несло. После двух ночей гроз — синих!! — утро тумана. (Писавший утро туманное думал совсем о другом [1353], туман — стихия). Словом после тебя еще ты (и я тебя обожаю, в скобках). О, Борис, Борис, как всё — вместе идет. Последовательность: 1) моя, наконец, отсылка письма Мирскому, 2) твое письмо, 3) в тот же день Шмидт! — гроза, 4) в тот же вечер чтение его — гроза, 5) вчера письмо из Чехии с описанием выступления Маяковского [1354] и впечатлений от твоей прозы, впервые читанной, 6) нынче — одновременно — яйцо тумана (а в яйце я) и письмо Мирского в ответ на твое, привожу [1355] Борис!
Мой обожаемый! (Можно так говорить?) III часть Шмидта такая сила силища, такая — ты, что у меня одно чувство — победителя. (Чего — поймешь.) О, Борис, так поют, вырываясь из тюрьмы. Ты в III части уже вне Шмидта, потому так восхитителен. Начинать так нельзя, так только кончают. (Не могу не отметить речь Шмидта, местами отвратительную — родственную письмам: тираны и прочая общятина) Когда я смотрю — в веках — на эту пару: тебя и Шмидта, я — смеюсь. В одну телегу впрячь не можно — Коня и трепетную — рвань (дрянь) [1356]. Если бы не боялась тебя обидеть, сказала бы слякотную. Нет, Борис, Шмидт — хороший человек и Бог с ним, а вот III часть — великолепие и боги с тобою. В твоей истории с Историей я тебя понимаю с трудом я ведь, в какой-то глубине, в наедине своем — безответственно историю сбрасываю. Но не обо мне. Рада книге Шмидта [1357] [какой матерьял для психоанализа], и сейчас не мыслю ее общности. Думаю, в брошюре — III часть отлетит на́ — за́ — не знаю: далёко! в ней пружина, бьющая. III часть вровень Потемкину. Наконец, с чистым сердцем могу писать тебе о тебе в текущих днях.
Усиление тебя в моих, присутствие в часах до таинственности (если бы что-нибудь было таинственным, если бы не всё и значит — ничто!) совпадает с усилением моей жизни в стихах. Я сейчас пишу вещь, совсем одинокую, отъединяющую, страшно увлечена [1358]. И вот рвусь между письмом к тебе и очередным четверостишием, говоря: справа ты, слева стих, оба [лучше больше] пуще. (Вдруг — неожиданно — ответ женщины XVIII столетия, XVIII столетие устами женщины: Что бы Вы сделали в лодочке над строкой: во время бури, где Вы, [Ваш муж и Ваш друг] и нужно было бы, чтобы было только? двое: — Je sauverais mon mari et je me noierais avec mon amant {301} — Noyade (почти naïade {302}), вот это — конец Мо́лодца — в огнь синь! — это всё мое право на себя, но — КАКОЕ.) Я никогда не стану для тебя меньше чем есть, чем была. Конечно, нет. Знаю. Меньше может быть только, когда берут из целого (стылого), а когда из растущего — даже ты, Борис, не сможешь пожрать меня в росте, предвосхитить, подавиться, проглотить (envoûter {303}. Какое чудо — этот грот, втягивающий море — в глотку). Родной! — «Не надо говорить». Конечно не надо, я тебе говорю только о том, КАК я бы сказала. Мысль, а вовсе не слово. Мне нужен союзник — в мысли — кто как не ты? (А под рукой мех, твоя голова, сквозь который явственно прощупывается мысль. Мех и мысль. И не с затылка, нет, с лба, как себя держу за голову, отведя волосы, переплетя пальцы концами и под ладонями неуловимое место вариант: средоточие силы.
