письма этого охватила нас на Bayreutherstrasse (меня, жену и младшую дочь); эта радость перекинулась в Мюнхен к старшей моей дочери, куда полетело письмо; эта радость наконец зажгла целый пожар — взволнованных чувств в Москве [100], явные следы которого Вы найдете в письме моего сына Бориса к Вам, при сем здесь прилагаемом!!
Этим, то есть пересылками, и объясняется отчасти некоторая запоздалость моего отклика на Ваше письмо — в чем я и прошу меня простить.
Спасибо же Вам, дорогой мой, за эту всем нам доставленную бесконечную радость, за душевное Ваше, трогательное внимание, за добрые чувства Ваши! Неужели и Вы уже дедушка?!… Sed fugit fugit interea неумолимое tempus!.. (Но между тем бежит, бежит <...> время (лат.).)[101] Как я хотел бы одним, как говорят, глазом посмотреть на Вас, отшельника среди Вашей поэтической обстановки — узнал бы ли я Вас после стольких лет, тяжелых лет?! Конечно, узнал бы! Но по тем двум портретам, которые как нарочно недавно мне попались на глаза — узнать довольно трудно Вас… и теперь я вполне понимаю и вполне разделяю с Вами Вашу неохоту «позировать для портрета»… Один портрет я видел в журнале на днях в «Querschnit’e» не помню имени автора [102] — некоторое сходство там имеется с Вами, кажется; но зато в другом — кисти довольно известной (и талантливой, думается) художницы Паулы Модерзон [103] — ничего я не мог найти, что Вас бы мне напомнило хоть отдаленно!.. Возможна ли такая перемена? — Конечно это недоразумение или ошибка в названии, может быть… Но оставим это.
Как я обрадовался, прочитав у Вас, как Вы живете среди какой природы в уединении. Бесконечно рад за Вас, что судьба послала Вам редчайшее для художника благо на земле [благословенное безмятежное одиночество], где Вы среди любимых Вами роз, ничего себе не требующих, но сами от себя вечно источающих непередаваемую красоту и очарование — можете отдаваться своей любимой работе! Хочу верить, что Вам удалось поправить Ваше здоровье. Может, Бог даст — и мы вдруг встретимся в Париже, куда я собираюсь вот уже третий год. Может быть, если удастся, в начале этого июня.
Мне очень грустно, что я не могу так свободно и бегло писать Вам по-немецки и мучаю Вас своим русским. Многократно прошу Вас о прощении. Сын Борис просил меня переслать Вам свое письмо, потому что он не знает Вашего адреса.
Обнимаю Вас, дорогой сердечный друг мой, бесконечно благодарю и желаю всего самого хорошего от нас всех.
Ваш Леонид Пастернак.
Глава II
Растущее беспокойство Пастернака приводит его в начале апреля к намерению незамедлительно ехать к Цветаевой в надежде затем, вместе с нею, навестить Рильке. «Что бы мы стали делать с тобой — в жизни? Поехали бы к Рильке», — цитирует Цветаева 22 мая 1926 года строки, написанные Пастернаком в те дни. Получив копию письма Рильке, Пастернак одновременно со своим письмом к нему пишет Цветаевой о своем желании приехать к ней. О Рильке он упоминает вскользь: «Если ты что-нибудь от него получишь, сообщи мне. Если будет что-нибудь для меня, просмотри, может быть, будет нуждаться в транскрипции. Кроме того у нас почтовых сношений со Швейцарией, кажется, нет».
3 апреля Пастернак посылает Цветаевой опросник анкеты с просьбой «ответить в любой форме и пропорции сведений». Анкета, рассылавшаяся Кабинетом революционной литературы при Отделе Изучения Революционного искусства Государственной Академии Художественных Наук (ГАХН), предназначалась для составления библиографического Словаря писателей XX века и содержала следующие пункты:
1. Фамилия (псевдоним), имя, отчество.
2. Адрес.
3. Место и точная дата рождения.
4. Социальное происхождение.
5. Краткие биографические данные. а) среда, б) влияние детских лет, в) материальные условия работы, г) путешествия, д) эволюция творчества.
6. Общее и специальное образование.
7. Основная специальность.
