а конвенции нет — итак оборвано. Огорчена наверное не меньше вариант: больше тебя, потому что за тебя. Картина знакомая: плод твоих рук (локтей) не пожинает, а пожирает другой — кому и руки только на то даны. Так было — так будет.

Статьи Мирского не читала [1401]; не только не прислал, но не упомянул, из чего ничего не вывожу, потому что о нем вот уже год как не думаю — никогда, все, что я тебе скажу о нем, неубедительно, потому что познается общением. Кроме того, ты не только добрей меня, ты — сама доброта и не можешь ненавидеть человека за врожденное уродство. Мирский со своими писаниями незнаком, а я весь последний год знакома только незнакомым. Есть здесь еще один — куда более странный — человеческий случай, его приятель, тоже дефективный и тоже душевно-дефективный, но [с уклоном в сторону сердца] душевно-сердечно, тогда как Мирский душевно-душевно, просто (о Мирском) ничего: ни дерева, ни лица, ни — непосредственно, не через литературу не чувствует и от этого страдает. А тот (третий редактор Верст) все чувствует, ничего не хочет чувствовать и от этого не страдает. Мирский — непосредственно — тупица, Сувчинский — гениальный интуит, иногда устрашающий. Зачем о них? [1402] Потому что когда-нибудь свидишься, если бы не суждено было — не писала бы. «Не живу — я томлюсь на земле». Кто это написал? Блок или Ахматова [1403], это обо мне написано вариант: я написала, но не по любви, любящей меня, и в любви, и без, всегда, как родилась. Я недавно говорила одной умирающей [1404], перелюбливающей, т.е. любящей меня так же, как недолюбил — когда-то — брат [1405] вариант: когда-то ее брата я—, — я недавно говорила одной умирающей: «Зачем я родилась? Это бессмысленно. Лучше бы другой кто-нибудь» — и вовсе не от несчастности, именно от неразумности факта моего существования. Да в том-то и горе, Борис, что есть адрес и рука, иначе я бы давно была с тобою. Ты единственный человек, которого я хотела бы при себе в час смертного часа, только тебе бы поверила.

Борис, ты не знаешь «С моря». Письма к Рильке, Поэмы Воздуха, — сушайшего, что я когда-либо написала и напишу. Знаю, что нужно собраться с духом и переписать, но переписка — тебе — безвозвратнее подписания к печати, то же, что в детстве — неожиданное выбрасыванье какого-нибудь предмета из окна курьерского поезда / — пустота детской руки, только что выбросившей в окно курьерского поезда — что́? Ну, материнскую сумку, что-нибудь роковое.

Борис, я соскучилась [по русской природе], по лопухам, которых здесь нет, по не-плющо́вому лесу, по себе в той тоске. Если бы можно было родиться заново, я бы родилась 100 лет назад — в Воронежской глушайшей губернии — чтобы ты был мой сосед по имению. Чудачек было немало и тогда — как и чудаков. Сошла бы. Сошли бы.

Перенеся двухдневную разлуку,

К нам едет гость вдоль нивы золотой,

Целует бабушке в гостиной руку

И губы мне — на лестнице крутой. [1406]

У меня была бы собака (квартира, даже птиц, даже цветов на окнах нельзя!) над строкой: пункт контракта, своя лошадь, розовые платья, нянька, наперсницы… Помещичий дом 150 лет назад ведь точь-в-точь — дворец Царя Тезея. Только там и быть Кормилицам и Федрам. А Ипполит — стрелок! Борис, почему я не могу проснуться от зари сквозь малиновое или розовое платье, перекинутое через спинку кресла, с первым чувством: до твоего приезда еще 39 дней! — или столько же часов. А потом: се-но-кос, се-но-вал, ужи шуршат, сухо, теряю кольцо, лесенка, звезды. Понимаешь — и смейся, если хочешь — Тристан и Изольда, ничего другого, с необходимыми участниками трагедии, strict nécessaire {311}, без перегрузки советских, эмигрантских новоизобретений, всех читанных и усвоенных тобою, читанных и неусвоенных мною книг, да, без Шмидта, Борис, и может быть без всех моих стихов — только в альбом! — …во время оно, Борис…

С тобой, в первый раз в жизни, я хотела бы идиллии. Идиллия — предельная пустота сосуда. Наполненная до краев идиллия уже есть трагедия.

Впервые — Души начинают видеть. С. 362–364. Печ. по тексту первой публикации.

43-27. Л.И. Шестову

Meudon (S. et О.)

2, Avenue Jeanne d’Arc

31-го июля 1927 г.

Дорогой Лев Исаакович,

Спасибо за весточку. Дела с Мирским и Commerce не двинулись. Произошла путаница: в следующем № Верст идет не моя проза о Рильке (напечатана в «Воле России» и до сих пор — десятое письмо пишу! — не оплачена), а поэма к нему же [1407]. Прозы Мирский и не видел. Кроме того, он лицемер: Вам говорит, что не умеет переводить, а переводит труднейшую прозу Пастернака [1408]. Просто — он мою прозу, как я Вам уже говорила, ненавидит, и всячески будет отвиливать. («Худшая проза, которую когда-либо читал», — определение в каком-то английском журнале.) [1409]

Сейчас он в городе, меня не окликает. — Бог с ним.

— Как у Вас погода? Надеюсь, что не медонская: ясные ночи, плаксивые дни, полная ненадежность и бестолочь, по три дождя в день. Было бы солнце, была бы втрое счастливее.

Ряд евразийских (тайных) отъездов в Россию, недавно провожали одного чудесного юношу, — и жаль и радостно.