Как можно было у Гёте Вертера взять Гёте — Euphorion? {304} [1359]
— Мысль. Ты во мне не существуешь, подсуществуешь, как вообще в мире, твое пребывание во мне не есть выхождение из. Ненарушенность. Почему всё кончается, потому что люди, живущие внутри или вне, — выходят в любви — наружу или внутрь, нарушают, не могут. Лучшие «опускаются», снисходят, другие возвышаются, — едино: не их воздух, не могут. Перерыв. И опять домой. Самое ужасающее явление дробности, частичности кусков, вырванных из жизни. — Говорю и о себе. — Усиление нрзб., по той же нрзб. — так быть должно́. Или же — ПОЛНОЕ ИЗЪЯТИЕ себя из себя, мира из мира — те, прости за грубость — двое суток в постели Нинон де Ланкло [1360] над строкой: тех двух — [не о постели говорю] — ничего не зная, не ведая, пусть дом сгорит — не встала.
[Говорю не о пропуск одного слова, а о напряжении ее.] (Пойми мой подход к подобию!)
_____
Вдруг, среди ночи, внезапное осознание осознания тебя в их глазах над строкой: твоего положения среди — аристократом, да мол Шмидт и всё так далее, а все-таки… Полуусмешка, полубоязнь. Сторонение.
Entfremdung {305}.
Хотела тебе сказать о замечательном писателе Конраде — поляк-англичанин, по окончании очередной книги которого безутешна. Lord Jim, Victory [1361]. И еще — о полном равнодушии к Valéry и воинствующем презрении к A. Gid’y [1362]. И еще о плачевности прозы Hofmannsthal’a, нрзб. книгу (не даром!) переводили французы [1363]. О недосягаемости (раз достигнуто!) Рильке.
Дополнение: Борис, я пишу вещь, от которой у тебя мороз пойдет по коже. Эта вещь — начало моего одиночества, ею я из чего-то — выхожу вариант: изымаюсь [1364].
Впервые — Души начинают видеть. С. 347–351. Печ. по тексту первой публикации.
35-27. Л.И. Шестову
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
6-го июня 1927 г.
Дорогой Лев Исаакович,
Спасибо за приглашение, буду непременно, а может быть и Сергей Яковлевич. Привезу мундштук, который в прошлый раз опять забыла (зажала!).
Пишу Вам на лекции Ильина «Евразийство как знак времени» [1365] и вспоминаю строку Рильке [1366]:
«Ueber der wunderlichen Stadt der Zeit» {306} —
(Правда, — Вавилон встает?)
и свои собственные:
Ибо мимо родилась
Ратуешь. Калиф на час —
Время! — я тебя миную [1367].
И еще кузьминское:
«Что́ мне до них» [1368] —
(в моем применении — времен)
Простите за карандаш, но — лектор наверное думает, что я записываю — неудобно просить чернил.
До свидания!
МЦ.
Да! А Вы не можете меня звать просто — Марина?
Впервые — ВРХД. 1979. № 129. С. 126–127. СС-7. С. 48. Печ. по СС-7.
36-27. C.H. Андрониковой-Гальперн
Июнь 1927 [1369]
Дорогая Саломея,
Почему не были на евразийском обеде? Было чудно. Ждали Вас чуть ли не целый час. Очень хочу Вас повидать, напишите когда. Целую вас.
МЦ.
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
Кончила новую вещь — Поэму Воздуха [1370] — которая никому не нравится — et pour cause {307} (NB! воздуха!)
Впервые — СС-7. С. 107. Печ. по тексту первой публикации.
37-27. Л.И. Шестову
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
28-го июня 1927 г., вторник.
Дорогой Лев Исаакович,
1) В субботу, 2-го мы с Вами обедаем у Путермана [1371], — хотите поедем вместе? Буду у Вас в 7 часов, не позже, вместе отправимся. Отвечайте только, если не можете.
2) Внезапно вспомнила, что Святополк-Мирский переводит мою Поэму Горы для какого-то французского журнала, — не для Commerce [1372] ли? Если да, Сувчинский, в Вашем разговоре с ним, неизбежно на это сошлется, — так имейте в виду: Поэма Горы всего-навсего 200 строк, при половине гонорара Мирскому мне останется в лучшем случае — франков 300, 350 франков. По сравнению с возможностями прозы это мало и скорее походит на испорченную возможность.