8. Литературная, научная, общественная деятельность.
9. Первое выступление в печати.
11. Литературные влияния.
12. Любимые писатели.
13. В каких периодических изданиях и сборниках участвовали.
14. Принадлежность к литературной организации.
15. Хронологический перечень работ.
16. Библиография о творчестве.
В середине апреля Цветаева отправляет Пастернаку письмо и ответы на анкету. В ожидании «оказии в Россию» она готовилась послать ему также оттиски из журнала «Благонамеренный» [104], но «оказия», видимо, не состоялась.
Опуская библиографию и пространный, нуждающийся в уточнениях хронологический перечень (пункты 15 и 16), приводим ответы Цветаевой.
Марина Ивановна ЦВЕТАЕВА
Родилась 26 сентября 1892 г. в Москве.
Дворянка.
Отец — сын священника Владимирской губернии, европейский филолог (его исследование «Осские надписи» и ряд других), доктор honoris causa Болонского университета, профессор Истории искусств сначала в Киевском, затем в Московском университете, директор Румянцевского музея, основатель, вдохновитель и единоличный собиратель первого в России музея изящных искусств (Москва, Знаменка). Герой труда. Умер в Москве в 1913 г., вскоре после открытия Музея. Личное состояние (скромное, потому что помогал) оставил на школу в Талицах (Владимирская губерния, деревня, где родился). Библиотеку, огромную, трудо- и трудноприобретенную, не изъяв ни одного тома, отдал в Румянцевский музей [105].
Мать — польской княжеской крови, ученица Рубинштейна, редкостно одаренная в музыке. Умерла рано. Стихи от нее [106].
Библиотеку (свою и дедовскую) тоже отдала в музей. Так, от нас, Цветаевых, Москве три библиотеки. Отдала бы и я свою, если бы за годы Революции не пришлось продать.
Раннее детство — Москва и Таруса (хлыстовское гнездо на Оке) [107], с 10 л. по 13 л. (смерть матери) — заграница, по 17 л. (?) вновь Москва. В русской деревне не жила никогда.
Главенствующее влияние — матери (музыка, природа, стихи, Германия. Страсть к еврейству. Один против всех. Heroica). Более скрытое, но не менее сильное влияние отца. (Страсть к труду, отсутствие карьеризма, простота, отрешенность). Слитое влияние отца и матери — спартанство. Два лейтмотива в одном доме: Музыка и Музей. Воздух дома не буржуазный, не интеллигентный — рыцарский. Жизнь на высокий лад.
Постепенность душевных событий: все раннее детство — музыка, 10 л. — Революция и море (Нерви, близ Генуи, эмигрантское гнездо), 11 л. — католичество, 12 л. — первое родино-чувствие («Варяг», Порт-Артур), с 12 лет и поныне — Наполеониада, перебитая в 1905 г. Спиридоновой и Шмидтом, 13, 14, 15 л. — народовольчество, сборники «Знания», Донская речь, политическая экономия Железнова, стихи Тарасова, 16 л. — разрыв и с идейностью, любовь к Сарре Бернар («Орленок»), взрыв бонапартизма, с 16 л. по 18 л. — Наполеон (Виктор Гюго, Беранже, Фредерик Массон, Тьер, мемуары, Культ). Французские и германские поэты.
Первая встреча с Революцией — в 1902—03 г. (эмигранты), вторая в 1905—06 г. (Ялта, эсэры). Третьей не было.
Последовательность любимых книг (каждая дает эпоху): Ундина (раннее детство), Гауф-Лихтенштейн (отрочество) [108]. Aiglon [109] Ростана (ранняя юность). Позже и поныне: Гейне — Гёте — Гёльдерлин. Русские прозаики — говорю от своего нынешнего лица — Лесков и Аксаков. Из современников — Пастернак. Русские поэты — Державин и Некрасов. Из современников — Пастернак.
Наилюбимейшие стихи в детстве — пушкинское «К морю» [110] и лермонтовский «Жаркий ключ» [111]. Дважды — «Лесной царь» и Erlkonig (Лесной царь (нем.).)[112]. Пушкинских «Цыган» с 7 л. по нынешний день — до страсти. «Евгения Онегина» не любила никогда.
