не был, в дни дружбы со мной! Ему со мною было дружить трудно, я не только хотела, а видела его большим. Отсутствие природы, недр, корней, жизнь верхами (не высотами!) {358} воображение, замещающее и душу и сердце, легкость, на смертном одре имеющая обрушиться на него целым Мон-Бланом. Я о нем редко думаю, но когда думаю — всегда с жалостью, как о недостойно-больном, или больном, недостойном боли. Короче и жесточе — самое бесплодное что́ есть: ИРРЕЛИГИОЗНЫЙ ЕВРЕЙ. Бог евреям был дан как противовес цифре или как цифра к нулю, еврей минус Бог — НОЛЬ, ZÉRO (0). Ни с кем из эсеров не вижусь, очевидно — не нужна и, значит, не нужны. А может быть остыли ко мне из-за Сережиного евразийства, всё более и более зажигающего сердца — не только зарубежных нас!

Прага! Прага! Никогда не рвалась из нее и всегда в нее рвусь. Мне хочется к Вам, ее единственному и лучшему для меня воплощению, к Вам и к Рыцарю. Нет ли его изображений покрупнее и пояснее, вроде гравюры? Повесила бы над столом. Если у меня есть ангел-хранитель, то с его лицом, его львом и его мечом. Мне скажут (не Вы, другие!) — «ВАША Прага», и я, схитрив и в полной чистоте сердца, отвечу: «Да, МОЯ».

Ничего не боюсь, ни знакомств, ни гостей, я умею по-всякому, со всеми. Написала и увидела: по-своему со всеми. Я от людей не меняюсь, они от меня — чаще — да. Скучны мне только политики.

Может быть ничего и не выйдет, что ж — была мечта! Очень удивлюсь, если выйдет: в Праге меня все более или менее видели, а это единственное, что́ интересно в «поэтессе». Может быть (шучу, конечно) сослужит моя новая прическа, в данную минуту равная русскому старорежимному гимназическому 1-классному бобрику. Волосы растут темнее, но не жестче, чем были. Хожу без всякой повязки. Женщины огорчаются, мужчинам нравится.

Недавно сдала в Волю России для ноябрьского № «Октябрь в вагоне», — мой Октябрь 1917 г. (дорога из Феодосии в Москву) [1585]. Думаю, Вам понравится. Там хорошая формула буржуазии. Дописываю последнюю картину Федры (трагедия). Мой Тезей задуман трилогией: Ариадна — Федра — Елена [1586], но из суе-(ли?) — верия не объявила, для этого нужно по крайней мере одолеть две части. Знаете ли Вы, что на долю Тезея выпали все женщины, все-навсегда? Ариадна (душа), Антиопа (амазонка), Федра (страсть), Елена (красота). Та троянская Елена. 70-летний Тезей похитил ее семилетней девочкой и из-за нее погиб.

Сколько любовей и все несчастные. Последняя хуже всех, потому что любил куклу. Недаром Марк Львович Слоним в честь Елены Спартанской назвал свою дочь! («Леночка») [1587].

Сергей Яковлевич через день играет в Жанне д’Арк [1588], условия ужасающие: в холщевых костюмах на холоде, без завтрака (берет с собой), грубость, окрики, недружелюбие французов-фигурантов, рабочий день с 6 часов утра до 7–8 часов вечера и всё это за 40 франков в день (5 из них на проезд). — Die Welt ist gar zu lustig! {359} — Кроме того дает уроки русского и бесплатно редактирует «Версты». На днях выходит № III, вышлем —

О Рильке: 29-го сего декабря его годовщина [1589], не сослужит ли это при помещении перевода? Очень хотелось бы увидеть эту вещь напечатанной именно в Чехии [1590]. Рильке — величайший поэт всей современности — ведь уроженец Праги!

Пора кончать, поздний вечер. Еще раз, от всей души, спасибо за чудные подарки. Коробка мне напомнила рождение Мура и поступила в Алину полную собственность. Ее лучшее самочувствие — дарить и угощать.

