Какая сокровищница подобий (соответствий).
Тот свет, Борис, это ночь, утро, день, вечер и ночь с тобой, это — круглые сутки! А потом…
Не пойми меня превратно: я живу, не чтобы стихи писать, а стихи пишу, чтобы жить. (Кто же конечной целью поставит писать стихи?) Пишу не потому, что знаю, а для того, чтобы знать. Пока о вещи не пишу (не гляжу на нее), ее нет. Мой способ знания — высказывание, тут же знание, из-под пера. Пока о вещи не пишу, не думаю о ней. (Ты тоже ведь.) Перо русло опыта сущего, но спящего. Так Сивилла до слов не знает. Сивилла знает сразу. Слово — фон вещи в нас. Слово — путь к вещи, не обратно. (Если было бы обратно, нужно было бы слово, а не вещь, а конечная цель — вещь.)
Ты мне, Борис, нужен как пропасть, как прорва, чтобы было куда бросить и не слышать дна. (Колодцы в старинных замках. Камень. Раз, два, три, четыре, семь, одиннадцать… Есть.) Чтобы было, куда любить. Я не могу (ТАК) любить не поэта. И ты не можешь. Ведь тайная мечта твоя и моя сделаться нищими. А какое же нищими, раз в тебе (хочешь не хочешь) высшее. Пойми высоту поражения твоего, моего, если будет. Не божеством, не любым: равным (собожеством или же со-любы́м в мире ином!). Мечта о равенстве — мечта о поражении от равного. Равенство — как ристалище…
Любить я тебя, конечно, буду больше, чем кто-либо когда-либо, но не по своему масштабу. По своему масштабу (всей себя, себя — в другом, во всем) — мало. Я как-то втягиваю в любовь такое, от чего она не сбывается, рассредотачивается, разрывается. У других развивается дважды: как развитие (постепенность) и как развитие (растление) и потом лохмами возвращается ко мне отовсюду по кругу разрыва: с неба, с деревьев, справа и слева протянутые руки, из-под ног (земли — травою). (Другой любит меня, я — всё. Другой любит меня, я — всех. Пусть в нем подчеркнуто дважды, но ВСЁ и ВСЕХ.) Но при чем тут ты? Там на границе того света, уже одной ногой на нем, мы не можем, не в том ли и чудо того света, что здесь не можем не! оповестить Бога, в какую сторону скашиваем каблуки. Я не могу представить себя иной и знаю, что по первому приезду — иной — стану. Я иная — это ты. Только предстать пропуск в копии
И возвращаюсь к первой половине письма. — А может быть — именно Бог???
Впервые — Рильке P.M. Дыхание лирики: Переписка с Мариной Цветаевой и Борисом Пастернаком. Письма 1926 года. М.: АРТ-ФЛЕКС, 2000. С. 251–254. Печ. по: Души начинают видеть. С. 336–339.
31-27. С.Н. Андрониковой-Гальперн
Дорогая Саломея,
Совсем кончила книгу [1339]. Давайте повидаемся! Когда? Занята только во вторник (нынче четверг). В воскресенье или понедельник? Ответьте. Целую Вас.
МЦ.
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
12-го мая 1927 г.
Впервые — СС-7. С. 107. Печ. по тексту первой публикации.
32-27. С.Н. Андрониковой-Гальперн
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
28-го мая 1927 г.
Дорогая Саломея,
Будем у Вас, Сергей Яковлевич и просто — я, в среду. У Сергея Яковлевича к Вам евразийское дело. Если нельзя, известите.
Одного места, верней одной буквы в Вашем письме я не поняла: «Я же / не чувствую себя счастливой и даже спокойной»… же — или не? Меняет.
Получила письмо от — давайте, просто: — Полячихи (Zinà) [1340], нынче с тоской в сердце еду завтракать. Сергею Яковлевичу нужен старый фрак для камуфляжа, потому и еду. (Как Вы думаете, есть у Zinà старый фрак??)
— О чем узнаете в среду.
МЦ.
P.S. Нельзя ли лечить Zinà внушением? То́, что она ничего мне не дает — болезнь.
Впервые — Русская газета. С. 12. Печ. по тексту первой публикации, сверенной с копией с оригинала.
33-27. Б.Л. Пастернаку
Вторая половина мая 1927 г.
3апись перед письмом:
Письма Пастернаку отправлены: 8-го мая (воскресенье, ответ на Леф) и 12-го мая (четверг) о потонувшем мире [1341].
Дорогой Борис. Твое письмо не только переслано, но прочитано и переписано [1342]. Искушение давать читать его всем, морально: чтобы Мирскому меньше было, а фактически: чтобы до Мирского дошли одни клочья. Сейчас не знаю, что́ хуже: держать твое письмо не мне, а Мирскому в руках (собственной рукой нанося себе удар, наносить ему радость) или в час, когда мне нет письма — за редкими исключениями каждый час моей жизни — думать, что вот сейчас, именно в эту минуту, оно (т.е. мое), минуя меня, в руках у Мирского. Словом, ревность — до ненависти. Полная растрава. Прочтя те места твоего письма, где ты оправдываешься — «Я не знаю, почему это так. Это знает Марина Ивановна» — я не удержалась и «Олух Царя Небесного!». И Аля, присутствовавшая, спокойно: «Вовсе нет. Он — СОВ». Во-первых, Борюшка, я тоже не знаю, почему это так, я вовсе не говорила об одном конверте, т.е. неизбежном моем вскрытии. Конверт в конверте (яйцо в яйце, Матрешка, конкурс и Кащеева смерть) — такому-то, или же на конверте: Такой-то для такого-то. Ты — перецветаевил. Во-вторых, зачем ему о Рильке (упоминание) [1343], лицо которого в очередном № «Звена» я от него загородила локтем [1344]. Зачем ему о Ясной поляне. Ему можно только о Святополке-Мирском (непредвиденной весне или как? [1345] Злюсь). Нет, Борис, вот его адрес: Tower St., 17, London WC 1 (Не забудь Prince! Издеваюсь), а Вам, милый Димитрий Петрович, вот адрес Б.Л. Пастернака — Волхонка, 14, кв. 9 (не забудьте Леонидович: сын художника). (Упиваюсь.) Кстати, в какой-то книжке о поэтах он-таки упомянул сыновнесть вариант: причастность [1346].