Что еще? Меня недавно обокрали: чудный старинный браслет (курганный), другой браслет — недавний подарок Саломеи [1410] — белье и ряд вещей. Вор — очаровательное женское существо, ошельмовавшее всю русскую колонию. При встрече расскажу, — случай стоящий, для меня до сих пор неразгаданный.

Вчера были мои именины, получила: фартук (от Али), ряд письменных принадлежностей от Сережи, от одной дамы рубашку (все украдено!), от П.П. Сувчинского мундштук и от В.А. Сувчинской — роговые очки, в которых и пишу.

Простите за вздор, радость часто глупит (это я о подарках!), пишите, целую. Сердечный привет Вашим.

МЦ.

Впервые — ВРХД. 1979. № 129–130. С. 129. СС-7. С. 50. Печ. по СС-7.

44-27. В.Б. Сосинскому

Meudon (S. et О.), 2 Avenue Jeanne d’Arc

31-го июля 1927 г.

Милый Володя,

Спасибо за фотографии. Показываю их всем в постепенности удачи, от привидения, вернее астрального (стоячего) тела Мура до Мура с Алей. Давайте, пока, так: трех лучших по три (Мура с Алей, Мура со сложенными руками и расставленными ногами и Мура-головку), остальные — просто для меня — по две, астральное тело — чтобы не обижать! — одно. Увидев после ретуши, какая из трех лучших — лучшая, будем печатать для раздачи. NB! Я думаю, что если головку проработать: выяснить глаза, слегка очертить овал, получится прелестный снимок — «по поводу». Таким мне Мур будет помниться — через 20 лет. Сквозь память. — Да! Нельзя ли немножко украсить, т.е. восстановить, Алю, слишком похожую на Александра III (снимок с Муром). Немножко просветлить лицо, — впрочем, Вам видней. Эта Мурина карточка тоже очень мила, вообще все три удачные — очень милы, и Вы вполне «заслужили» — беру в кавычки, ибо заслужили бы, доброй волей, и в том случае, если бы от А до Z — сплошной астрал — итак, вполне «заслужили» «награду» [1411]. Получите ее неожиданно, предоставьте выбор мне, не прогадаете.

До свидания, сердечный привет всем благорасположенным и еще раз — еще много-много раз! — спасибо.

МЦ.

Ади и Али — тоже две!

Впервые — НП. С. 237. СС-7. С. 86. Печ. по СС-7.

45-27. Б.Л. Пастернаку

Начало августа 1927 г.

Дорогой Борис, мы точно пишем друг другу из двух провинций, ты мне в столицу, а я тебе — в столицу, а в конце концов две Чухломы [1412]: Москва и Париж. Борис, не везде ли на свете провинция. Из больших столиц я все видала, потому что Нью-Йорк не столица, — раз не местопребывание! (местопрохождение). (Стольный град, град, где держут стол.) Еще скажу: все так называемые пятичувственные ужасы столичного разврата мне мнятся чудовищными по провинциализму забавами, а посему все-таки ребячеством: глупостями (в народном смысле). Еще одно: в этом мире я ничему не дивлюсь, заранее раз навсегда удивившись его факту существования, [ни завоеваниям техники, по-моему — естественным, раз весь данный мир, столько голов над ними работает. Чем автомобиль, идущий без лошади, удивительнее паровоза, делающего то же, в котором я родилась (паровоз как страна и эмоциональный строй, твой также)]. Нет, еще проще: чем автомобиль, идущий без лошади, удивительнее меня, тоже идущей без лошади, и самой лошади, тоже идущей без. Возьми Мура: машина и лошадка для него одно и то же, помимо роднящего ш. Будет старше, будет знать: лошадку создал Бог, а машину — Черт. По мне, в чистоте сердца, вся техника — превышение прав и нарушение пропуск одного слова.

«В 6 часов еду в город» — как (слухом!) знакомо. Я никогда не езжу в город в 6 утра, потому что мне там нечего делать, и очень жалею. Безумно люблю — между дуновенный, — деревней и городом — шестой огородный молочный рыночный ранний час. Еще вчера говорила кому-то: Парижа я не люблю, потому что (я его не знаю) ни разу не была на Halles [1413] в 6 часов утра. — Вот. — Париж знал только один человек, Рильке. Париж может знать собственник особняка в Булонском лесу и подмостный рабочий, которым одинаково открыто всё, первому через золото, второму через взлом.

[1414]

Я — между, о в этом великое горе моей жизни (может быть прожила бы и с деньгами).

«Поэтическая зрелость, опережающая жизненную». Борис, но на чем мне, в жизни, учиться? На кастрюлях? Но — кастрюлям же. И выучилась. Как и шитью, и многому, всему, в чем проходит мой день. А одиночество уже стихи, дерево — уже стихи. Просто: я, для упрощения задачи, обречена на сплошной жизненный черновик, — чтобы и не заглядывалась! Все, что не отвратительно, — уже стихи. В стихи не входит только то, что меня от них отрывает: весь мой день, вся моя жизнь. Но, чтобы ответить тебе в упор: мне просто нет времени свои стихи осмысливать, я ведь никогда не думаю, потому что все время думаю о другом. Стихи думают за меня и сразу. Беспредметность полета, — об этом ведь? Я из них узнаю, что́, о чем и как бы думала, если бы…

Прости, родной, за промедление с Письмом к Рильке [1415] и Поэмой Воздуха. Вечное либо — либо, с неисчислимостью подразделений. (Либо: желанное для себя: письмо к тебе, переписка поэм, переписка очередной рукописи, письма другим, стихи, либо должное — перечислять не стоит, и каждое либо опять вариант: