всю ночь не спал — от музыки и от радости. Есенин и Дункан улетели накануне, в Берлине он бывал у нас с Эренбургами. Ein verschmitztes Gesicht {321}: — Домой пора. — Как? — Да нужно, а уж как не хочется! То же самое, что в 15–16 году с Клюевым [1489].

_____

Борис, был спор о церкви, и я была беззащитна, потому что за мной никого не было, даже моей собственной тоски по ней. Была моя пустота, беспредметность: постыдная и явная. Вместо Бога — боги, да еще полубоги, и что ни день — разные, вместо явного святого Себастьяна — какие-то Ипполиты и Тезеи, вместо одного — множество, какой-то рой грустных бесов. О, я давно у себя на подозрении, и если меня что-нибудь утешает, то это — сила всего этого во мне. Точно меня заселили. Борис, я ведь знаю, что совесть больше, чем честь, и я от совести отворачиваюсь. Я ведь знаю, что Евангелие — больше всего, а на сон грядущий читаю про золотой дождь Зевеса [1490] и пр. Я читала Евангелие и могу писать Федру, где всё дело в любви женщины к юноше. Если бы я то оспаривала, нет я знаю, что больше и выше нет, а все-таки не живу им. Если бы я [соблазнялась чем-либо. И если бы я еще соблазнялась не-евангельским] И если бы я еще была Федрой — нет, пропуск одного слова. Видимо, не любя ни земли, ни неба, я настолько здесь, как настолько там, люблю среднее то треклятое третье царство, за которое даже не стою́.

Впервые — Души начинают видеть. С. 397–400. Печ. по тексту первой публикации.

67-27. A.M. Горькому

Между 4 и 7 октября 1927 г.

Дорогой Алексей Максимович, пишу Вам на этот раз заказным [1491]. В том письме рассказывала Вам о Горьком моего младенчества: 1) первом моем воспоминании: слове мальва — то ли Вашей, то ли клумбовой, значения не понимала, 2) о собаке Челкаше, приведенной моей молодой матерью домой, после концерта Гофмана, и поселенной в доме и, естественно, сбежавшей. И еще благодарила Вас за миртовую веточку, упавшую из Асиного письма в мою открытую тетрадь на строки:

…в кустах

Миртовых — уст на устах! [1492]

Мирт, вернувшийся в мирт, лист, возвращенный дереву.

И еще благодарила за Асю, благодарность повторяю — за Вашу доброту, покрывшую всю людскую обиду.

Ася должна была передать Вам Царь-Девицу [1493], других книг у меня не было, но скоро выходит моя книга стихов «После России», т.е. все лирические стихи, написанные здесь, — вышлю. Если бы Вы каким-нибудь образом могли устроить ее доступ в Россию, было бы чу́дно (политики в ней никакой) — вещь вернулась бы в свое лоно. Здесь она никому не нужна, а в России меня еще помнят.

Вы просили о Гёльдерлине? — Гений, просмотренный не только веком, но Гёте [1494]. Случай чудесного воскресения через с лишним век. Были бы деньги — сразу послала бы Вам изумительную книгу Stephan’a Zweig’a «Der Kampf mit dem Dämon» {322} [1495], с тремя биографиями, одна из них — Гёльдерлина — лучшее, что о нем написано. Выпишите и подумайте, что от меня. А вот, на память, один из моих любимейших стихов его:

О Begeisterung! so finden

Wir in Dir ein selig Grab… {323} [1496]

Родился в 1770 г., готовился, сколько помню, сначала в священники — не смог [1497], — после различных передряг поступил гувернером в дом банкира Гонтара, влюбился в мать Воспитанников [1498] (Diotima [1499], вечный образ его стихов — не вышло и выйти не могло, ибо здесь не выходит), — расстался — писал — плутал — и в итоге 30-ти с чем-то лет впал в помешательство, сначала буйное, потом тихое, длившееся до самой его смерти в 1843 году. Сорок своих последних безумных лет прожил один, в избушке лесника, под его присмотром. Целыми днями играл на немом клавесине. Писал чудесные стихи. Есть целый ряд стихов этого времени: по немецкому выражению «Aus der Zeit der Umnachtung» {324}. Umnachtung: окутанность ночью, оноченность. Так немцы, у больших, называют безумие. Вот строка из его последнего стихотворения:

Was hier wir sind — wird das ein Gott erganzen… {325} [1500]

Мой любимый поэт. Совершенно бесплотный, чистый дух и — сильный дух. Кроме тома стихов есть у него и проза, чудесная. Hyperion [1501] — героика. Письма юноши, апофеоз дружбы. Родом — с Неккара [1502], духовно же — эллин, брат тех богов и героев. Германский Орфей. Очень германский и очень эллин, по Гёльдерлину можно установить определенную связь между душами этих двух народов. Насколько Гёте — мрамор, видимый и осязаемый, настолько Гёльдерлин — тень Елисейских полей.

Не знаю, полюбите ли Вы мою любовь к чему бы то ни было, всегда включающую любовь к нему обратному и якобы его исключающему. Больше скажу, кажется — обратного нет, просто очередной Лик — единого. Отсюда моя земность, моя полная нецерковность: внецерковность. Расскажу Вам как-нибудь смешной случай по этому поводу со мной и о. Сергием Булгаковым [1503].

Возвращаясь же к Гёльдерлину и Гёте! (все горы братья меж собой) — просто: у меня одна душа для Гёте, другая для Гёльдерлина.

Это мне напоминает — одного маленького мальчика — рассказ: «На берегу Черного моря сидит черная птица, на берегу Каспийского моря сидит каспийская птица, на берегу Белого моря сидит белая птица, на берегу ——————, а всех птиц — одна».