Любимые книги в мире, те, с которыми сожгут: «Нибелунги», «Илиада», «Слово о полку Игореве».
Любимые страны — древняя Греция и Германия.
——————
Образование: 6-ти лет — музыкальная школа Зограф-Плаксиной, 9 л. — IV женская гимназия, 10 л. — ничего, 11 л. — католический пансион в Лозанне, 12 л. — католический пансион во Фрейбурге (Шварцвальд), 13 л. — ялтинская гимназия, 14 л. — московский пансион Алфёровой, 16 л. — гимназия Брюханенко. Кончила VII кл., из VIII вышла.
Слушала 16-ти лет летний курс старинной французской литературы в Сорбонне.
Подпись под первыми французскими сочинениями (11 лет) — Trop d’imagination, trop peu de logique [113].
Стихи пишу с 6 лет. Печатаю с 16-ти. Писала и французские, и немецкие.
Первая книга — «Вечерний альбом». Издала сама, еще будучи в гимназии. Первый отзыв — большая приветственная статья Макса Волошина. Литературных влияний не знаю, знаю человеческие.
Любимые писатели (из современников) — Рильке, Р. Роллан, Пастернак. Печаталась, из журналов, в «Северных Записках» (1915 г.), ныне, заграницей, главным образом в «Воле России», в «Своими Путями» и в «Благонамеренном» (левый литературный фланг), отчасти в «Современных записках» (правее). Из газет — в «Днях», отчасти в «Последних Новостях» (правее). У правых, по их глубокой некультурности, не печатаюсь совсем.
Ни к какому поэтическому и политическому направлению не принадлежала и не принадлежу. В Москве, по чисто бытовым причинам, состояла членом Союза Писателей, и, кажется, Поэтов.
Любимые вещи в мире: музыка, природа, стихи, одиночество.
Полное равнодушие к общественности, театру, пластическим искусствам, зрительности. Чувство собственности ограничивается детьми и тетрадями.
Был бы щит, начертала бы «Ne daigne» [114].
Жизнь — вокзал, скоро уеду, куда — не скажу.
Марина Цветаева
Б. Л. ПАСТЕРНАК — ЦВЕТАЕВОЙ
<Москва>, 20.IV. <19>26
Завтра я встану другим, скреплюсь, возьмусь за работу. А эту ночь проведу с тобой. Наконец-то они разошлись по двум комнатам. Я тебе начинал сегодня пять писем. Мальчик болен гриппом. Женя при нем, еще — брат и невестка. Входили, выходили. Поток слов, которые ты пила и выкачивала из меня, прерывался. Мы отскакивали друг от друга. Письма летели к чорту, одно за другим. О как ты чудно работаешь! Но не разрушай меня, я хочу жить с тобой, долго, долго жить.
Вчера я прочел в твоей анкете о матери. Все это удивительно! Моя в 12 лет играла концерт Шопена, и кажется Рубинштейн дирижировал. Или присутствовал на концерте в Петербургской консерватории. Но не в этом дело. Когда она кончила, он поднял девочку над оркестром на руки и, расцеловав, обратился к залу (была репетиция, слушали музыканты) со словами: «Вот как это надо играть». Ее звали Кауфман, она ученица Лешетицкого. Она жива. Я, верно, в нее. Она воплощенье скромности, в ней ни следа вундеркиндства, все отдала мужу, детям, нам.
Но это я пишу о тебе. Утром, проснувшись, думал об анкете, о твоем детстве и с совершенно мокрым лицом напевал их, балладу за балладой, и ноктюрны, все в чем ты выварилась и я. И ревел. Мама при нас уже не выступала. Всю жизнь я ее помню грустной и любящей.
Мне понадобилось написать Волошину и Ахматовой [115]. Два запечатанных конверта скоро легли в сторону. Меня потянуло поговорить с тобой и тут я измерил разницу. Точно ветер пробежал по волосам. Мне именно стало невмоготу писать тебе, а захотелось выйти взглянуть, что сделалось с воздухом и небом, чуть только поэт назвал поэта. Вот колодка, вот мы друг для друга, вот голодный рацион, которого мы должны держаться год, если ты проживешь и обещаешь мне,
