уже в последнюю минуту, после 2-ой корректуры «исправляет»:
…«то, вероятно, только один Бог».
Хотела было поднять бурю, равнодушие читателя остановило. Черт с ним и с издателем!)
_____
Живу далеко от станции, в поле, напоминает Россию. У нас, наконец, жаркое синее лето, весь воздух гудит от пчел. Где Вы и что Вы?
_____
Пишите о своих писаниях, планах, возможностях и невозможностях.
Думаю о Вас всегда с нежностью.
МЦ.
Адрес: Praha II Lazarska,
10 Rusky studentsky Komitet
— мне —
Впервые — Новый Журнал. 1959. № 58. С. 184–185. СС-6. С. 538–539. Печ. по СС-6.
22-24. Б.Л. Пастернаку
Июль 1924 г.
Знаю о нашем равенстве. Но, для того, чтобы я его чувствовала, мне нужно Вас чувствовать — старше вариант: больше себя.
_____
Наше равенство — равенство возможностей, равенство завтра. Вы и я — до сих пор — гладкий лист. Учитываю при сем всё, что дали, и именно поэтому.
_____
Вы всегда со мной. Нет часа за эти 2 года, чтобы я внутренне не окликала Вас. Вами я отыгрываюсь. Моя защита, мое подтверждение, — ясно.
Через Вас в себе я начинаю понимать Бога в другом. Вездесущие и всемогущество.
_____
Пока мальчика нет, думаю о нем [66]. Вспомните старика Гёте в Wahlverwandschaften [67]. Гёте знал.
_____
Борис, а будет час, когда я Вам положу руки на плечи? (Бо́льшего не вижу.) Я помню Вас стоя и высоким. Я не вижу иного жеста кроме рук на плечи.
_____
«Но если я умру, то кто же — мои стихи напишет?» [68] (Опускаю ненужное Вам, ибо Вы сами — стихи —)
То, от чего так неумело, так по-детски, по-женски страдала Ахматова (опущенное «Вам»), мною перешагнуто.
Мои стихи напишете — Вы.
5-го июля
Борис, Вы никогда не будете лучшим поэтом своей эпохи, по-настоящему лучшим, как например Блок. У Блока была тема — Россия, Петербург, цыгане, Прекрасная дама и т.д. Остальное (т.е. его, Блока, в чистом виде) принимали бесплатным приложением.
Вы, Борис, без темы, весь — чистый вид, с какого краю Вас любить, по какому поводу? Что за Вашими стихами встает? Нечто: Душа: Вы. Тема Ваша — Вы сам, которого Вы еще открываете, как Колумб — Америку, всегда неожиданно и не то, что думал, предполагал. Что здесь любить читателю?
Вас.
Любить Вас читатель не согласится. Будет придираться к ритмике, etc., но за ритмику любить он не сможет. Вы, самый большой поэт Вашего времени, останетесь в стороне того огромного тока любви, идущего от миллионов к единственному.
Вы первый, дерзнувший без тем, осмелившийся на самого себя.
_____
Борис, Вы, конечно, меня поймете и не подставите вместо себя Бальмонта. Бальмонт весь в теме: экзотика, женщины, красивость, красота. Que sais-je! {22} «Я» только повод к перечислению целого ряда предметов. (Бальмонт)
«Все предметы только повод к я» — вот Блок.
Повод — без я (имажинисты).
Я — без повода (Пастернак).
_____
Желать желать большего себя. Иначе не стоит.
_____
Вне фабулы.
Фабула: дети, прислуга, прост?. А дальше? Зрители оборвано
События в долине, на горах нет событий, на горах событие — небо (облака). Пастернак на горе.
_____
Свою гору (уединенность) Вы тащите с собой повсюду, разговаривая с знакомыми на улице и отшвыривая ногой апельсинную корку в сквере — всё гора. Из-за этой горы Вас, Пастернак, не будут любить. Как Гёльдерлина и еще некоторых.
____
Как глубоко, серьезно и неспешно разворачивается моя любовь, как стойко, как — непохоже. Встреча через столько-то лет — как в эпосе.
8-го ночью
Странно сознавать: то, что должно было бы нас разъединить, еще больше скрепило.
Мне было больно от твоего сына (теперь могу это сказать, потому что тебе будет больно от моего!). Теперь мы равны. Со страхом жду твоего ответа, как отзовешься?
_____
Недавно брала твою книгу в лес, лежала с ней.
_____
С гордостью думаю о твоем влиянии на меня, не влиянии, как давлении, о в—лиянии, как река вливается в реку.
И так как до сих пор на меня не влиял ни один поэт, думаю, что ты больше, чем поэт — стихия, Elementargeist {23}, коим я так подвержена.
Впервые — Души начинают видеть. С. 97–99. Печ. по тексту первой публикации.
23-24. К.Б. Роздевичу
Лето 1924 г. Чехия
Отрывок письма:
(Мелко-мелко, почти стерто, предельно-сокращено, местами — одни буквы, с трудом, с трудом, с трудом разбираю. Разгадываю — но я всё та же, и то же бы написала — и так же бы написала — если бы не седые волосы, которые я нарочно не крашу — чтобы не было таких писем: этой безумной, глубоко-бессмысленной и неизбежной — боли.)
Я сегодня рассталась с Вами, как с родным, хочется верить — навек родным [69]. Когда мы сидели рядом в трамвае, меня прямо залило этим чувством нерушимого родства. «Несмотря ни на — всё». (Помните, Вы всегда смеялись, подсказывали — что́, а я — настаивала, отстаивала.)
Дружочек, Вы хотели быть со мной как с другими, а я хотела быть с Вами как с ни-одним — вникните — каждый хотел своего — и дважды сорвалось.
Не будем помнить — Schwamm drüber {24} — не сто́ит помнить.
Наша любовь была задумана дружбой — трудной дружбой мужчины и женщины, невозможной без любовного эпизода. Это миновало — вместе с невозможностью.
Я Вас люблю (четыре слова данные только буквами и даже не буквами, ни разобрать ни разгадать — даже мне) — так же как Вы меня, но между нами — опять простор — тех набережных, по которым мы ходили ровно год назад, простор — неизбежный для ви́денья и слышанья друг друга.
Сопутствующая рука — тень — ветер… — «Ирреально?» — Верней и вечней всего.
Вместе быть и жить, спать и жить — я этого никогда не умела, отказываюсь.
_____
Не скажу, что во мне не осталось боли — живая боль и соль! — но это уже соль без горечи: отмытая, не морская уж…
Расправясь со мной как с вещью, Вы для меня сами стали вещь, пустое место, а я сама на время — пустующим домом, ибо место, которое Вы занимали в моей душе было не мало́ [70]. Теперь Ваше место (пусто) опять заполнено человеческой нежностью.
Живите как можете — Вы это тоже плохо умеете — а с моей легкой руки, кажется, еще хуже, чем до меня — Вам как мне нужны концы и начала, и Вы как я прорываетесь в человека, сразу ему в сердцевину, а дальше — некуда.
Для меня земная любовь — тупик. Наши сани никуда не доехали, всё осталось сном.
_____
Хочу Вас видеть — теперь будет легко — перегорело и переболело. Вы можете идти ко мне с доверием.
Я не допускаю мысли, чтобы все вокруг меня любили меня больше, чем Вы. Из всех Вы — мне — неизменно — самый родной.
Что́ женская гордость перед человеческой правдой.
Впервые — HCT. С. 420–421. Печ. по тексту первой публикации. Адресат установлен предположительно.
24-24. A.B. Черновой
Дольные Мокропсы, 21-го июля 1924 г.
Милая Адя,
Первая ночь в новом логове. Потолок косой, стены кривые, пол и постели — горбатые. Но вне дома — чудесно: огромный двор, мощенный камнем, проросшим травой, нагромождение нелепых построек, сарай, через который входишь в сад, — сад заглохший, весь из дикостей, каменная ограда, под ней — железнодорожное полотно. Поезда свистят и ревут весь день.