До свидания. Любопытно, дойдет ли это письмо? — Странная страна.

Еще раз сердечное спасибо за Асю. В том письме, благодаря Вас за Ваше, я просила Вас не отвечать мне, не отрываться из-за письма от дела, ибо письмо — та же работа и в то же время, — но раз то письмо пропало, то и той просьбы моей, очевидно, не судьба, нельзя же дважды просить то же самое!

Словом, ничуть не обижусь, если не напишете, и очень обрадуюсь, если напишите. Третье письмо, очевидно, начну словами: «Дорогой Алексей Максимович, пишите скорее!» — (Шучу.)

Впервые — Новый мир. 1969. № 4. с. 200–201 (публ. A.C. Эфрон по тексту черновой тетради). Печ. по тексту первой публикации.

68-27. A.M. Горькому

Meudon (S. et О.)

2, Avenue Jeanne d’Arc

8-го октября 1927 г.

Дорогой Алексей Максимович,

Пишу Вам на этот раз заказным. (Руки вымойте, письмо сожгите) [1504]. В том, пропавшем, рассказывала Вам о Вас моего младенчества: слове Мальва и собаке Челкаш. И еще благодарила Вас за миртовую веточку, упавшую из Асиного письма ко мне в раскрытую тетрадь на строки:

…в кустах

Миртовых — уст на устах!

Лист, вернувшийся в дерево, мирт, вернувшийся в мирт. (Строки из пишущейся Федры. Как Вы помните, она повесилась на том самом миртовом деревце, под которым всегда сидела, думая об Ипполите.)

И еще благодарила за Асю за всю Вашу доброту, покрывшую всю людскую обиду.

Ася должна была передать Вам Царь-Девицу, других книг у меня не было, но скоро выходит моя книга стихов «После России», т.е. все лирические стихи, написанные здесь. Вышлю.

Вы просите о Гёльдерлине? Гений, просмотренный не только веком, но Гёте. Гений дважды: в нашем и в древнем смысле, то есть: такие чаще над поэтами бдят, чем сами пишут. Величайший лирик Германии, больше Новалиса [1505]. Родился в 1770 г., готовился, сколько помню, сначала в священники — не смог — после различных передряг поступил гувернером в дом банкира Гонтара, влюбился в мать воспитанников (Diotima, вечный образ его стихов) — не вышло и выйти не могло, ибо здесь не выходит, — расстался — писал — плутал — и в итоге 30-ти с чем-то лет от роду впал в помешательство, сначала буйное, потом тихое, длившееся до самой его смерти в 1842 г. [1506] Сорок своих последних безумных лет прожил один, в избушке лесника, под его присмотром. Целыми днями играл на немом клавесине. Писал. Много пропало, кое-что уцелело. В общем собрании стихов эти стихи идут под названием «Aus der Zeit der Umnachtung». (Umnachtung: окруженность ночью: оноченность: помраченность). Так немцы, у больших, называют безумца. Вот строка из его последнего стихотворения:

Was hier wir sind wird dort ein Gott ergänzen —

лейтмотив всей его жизни. Забыла упомянуть Вам о роковом значении в его жизни Шиллера, не понявшего ни рода дарования, — чисто эллинского (толкал к своему типу баллады) — ни, главное, существа, бесконечно нежного и уязвимого [1507]. Письмо к Шиллеру, на которое последний не ответил, так и осталось вечной раной.

Как поэт, говорю о материале слова, совершенно бесплотный, даже бедный. Обычная рифма, редкие и бедные образы — и какой поток из ничего. Чистый дух и — мощный дух. Кроме стихов, за жизнь — проза, чудесная. Hyperion, письма юноши, мечтающего о возрождении той Греции — и срывающегося. Апофеоз юноши, героики и дружбы.

О Гёте и Гёльдерлине. Гёте — мраморный бог, тот — тень с Елисейских полей.

Не знаю, полюбите ли. Не поэзия — душа поэзии. Повторяю, меньше поэт, чем гений.

«Открыт» лет двадцать назад. При жизни печатался кое-где по журналам, никто не знал и не читал.

Умер один, на руках своего сторожа.

До свидания. Любопытно, дойдет ли это письмо. Страшная страна. В том письме я просила Вас не отвечать: письмо то же дело, а дело — то же время, но письмо пропало, и просьба не судьба.

Словом, если не ответите, ничуть не огорчусь, а если ответите — обрадуюсь очень.

Еще раз спасибо за Асю.

Марина Цветаева.

Руки вымойте, письмо сожгите (против этого октября).

Впервые — СС-7. С. 194–195 (по копии, сверенной с хранящимся в архиве A.M. Горького в ИМЛИ оригиналом). Печ. по СС-7.

69-27. C.H. Андрониковой-Гальперн

Meudon (S. et О.)

Avenue Jeanne d’Arc

10-го Октября 1927 г.

Дорогая Саломея, Мур и Аля уже отболели, я, приблизительно, тоже, но дезинфекции еще не было, потому что раньше 6-ти недель бессмысленно, а срок им будет в конце месяца. Если не боитесь зараз, приезжайте, — у меня все бывают, я пока (тьфу, тьфу) ни с кем ничего. Не знаю степени Вашей подверженности таким явлениям. Давайте так: если у Вас, лично, была — приезжайте. Дома переоденетесь и вымоете руки (NB! одно платье будет прокаженным). Если нет — не являйтесь ни за что, придется обриться (брилась уже 4 раза, хочу еще два: новая страсть) или облезть.

Письмо Ваше пришло в день моего рождения, вчера 26-го сентяб-ря / 9-го октября [1508], приятное совпадение.

Саломея! У меня есть 6 книг одного современного