Нежно целую Вас, сердечный привет маме и сестре.

М.Ц.

— Пишите! —

Не видаетесь ли с В.Ф. Булгаковым? Если да, передайте ему мою память и симпатию. Всё собираюсь ему написать [1591].

Это письмо слишком толсто, в следующем письме снимки (домашние) Али и Мура.

Впервые — Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 55–56 (с большими купюрами). СС-6. С. 360–361. Печ. полностью по кн.: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 70–74. С уточнениями по: Письма к Анне Тесковой, 2009. С. 96–98.

87-27. Б.Л. Пастернаку

Около 30 ноября 1927 г.

Родной Борис, а вот история соблазна. Он идет издалека, родина его Москва моих 15 лет. Это была самая красивая из всех моих соучениц всех моих гимназий [1592], красивая до тоски. Она была младше меня на класс и я всегда любовалась ею в коридоре. За год ежедневных встреч естественно не сказала с ней ни слова. — 1917 г. Павлик Антокольский [1593]. Его друг: ее брат. 1917 г. — 1918 г. Хождения / Дарение — мне — друга и меня — другу. Сперва неудачное — год прошел — удачное слишком. В моем — когда-нибудь! — полном собрании сочинений прочтешь, лучше не скажу. Пока же: бездушие при всей видимости души. 1918–1919 г. Любовь. Обида. (Облака на экране). 1925 г. Париж. 3 дня как приехала. Письмо на «Последние Новости», пересланное мне. — «Марина! Вы меня наверное не помните. Я — [та Вера Завадская] когда-то училась с Вами в гимназии, Вы мне нравились, но я Вас боялась», etc. Отвечаю. Еще. Еще. Очень больна, [лечится]. Встреч за 2 года 9. Раз я у нее, в узенькой квартирке Порт де Пасси, на фоне мещанской мебели, в сжатости, с веселой красивой матерью. 2 раза этим летом у нее в S. Y. в санатории. Беседы о литературе, противуестественные над бездной тех писем. О том, о сем. 1927 г. [Неожиданный стук] в дверь. Я только что встала с постели и неделя как отрастаю (брилась 7 раз!) / 1927 г. месяц назад. Сон о том, о котором не думала ни разу с отъезда из России. Уверенность: нынче от нее письмо. 1 час дня. Стук в дверь. Дама. Я: «Саломея! Вот радость! Пройдемте, пожалуйста, в мою комнату. — А где Ваша комната?» Глухой низкий голос. Письмо! Мех, жаркие щеки, еле дышит, ибо с вокзала к нам в гору и еще лестница, а у нее — видишь рисунок — от двух легких один тончайший внизу полусерп. Всё съедено. Шахматы, гости, завтрак, улыбка Муру. Решаем вместе погулять. Но — сама наша прямая улица чуть-чуть подымается. Перевоплощаюсь, задыхаемся совместно. Назад, с тоской представляя лестницу (один этаж!) И, еле войдя: «Теперь, можно, я лягу». Лежит на моем крохотном мышином диване, красивая, молодая (32 лет не дашь ни за что, — 22, 23 года). Молчит. Смотрит. Хочу с работой на стул, останавливает головой, веками, собой. Сажусь. Волей всего, что в комнате, беру за руку. Волей руки в руке (одна в руке, другая на волосах) клонюсь, в мозгу: «Мириады». И в полном сознании [преступления] творимого — в его очаг. В полном сознании.

Борис! 2 года любви к брату над строкой: моей (Москва!), 2 года любви [ко мне] ее. О как по-иному, чем иные сопротивлялся этот рот. И с каким стыдом поддался. Мой первый настоящий поцелуй. И, может быть его желание. Борис, я целовала смерть. В одном будь внимателен: мысль о ней — о ее, сейчас, стыде и блаженстве — мысль о себе, о моем сейчас преступлении — я ничего не ощутила, это был самый отвлеченный поцелуй из всех, чистый знак — [чего? — сочувствия, жалости.] Желание от лица жизни вознаградить за всё. Просто жизнь целовала смерть. Я была жизнь.

