верхний слой, просто нащупать том, очень большой, квадратноватый, в переплете, одни такой.
Деньги на пересылку прилагаю.
Сердечный привет Вам и Вашему брату [1092]. Возвращаемся в середине октября.
МЦ.
Да! Если книг в квартире нет, может быть они тоже в подвале?
18-го — Алин день рождения (5/18-го), поздравьте, хотя с опозданием, будет рада.
Приписка на полях:
Автор мифологии, помнится, ШВАБ (Schwab) [1093].
Впервые — НП. С. 230–232. СС-7. С. 82–83. Печ. по СС-7.
102-26. Б.Л. Пастернаку
Сентябрь 1926 г.
Дорогой Борис. Не могу удержаться от желания написать тебе о Шмидте. Я недаром его переписывала [1094] — не без корысти и не без выгоды. Усвоить другого через свою руку (почерк), стать им другим путем своей правой — это уже у меня было однажды — с тобой. В 1922 г., когда получила первое твое письмо.
Борис, я все эти годы с 17-го так спешу, мне всю жизнь так некогда, что — наконец в 1926 г. чувствовать разучилась. Чувствовать, — вчувствовываться так!. Просто чувствовать — вздор. Посему не истолкуй досугом, ни той тогдашней переписки, ни нынешней — Шмидта. Чтобы понять над строкой: слова другого (мало понять), мне нужно произнести вслух его слова вариант: услышать их из собственных уст или же — прочесть его (другого) своей рукой, удвоить.
Шмидт мне сейчас совершенно ясен, т.е. чувства мои в ответ на него настолько сильны, что теперь — или никогда — узнаешь меня сторонне.
Два следующих абзаца зачеркнуты одной вертикальной линией
[Лейтенант Шмидт, по твоей поэме, мне глубоко отвратителен. Хвастун, болтун, неврастеник и нытик (качка) оборвано
Вот Шмидт, встающий из твоей поэмы. Человек без чувства долга, малодушный. Бросает флот и едет «распутывать интригу» оборвано]
Какой Шмидт встает из твоей поэмы? Во-первых не моряк, без тени (просвета) морской чести. Чуть дома грызня — бросает флот и едет «распутывать интригу» [1095]. Где долг? Увозит с собой казенные деньги и… дает себя укачать вагону и обокрасть — неизвестному. Проснувшись, вспоминает, что он нелегал, ничего не делает и спасается в волне спячки. Речь в Севастополе не дана. Крупный пробел. Почему ты не дал Шмидта в деле. Шмидта в силе, дословного Шмидта? Речь же существует? (Хорошая, очевидно!) Дальше: его арестовывают. Что первое? Нытье и самолюбованье. В мичманской в рабочей блузе да влюблен. Гениально передана морская болезнь, но… стыдно за лейтенанта. «Ne daigne» {251} — вот ответ в таких случаях моряка, да и каждого порядочного человека — морю.
Мужское письмо [1096] — верх грубейшей, отвратнейшей самовлюбленности. Если ты хотел дать иронию — не вышла. (Верь моему слуху!) «А предмет статей и споров — и поборник правды — Шмидт». КАКАЯ МИЗЕРИЯ.
Борис, любишь ли ты своего героя? Мне кажется — пытаешься. Он весь обратен тебе. На копейку дела — на —— слова, и в общем нуль.
О Шмидте (вещи) я бы сказала так. Всё, что Пастернак — прекрасно, всё, что не Пастернак — посмешище. Прекрасны главы: Стихия, Марсельеза, и, частично, Ноябрьский митинг и Восстание [1097] (в последней жест матроса). Удручающе-явно́ четверостишие [1098] — А разве слова на казенном карнизе и т.д. Борис, я левой рукой изо всех сил держу правую, чтобы тут же (сошло бы за опечатку) не подписать
— Свои?!)
Свои.
Потому что свои, и Мукден, и Цусима, и слои, и казармы, давно-свои, кровно-свои. 4-стишие для цензора.
Я тебе предложу другое, Борис, дай измам перемолоться, — тоже (частью) свои будут.