Нынче уже были на реке, с этого берегу она лохматая и глубокая: под огромными акациями, каменистая, не-купальная. Крутая тропинка над отвесом (NB! все письмо из над и под) — совсем по отвесу.
Если не на реку — в поле. Поля в снопах, слепят.
_____
Расставались мы с Иловищами трагически: Тарзан рвался, хозяйка (по Алиному 3-летнему выражению) «ревела и рыдала», раскачиваясь наподобие раненой (в живот!) медведицы, махала нам рукавом и фартуком. Пришедшие «перевозить» Сергей Яковлевич, монах [71] и жених [72] (Рудин, — но невеста выходит за другого) шли пустые, вещи ехали на телеге, увенчанные безмолвствующей Алей. (Она ехала Вшенорами, мы спускались нашим отвесом.) И вдруг — уже у кирпичного завода — оклик: «Марина Ивановна!». Поднимаю глаза: белым морским видением — Слоним! Взирает с холма. Оказывается, направлялся в Иловищи и выглянул на голоса.
Привез Але: куклу, постель и ванну. Кукла румяная, ванна розовая, постель — вдвое меньше спящей, т.е. Прокрустово ложе [73]. А мне — талисман: египетское божество: печать. Играла им вчера в траве. (NB! Для того, чтобы боги нами не играли, нужно ими играть!) Провели все вместе целый день, вспоминали Вас.
На вокзал не приехала не из равнодушия и не из лени: с тех пор как надорвалась, сразу растрясаюсь, — вроде святого, держащего в руке свои же внутренности [74].
Милая Адя, у меня к Вам просьба: если задержитесь в Париже, возьмите, вернее: извлеките у Невинного [75] Илиаду в переводе Гнедича и Одиссею (кажется, завез и ее) и пришлите мне сюда, на время, — особенно Илиаду! Извлечь будет нелегко, надеюсь на Вашу лесную хитрость.
Адрес: P.P. Černošice, Dolni Mokropsy, čislo 37, u pani Lopalovoj — Praha.
Вышлите непременно заказным, расход верну Ольге Елисеевне.
_____
Шлю Вам привет. Простите за кляксы. Новые чернила.
ЭНТА НИПРАВДА, ЕНТО ГНУСНЫЙ НАКЛАКСАЛ. ТИЛОУНИСЕК [76].
МЦ.
P.S. Аля действительно написала Вам письмо, которое потеряла. Просит удостоверить.
Впервые — НП. С. 69–70. СС-6. С. 666–667. Печ. по СС-6.
25-24. Р.Б. Гулю
Прага, 11-го августа 1924 г.
Милый Гуль,
Месяца два назад я направила Вам письмо для Пастернака (заказным) и 20 крон на марки, — получили ли? А еще раньше — лично Вам — № «Воли России» с «Фениксом». Но Вы упорно молчите, — больны, недосуг или рассердились? А может быть — переехали? Но тогда бы Вам переслали. (Как странно: все строчки с заглавных букв!) Адрес мой на обороте был, и обратно ничего не пришло.
Я очень озабочена, — особенно письмом к Пастернаку, письмо было не житейское, важное. Известите меня хоть открыткой о судьбе его.
Держу в настоящее время корректуру своего «Мо́лодца» (пражское издательство «Пламя») — по выходе (недели через три) [77] пришлю. Но раньше хочу знать, где Вы и что́ Вы. Молчание ведь — стена, люблю их только развалинами.
_____
О себе: живу мирно и смирно, в Дольних Мокропсах (оцените название!) возле Праги. У нас здесь паром и солнечные часы. На наших воротах дата 1837 г.
Пишу большую вещь [78], — те мои поэмы кончены. Есть и новые стихи. Печатаюсь. Хотела бы издать свою новую книгу стихов (за два года за границей) в России [79]. Если в какой-нибудь связи с Госиздатом — предложите.
Политического стиха ни одного.
Что Геликон? (Издательство.) Что другие берлинские? Прозу, кажется, пристроила [80]. (Книги, даже самые мужественные — сплошь дочери. Издатели — женихи. И всегда неравные браки!)
Читали ли «Быт и
