить тем, что заведомо кончится. Моя Вандея уже кончилась. Вижу уже вечер укладки, утро отъезда. Передышка в Париже — рачьте дале! {213} (Безумно люблю этот крик кондукторов, жестокий и творческий, как сама жизнь. Это она кричит — кондукторами!)
Рачьте дале — но куда? У меня сейчас в Чехии ничего твердого нет, в устройстве я совершенно беспомощна. Вильсонов вокзал [1017] — куда? Боюсь, что просто сяду с Алей и Муром под фонарь — ждать судьбы (дождусь полицейского).
О здешней жизни уже не пишется, я уже еду, Вы это чувствуете. Больно (не очень, но все-таки) что эсеры, которых я считала друзьями: Сталинский [1018], Лебедев [1019], Слоним — ничего для меня не сделали, даже не попытались. Реально: вступись они — меня бы не сократили на половину, душевно — не понимаю такого платонизма в любви. Их поведение для меня слишком лирично.
_____
Спасибо от всего сердца за участие, действуют в жизни сей только лирики. Проверьте: не парадокс.
— Знаете ли Вы, что редактор Благонамеренного, Шаховской (22 года) [1020] на днях принимает послух на Афоне. (Послух — послушник — идет в монастырь.) Чистое сердце. Это лучше, чем редакторство.
Целую нежно Вас и Ваших. Сердечный привет от Сергея Яковлевича и Али.
М.Ц.
Мур ходит, очень много понимает, но говорит очень мало.
Впервые — Письмо к Анне Тесковой, 1969. С. 40–42 (с купюрами). СС-6. С. 347–349. Печ. полностью по кн.: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 39–32.
88-26. В.Ф. Булгакову
St. Gilles, 20-го июля 1926 г.
Дорогой Валентин Федорович,
Итак, к 15-му сентября возвращаюсь в Чехию. Украли у меня чехи месяц океана [1021] (и 370 франков уплоченных денег!), что же, когда-нибудь представлю счет. (Как Вам нравится на наглость?!)
Теперь вот о чем: как Вы полагаете, восстановима ли моя прежняя расценка? проще — с моим приездом, явлением перед Заблоцким [1022] во плоти (вживе и вьяве!) протянет ли мне Заблоцкий сухой, но не дрожащей (скорей держащей!) рукой — прежнюю тысячу?
На 500 крон ехать нет смысла, одна дорога чего стоит. 500 крон на меня с детьми — это сплошная задолженность, т.е. сплошное унижение. За 500 крон в месяц я чехов буду ненавидеть, за тысячу — любить.
Пишу о всем этом — в совершенно ином тоне, ибо не знаю, как у него с юмором и цинизмом нищеты — почтительно и корректно Сергею Владиславовичу [1023]. От его ответа зависит мое решение.
Английская стипендия? Смеюсь [1024]. И не знала, что есть таковая. Студентам, кажется какая-то малость. А вот что «Благонамеренный» задолжал нам с Сергеем Яковлевичем (его рассказ, моя статья) тысячу франков — знаю твердо. «Руководитель» (т.е. меценат) Соколов даже не отвечает, а чудесный невинный 22-летний редактор Шаховской на днях принимает по́слух на Афон [1025]. Прислал нам собственных, кровных, от полной нищеты полтораста франков, пятьдесят из которых истратили, а сто возвращаем. Ничего не знаю трогательнее этой присылки, — последний жест редактора и первый — монаха.
Уже написала Тесковой с просьбой попытаться устроить нас в Праге. Помните мою жизнь во Вшенорах? Заранее устала. Не хочу. Хочу — хоть изредка — музыки, прогулки по новым местам, чуть-чуть красоты и беззаботности. За́городом я душа и рабочий скот, хочу немножко побыть человеком.
Моя Вандея кончилась вчера, в день получения 500 крон. Я сейчас уже еду, все полтора месяца. Жду ехать. Странно, ведь я и раньше знала, что уеду, но 15-ое октября равно бессрочности, а 15-ое сентября — причем непременное — уже завтра, нет, сегодня, чуть ли не — вчера. Я не еду, я уже уехала. Погода испортилась? Все равно. Купаться нельзя? Не я купаюсь. Клянусь, что не преувеличиваю.
Огорчена? Нет. Если бы сама жизнь не вмешивалась я, за физическим (хроническим!) невмешательством в свою жизнь, до сих, пор сидела бы в Трехпрудном переулке, в доме № 8 с двумя огромными тополями, которого уже нету (в 1919 г. снесен) и где родилась. Поэтому — приветствую бессердечие Завазала, Гирсы [1026] и пр.
Знаете ли, дорогой Валентин Федорович, что мне стыдно Вас благодарить? Вы ходили, ездили, изводились — а я «благодарю». Вы делали — а я — говорю! Не гадость? Благодарность точно сводить счеты — несводимые, ибо дело и слово — несоизмеримы.
Благодарить я буду эсеров, которые для меня ничего не сделали, даже на письмо не ответили (писала и Лебедеву, и Слониму) [1027]. Эсеры доказали, что им на меня наплевать. Что мне остается? Благодарить за искренность. И поблагодарю — плевком же.
Вот Вам пример (из моей бывшей вандейской жизни): рыбак вытаскивает утопленника: откачивает, отмачивает (для рифмы! скорей: просушивает!) отпаивает — отстаивает. И утопленник, ртом, прожженным солью и ромом: «Большое, большое спасибо!» Что с рыбаком? Рыбака пошнит {214}.
Людовик Баварский [1028] — страстная любовь моей 16-летней матери. Проезжая место, где утонул, бросила кольцо — обручилась. Так что (Wahlverwandschaften {215}) некоторым образом — мой отец. А вот стих о нем — не мой, чей не помню:
В горах — как здесь, в покое царском —
Торжественная тишина,
И о Людовике Баварском
Грустила верная луна… [1029]
И еще стих Верлена:
Roi! О seul prince de ce siécle, — Sire! {216} [1030]
Сама бы с наслаждением поехала на его озеро, где может быть еще бродит тень моей 16-летней матери и достоверно лежит ее кольцо.
Пишите!
МЦ.
Впервые — Письма Валентину Булгакову. С. 54, 56, 58. СС-7. С. 14–16. Печ. по тексту первой публикации.
89-26. A.K., B.A. и O.H. Богенгардт
28-го июля 1926 г. [1031]
Дорогие Богенгардты, сердечное умиленное спасибо. Чехи требуют меня обратно к 15-му сентября, ничего не знаю что́ будет [1032]. Сережа во всяком случае остается в Париже. Целую всех. С коляской, если еще нет, поторопитесь [1033] (большая, черная: РЫДВАН или ДОРМЁЗ) [1034].
Приписка на полях:
Во всяком случае перед отъездом увидимся, напишу заранее.
МЦ.
Печ. впервые по копии с оригинала, хранящеюся в частном собрании.
90-26. П.П. Сувчинскому
Сен-Жиль, лето 1926 г. [1035]
Единолично
Всего несколько слов. Спешу.
Жестокость, беспощадность, отметание, отрясание, — все это ведущий. Я не ведо́мый [1036]. Оттого не сошлось. (Не ведо́мый, т.е. безвопросный, неспрашивающий.) Единственный вопрос, лбом в ствол (или в грудь): Плохо? — Да. — Есть лучше? — Есть. — Давай расскажу. И рассказываю — дереву — Волконскому — школьнику — Тезею [1037] — его же. Обмен сиротств.