Знаю, знаю, знаю, ты настолько не похож (ни на кого), что в желании дать настоящего человека, дал посмешище. Я бы сказал (поступил, почувствовал) так, следовательно Шмидт — «простой, настоящий» говорит, чувствует, делает именно обратное. Твой Шмидт — самохвал. Тот, кого любила Россия, и — это уже в самом звуке фамилии — был застенчив.
Дело, Борис, еще и в языке. Письма Шмидта написаны на жаргоне. Если у 1905 г. не было своего языка, ты не должен был заставлять Шмидта писать письма, ты должен был дать его исключительно через жест. Ведь не то отвратительно, что он теряет деньги (хотя и это, — хорош моряк! хорош офицер! хорош вождь!) а то, что он, проснувшись, произносит. — Так и есть. Какое свинство. Нет пакета. Ведь он в эту секунду тошнотворен.
Власти, не долженствующие любить 1905 г., должны быть в восторге, как и многие, тоже его не любящие, по сю сторону.
Не знаю, написал ли тебе Слоним [1099]. Он нрзб. вдохновлен. Слушай: есть у тебя одно совершенно античное место (мир, в котором сейчас живу) — клятва.
Клянитесь
Как тени велят вам [1100].
Клятва Стиксом. Ты об этом не думал, рада. Только 1905 г. было бы — как трупы велят вам (виселицы, общие могилы, пр.).
Ах, Борис, почему на тебя этот груз?
_____
Соскучилась — стосковалась — по твоей новой прозе, по большой вещи без темы, где ты свободно плаваешь и беспрепятственно тонешь. Соскучилась по тайному, донному, спящему, бестемному, тёмному тебе. Когда? год кончаешь. Хотела спросить — какие еще будут главы, вспомнила — не переписываемся. Разреши — mentalement {252} — писать тебе изредка, когда очень будет нужно. Только к мысли твоей обращаюсь.
Впервые — Души начинают видеть. С. 269–271. Печ. по тексту первой публикации.
103-26. Б.Л. Пастернаку
Сентябрь 1926 г.
О Лейтенанте Шмидте Бориса Пастернака. — Победа человека, который не есть ты, которого в тебе нет. Победа всех против одного. Шмидт ноет. Шмидт слюнит. Шмидт нытик. Слёзь и слизь.
_____
Письма Шмидта — срифмованный жаргон 1905 г. [1101]
_____
Дети, вы меня сбросите!
_____
Дети, вы меня вспомните!
Впервые — Души начинают видеть. С. 271–272. Печ. по тексту первой публикации.
104-26. В.Б. Сосинскому
St. Gilles, 20-го сентября 1926 г.
Дорогой Володя,
Спасибо за (прискорбное) оповещение [1102] и за милое поздравление Али. Посылаю Вам — наугад — ключ, ни к одной нашей здешней вещи не подходит, может быть и есть тот. (У меня таких два.)
Если подойдет — все прежние просьбы и пояснения в силе, у меня здесь еще 3 недели сроку, сто́ит и на одну неделю.
Не подойдет — сберегите.
Что Черновы? Когда возвращаются? Где селятся? [1103]
Как Ваши дела (служебные)? Пишете ли, и что?
У нас чудесно, райский сентябрь, но хозяева адовы, возненавидели нас, получив всю плату наперед единовременно, и сулят нам отъезд с мировым судьей и жандармами — неизвестно за что.
Живем мы на земле для того, чтобы не захотеть жить на ней еще раз.
Сердечный привет Вам и брату. Видитесь ли с Сережей? Как Вам нравится номер с Сувчинским? [1104]
Жив ли Дода, где, и что делает?
Везу три новых поэмы: С моря, Попытка комнаты, Лестница.
До свидания в половине Октября!
МЦ.
St. Gilles-sur-Vie (Vendée).
Avenue de la Plage
Ker-Edouard
Впервые — ВРХД. 1974. № 114. С. 210. СС-7. С. 83. Печ. по СС-7.
105-26. A.A. Тесковой
St. Gilles, 24-го сентября 1926 г.
ДЛЯ ВАС ОДНОЙ.
Дорогая Анна Антоновна!