Полушучу, полузлюсь, целостно вариант: полностью страдаю. Ничего, Борис! То ли будет.
Два последних письма к тебе (в этом, к Святополку-Мирскому, свято-полчьем, неполученных) отправлены 8-го и 12-го мая. Первое — в ответ на Леф [1347] («Нашей поэме — цензор заря» [1348], отрывок, это я тебе как веху), второе — по-рассветное, о мире запретном, не имеющем взойти со дна.
Да, Борис, насчет гонорара. У нас здесь закон: в худшем случае ПОРОВНУ. Иные переводчики берут 1/3 — 2/3, автору переводимому, т.е. тебе. От праведных денег не отказывайся, купишь сыну башмаки вариант: сапоги.
_____
Да! Родной мой, не смущайся, не считайся… Будь я в живых (т.е. значься я в твоей жизни) — оборвано Это ревность тех, у которых ничего нет, ни руки в руке, ни —— только мысль. И эта мысль вдруг отводится — к другому кому-то.
Мирский тебе может быть очень полезен. Тебя он не разлюбит, потому что ты не женщина. Он многое для тебя сделает, издалека и вблизи.
Тебе ему так же (однородно) трудно писать, как мне. СПАСИБО. Но говорить с ним, предупреждаю, тру-удней, чем со мной.
Впервые — Души начинают видеть. С. 343–344. Печ. по тексту первой публикации.
34-27. Б.Л. Пастернаку
31 мая 1927 г.
Борис, я животное, я только вчера отправила твое письмо Святополку-Мирскому, вчера, 30-го, получив его 17-го. — А? — И вместе с просьбой Мирскому выслать мне очередное иждивение, обернув твою лирику в эту пропуск одного слова, облапив ее — ею. Он, конечно, кинется сперва на твое письмо, а на закуску мое — а? (Иждивение — малая сумма, раз в три месяца выпрашиваемая им для меня у английских друзей.) [1349]
Борюшка, ты взволновался о славе. Дай, пойму. …теряю свой час славы. Есть в этом горечь? Досада, пожалуй, и вот почему. [Если бы я была понята через 100 лет назад (я с ума сошла! вперед, конечно). Когда я пишу, я ни о чем не думаю, кроме вещи. Потом / Когда написано — о тебе. Когда напечатано — о всех над строкой: и о каждом (единице всех).] И вот, мое глубокое убеждение, что печатайся я в России, меня бы все поняли — и тут же, — угадай, чье? — чтобы / да, да, все [из-за моей основной простоты], потому что каждый бы нашел свое, потому что я — много, множественное. И меня бы эта любовь — несла.
(Конечно, так лучше, всё лучше как есть.)
[Мне просто захотелось океанской волны, целого океана в одной волне, безличного заочного тысячегрудого — ох — при моем имени. И — своей поднятой головы в ответ. И — своего отсутствия в ответ]
(Борис! Слева стихи, справа письмо к тебе, пишу попеременно). Просто в России сейчас пустует трон, по праву — не по желанию — мой. Говорю с тобой, как со своей совестью. Тебя же никогда не будут любить так, как Блока (Есенин — междуцарствие, на безрыбьи и…, ПОПЫТКА создать) ты избраннее меня, нужно родиться тобой, а я — через стихи — таких рождаю. (Кажется, правильно.) Или, точнее: мой жест из: жил, сил, чего хочешь. Изымающий. Ты вводишь. Будучи введенным, нужно жить. Я вывожу и этим — предоставляю. Я — одна секунда в жизни читателя, толчок. Дальше — его дело, и больше ему не нужно. Писала ли? тебе: [ты видимое превращаешь в невидимое, я невидимое — в видимое.] ты явное делаешь тайным, я тайное — явным: вывожу на свежую воду.
Но, чтобы вернуться к славе — моих книг в России нет и поэтому поэта нет [1350]. Не Маяковского же им любить — служебного, не Асеева — бездушного, не тебя — подсущного, когда они и сущего-то не видят, конечно, Борис, меня — с моими перебоями, перемежениями сокровения и откровений. Меня, Борис, — молнию, ту синюю вчерашнюю, бившуюся в мои окна в 2 часа ночи. Люблю ее! О — как больше луны!
_____
Несоизмеримость I части и III. II — переход. Сейчас бы — Шмидта — с конца! III часть — настоящий ты. Читая «первенец творенья» я улыбнулась — не я одна — все присутствовавшие, и один из них: Дорвался! [1351]
Продолжение 2 июня 1927 г.
Борис, всё это — знаки. Сегодня безумный день, лондонский туман. С утра сердце летело. (Ты не можешь себе представить до чего я редко что-нибудь чувствую, до чего я машинна. Между мной даже — с богемской горы к тебе — и мной сейчас — несоизмеримость [1352]. Первое чувство в ответ на какое бы то ни было собственное — изумление: Как! Значит — еще?..) Итак — и вот — Лондон в Мёдоне, дымная желтизна, потемнение — с минуты на минуту, о, я не могла дорваться до улицы — никогда солнце так не повелительно. Выйдя, выбежав — окунулась. [Домой!] Не шла —