Должна Вас предупредить, дорогой Лев Исаакович, что Сувчинский моей прозы тоже не любит, хотя не так воинственно, как Святополк-Мирский. Когда Вы начнете о прозе, он сразу заговорит о стихах, прибегнет к отводу.
Было бы хорошо, если бы Вы заговорили о реальной вещи, а именно о прозе памяти Рильке, которую знаете, о вещи читанной и одобренной Вами, уже принятой Nouvelle Revue Française [1373], но которую бы, в виду гонорара, желательно поместить в Commerce.
Нужно Сувчинского зарядить — либо именем Рильке, либо любимостью его французами, либо самой вещью, либо вопросом гонорара, — не знаю что для такого эстета действительнее.
Мне кажется, успех будет не из легких. Да! еще одно: он вещи не знает, будет и этим отговариваться.
Главная линия в разговоре: стихи не кормят, кормит проза, а проза у меня есть, — и она все равно появится, весь вопрос где.
Простите за скучное и тщательное, совсем не мое, письмо, — совсем не письмо!
Итак: 1) в четверг вижу Сувчинского и сообщаю о Вашем желании повидаться с ним перед отъездом.
2) В субботу в 7 часов, немножко раньше, заезжаю за Вами и вместе едем к Путерману, которого зовут Иосиф Ефимович, — на случай Вашего утвердительного ответа ему.
Мне же отвечайте только, если поедете не из дому.
Еще раз простите и спасибо за доброту и тяготу. Сердечный привет от Сергея Яковлевича и меня.
МЦ.
P.S. Сувчинский и Мирский до того не выносят моей прозы (особенно Мирский) [1374], что, даже не читав им, отдала прозу о Рильке в Волю России.
Впервые — ВРХД. 1979. № 129. С. 127–128. СС-7. С. 48–49. Печ. по СС-7.
38-27. Л.И. Шестову
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc,
9-го июля 1927 г.
Дорогой и милый Лев Исаакович,
Разве Вы не знаете, что для меня дважды нет дождя 1) потому что есть, т.е. как всё в природе — люблю 2) даже если бы не любила, Вас — люблю и ни с каким ливнем бы не посчиталась.
Не приехала потому, что 5 часов сряду сторожила, т.е. содержала под домашним арестом ядовитую воровку и шантажистку, ошельмовавшую всю русскую колонию и пуще всех — меня. При встрече расскажу, но думаю, что до меня прочтете в газетах.
Рвалась к Вам каждую минуту, а шантажистка — ко мне, хватала за ноги и за руки, умоляя отпустить. Не отпустила и не жалею.
История ее двухдневного пребывания у меня — роман, за который дорого дали бы Последние Новости.
Ошельмованы: Земгор [1375] (Руднев!) доктора: Пасманик [1376], Зернов [1377], Вальтер [1378], церковь Дарю [1379], — кламарцы, шавильцы, медонцы [1380], — всех не упомню и не перечислю. Гениальная актриса.
Спасибо за память о моих литературных делах, но Святополк-Мирский отвиливает: он отлично переводит, — перевел очень большую и трудную вещь Пастернака [1381] для того же Commerce. Скоро напишу по-человечески, а пока — хорошего отдыха, хорошей погоды, бездумной головы и полного забвения всего парижского! (NB! я — Медон!)
Целую Вас, привет Вашим.
МЦ
Впервые — ВРХД. 1979. № 129. С 129. СС-7. С 49–50. Печ. по СС-7.
39-27. В.Б. Сосинскому
Медон, 12-го bis июля 1927 г., среда [1382]
Милый Володя,
Окончательно ли Вы решили снимать Мура? [1383] Если да, будем ждать Вас или Адю в