Какая трудная задача! Письмо, долженствующее убедить человека, меня не знающего [1105], что мне — внешне — плохо. Мне внешне всегда плохо, потому что я не люблю его (внешнего), не считаюсь с ним, не отдаю ему должной важности и с него ничего не требую. Все, что я люблю, из внешнего становится внутренним, с секунды моей любви перестает быть внешним, и этим опять-таки, хотя бы в обратную сторону, теряет свою «объективную» ценность. Так, например, у меня есть с моря, принесенный приливом или оставленный отливом, окаменелый каштан — талисман. Это не вещь. Это — знак. Чего? Да хотя бы приливов и отливов. Потеряв такой каштан, я буду горевать. Потеряв 100 царских тысяч рублей, в Государственном Банке (революция) [1106], я не горевала ни минуты, ибо, не будучи с ними связана, не считала их своими, они в моей душе не числились, только в ухе (звук!) или в руке (чек), — на поверхности слуха и руки́. Не имев, их не теряла.
Чешское иждивение. Я всегда удивлялась, за что мне дают. Если бы кто-нибудь из них любил мои стихи — да, или меня лично — да, но так, вообще, на веру… Таинственно. Я знаю себе цену: она высока у знатока и любящего, нуль у других, ибо (высшая гордость) не «держу марки», предоставляю держать — мою — другим.
Для настойчивости в просьбах нужны — наивность, цинизм, бесстыдство: нужно поверить в то, что ты — для Чехии например — фигура, поэт, для общественных деятелей — ценность, поверить в целый ряд несообразностей и внушить их другим. Или же: прикинуться дурачком, убогоньким, нищеньким: «по-о-дайте, Христа ради!»
Для первого я слишком скромна, для второго — слишком я, в обоих случаях — ТРЕЗВА.
Поэтому, и днесь и впредь, мои просьбы неубедительны: застенчивы, юмористичны (чего не прощают!), иногда — прямолинейны (что отталкивает), всегда своеобразны, т.е. с печатью моего образа, который сильным мира сего не нравится. Начинаю прошение — просыпается мысль, юмор, «игра ума». Если два раза «что́» или два раза «бы» — беру другой лист, не нравится, хочется безукоризненной формы, привычка слуха и руки.
Мне бы нужно списывать свои прошения, тогда бы они удовлетворяли и — удовлетворялись.
«Умираю с голоду» — «голодная смерть» — «страдаю общим малокровием» — не могу. Безвкусно, преувеличенно, грубо, неправдоподобно, не я. Я: «Несколько стеснена»… «жизненные условия тяжелы — как и полагается, впрочем» — и дело уже провалено: обобщение, убивающее частный (мой) случай. — Voila {253} —
_____
Если бы господин Гирса был одной с Вами и со мной породы, это письмо было бы лучшим, ибо — вопль сердца! Но… это неправдоподобно, посему прилагаю другое письмо… которое буду сочинять час.
_____
О нас всех: Поездка Сергея Яковлевича — сейчас — расстроилась. Поиски квартиры, устройство на́ зиму, II № Вёрст. Поедет, думаю, в начале декабря и к Вам не только «зайдет», но встречи с Вами и Вашими ждет и ей горячо радуется.
Квартира снята, — в 15 минутах поездом от Парижа. Meudon. Лес. Отдельно садик для Мура. Жить мы будем с одной вшенорской семьей [1107], дом пополам. Так легче. Адрес пришлю на днях. Нынче 24-ое, выезжаем, должно быть, 1-го — 2-го. Тотчас же по получении от Сергея Яковлевича точного адреса, пришлю Вам — еще отсюда.
Французские хозяйки не лучше чешских, гораздо хуже: уезжая надо лакировать шкафы и кровати, этого со мной в Чехии — да и нигде — не было. Грозят агентами и жандармами. Неизвестно за что. Очевидно, простое желание выжать из последних иностранцев (мы здесь последние, как были — первые) последнюю копейку.
Мур хорошо ходит и бегает, живой, ловкий, бесстрашный, лезет в море, как в ведро, и в ведро, как в море. Говорит мало, но понимает всё. Аля выросла, похудела, похорошела. В Париже будет учиться в школе рисования Добужинского и