В ванной, с зубной щеткой в руке (ведь сейчас позовет Мур!) остановилась: при чем зубы? Дело не в зубах: «Звезды до-олго горят там в тиши». Весь день до позднего вечера — 4 слова нрзб. — физически жгло весь пищевод.

Борис, каждый поцелуй должен бы быть таковым, не на жизнь, а на смерть, в полном сознании цены и платы.

Борис, можно так? Нужно так?

Если ты мне скажешь: «раз ты можешь спрашивать»… я тебе отвечу: «о все спрашивают, всегда, только скоты не…»

Умирающая, хуже — прокаженная, а у меня — дети. Преступление в полном составе. Но — ведь ее никто, ни один — не считая любви прокаженного — не осмелился в рот. Вывод: ей быть целованной либо прокаженным, либо — ценой лжи. Никто в полном сознании, хотя бы не знаю как влюблен (я — совсем нет, всё ушло на брата, в брате вся порция исчерпалась). Никто — жизнь. Никто — правда. Либо смерть, либо ложь. Я это ощутила долгом, (правды, да) неминуемостью данного часа и места. О ней не знала ничего. Должно быть почти мучила.

Объясни мне дельно, в любви, с любовью и жизнью. Я чего-то не понимаю.

_____

А вот семейное. Недавно была оказия в Берлин, впрочем хотела тебе писать их опасения. Кстати у тебя в Мюнхене — племянник или племянница? [1594] Важно.

Впервые — Души начинают видеть. С. 440–442. Печ. по тексту первой публикации.

88-27. К.Б. Родзевичу

Без даты [1595]

Милый Константин Болеславович!

(Уф!)

Сережа каким-то дьявольски нюхом пронюхал, что едут за пижамой и заявил, что ни под каким видом таковой носить не будет, что это для баб и т.д. Так как мое воображение ею ограничивалось, решила вручить ему непосредственно 50 франков, т.е. ровно треть, две трети оставив себе. Поэтому поездка отпадает, чего не скажу о моей благодарности к Вам. Но все-таки заходите, у Сережи надежда, что Вы с ним отправитесь в город.

МЦ.

Впервые — Письма к Константину Родзевичу. С. 111. Печ. по тексту первой публикации.

89-27. К.Б. Родзевичу

Без даты [1596]

Дорогой Радзевич!

Сегодня чудный уютный дождливый день — для дома. Приходите — либо обедать (12 ½ — 1 час) либо, если обедаете в городе, по возвращении из оного — ужинать (часам к 7-8-ми). Сегодня мы с Алей сиротствуем, ни Сережи, ни Вашей общей тени, одни мы с Муром.

Итак, жду, ждем.

Ц

На обед макароны и corned-beaf {360}, на ужин — они же.

Впервые — Письма к Константину Родзевичу. С. 179. Печ. по тексту первой публикации.

90-27. A.A. Тесковой

Meudon (S. et О.)

2, Avenue Jeanne d’Arc

12-го декабря 1927 г.

Дорогая Анна Антоновна, на днях (уезжает в среду) у Вас будет, с маленькой Рождественской посылочкой, П.П. Сувчинский, вождь евразийства. Постарайтесь побеседовать с ним на его тему, — он очень разносторонен, но ко всему другому сейчас либо равнодушен, либо пристрастен, а — чем стихи, скажем, под евразийским углом, лучше Евразийство в упор. Оба выиграете. О Сувчинском (а есть что́!) напишу после Вашей встречи с ним, в ответ на Ваши впечатления. Предупреждаю: крупнейшая фигура эмиграции.

Скоро Рождество. Я, по правде сказать, так загнана жизнью, что ничего не чувствую. У