бродили по окрестностям — были в Montreale, где чудный, старинный бене-диктинский монастырь с двориком, напоминающим цветную корзинку, и мозаичными колоннадами. После Сиракуз едем в Рим, оттуда в Базель. Если захочется написать, то адрес Schweiz, Basel, poste restante. Всего лучшего. Сережа шлет привет.
МЭ.
ЭФРОН В. Я
4-го августа 1911 г
В Коктебель
Усень-Ивановский завод.[224]
Милая Вера, привет от милой Марины. Она с утра до вечера откармливает Сережу всякой всячиной и, вычитав недавно, что в Турции жены султана едят рис, чтобы потолстеть, начала пичкать его (Сережу) рисом. Иногда она вспоминает Макса и стих Гумилева: „Я хочу к кому-нибудь ласкаться, Как ко мне ласкался кенгуру“[225] — и вспоминает тогда Вас. Никто никогда не сумеет так тереться о ее плечо и подставлять ей свое, как Вы. В этом она уверена. Марина, если Вера позволит, целует Веру.
мц
Таруса, 11-го июня 1912 г.
В Коктебель
Милая Вера,
Вот уже неделя, как мы у Tio. Она делит свою нежность между граченком, которого выходила, четырьмя котами, голубями, воробьями, курами, нищими и нами, — но на нашу долю все-таки остается много.
От Сережи она в восторге, советуется с ним во всех важных случаях. Так например, она спрашивала его недавно, нужно ли ремонтировать флигель, который сгорел несколько времени тому назад от лампадки. Сережа сказал „да“, и завтра начинается перестройка. С 15-го июля мы переселяемся туда, пока мы живем в гостиной главного дома, у нас свой ход на улицу и свой ключ. Но Сережин кредит третьего дня чуть-чуть не поколебался: он вздумал учить летать граченка и для этого прямо бросал его с высоты поднятой руки. Несколько раз обходилось благополучно, но в конце концов несчастный упал на хвост и несколько времени ходил грустный. Tio сразу это заметила. — „Это вы, наверно, Сирожа, огорчиль моя бедная граченька“. (Она грасирует.) Сережа, конечно, уверял ее, что нет. Дай Бог, чтобы он только не скончался! С ним тогда навеки кончится тетино доверие к Сереже.
Мы встаем к 9-ти часам, пьем кофе и сидим за столом часа по два: Tio то вспоминает старое время, свою молодость и мамину, то жалуется на прислугу и „тарусская свиней!“ Ее, действительно, страшно обирают. Когда ей, например, понадобится написать русское письмо, она платит 5 р., за простую палку для флага, срубленную тут же в лесу с нее берут 2 р. и т. д.
Она вздыхает — и дает, иногда даже не вздыхает!
Мы видимся с ней только за едой, остальное время она занята хозяйством, т. е. собственноручно перетирает мебель, посуду, готовит и жалуется на всю эту работу. У нее 3 прислуги: 70-тилетняя старуха из „самая ужасная город — Нижний, первый забастовщик“, горничная и вечно спящий дворник, похожий на лешего. А делает она всё сама!
Дом — волшебный, поражает чистотой. Все в чехлах. Я в диком раже. Так хочется рассмотреть все эти стенные и стоячие лампы, канделябры, статуи, картины, диваны, кресла, тумбочки, столы! Но нет: все крепко зашито! В ее комнате всегда полутемно. Над диваном огромный портрет дедушки углем, по бокам фотографии: мамины детские и наши всех возрастов, на туалетном столике граненые флаконы — увы, пустые! Она не выносит духов — какие-то полированные ящички с цветами, ручные зеркальца, — всякая чудесная мелочь. Часы с вальсами Штрауса и Ланнера больше не ходят, она говорит, что это после нашего последнего приезда.
Скоро зацветут липы. Они окружают весь сад, круглые, темные, страшно густые. Перед террасой площадка, посыпанная красным песком. Раньше на клумбах росли дивные цветы, теперь же ничего нет, всё сожрали и вытоптали мои враги, предмет моего глубочайшего отвращения — куры.
Не помню, писал ли Вам Сережа о нашем особняке на Собачьей площадке? В нем 4 комнаты, потолок в парадном расписной, в Сережиной комнате камин, в моей и столовой освещение сверху (у меня, кроме того, нормальное окно) и вделанные в стену шкафы. Кухня и комната для прислуги в подвале. Если не будет собственного, хотелось бы прожить в этом доме подольше, такой не скоро найдешь!
Ну вот и всё о нас пока.
Пишите о себе, о коктебельской жизни этого лета, — прогулках, симпатиях, ненавистях (они должны быть, раз есть Толстой!) Были ли в Феодосии, видались ли с Петром Николаевичем?[226] Он на наши книги, посланные из Шварцвальда, ничего не ответил.
Купаетесь ли?
Пишите обо всем и побольше. Ася целое лето будет в Москве. Да, я забыла: мы уже обставили всю нашу квартиру, купили старинный рояль с милым, слегка разбитым звуком, прекрасную ковровую мебель для Сережиной комнаты, зеркало из красного дерева, как и рояль, гардероб и т. д.
Будет очень волшебный домик, осенью увидите.
Ну, окончательно до свидания.
мэ
Июнь 1912 г.
Милая Вера, Спасибо за возмутительно-неподробное письмо. Мы около 2-х недель скитаемся и мечемся по Москве в поисках „волшебного дома“.[227] Несколько дней тому назад (это для приличия, по-настоящему — вчера) наконец нашли его в тихом переулочке с садами. Что яблочный сад при нем — не верьте: просто зеленый дворик с несколькими фруктовыми деревьями и рыжим Каштаном в будке. Если хотите с Лилей жить в „волшебном доме“, — будем очень рады. Одна комната большая, другая поменьше. Ответьте. Завтра Сережа едет в Петербург к Завадскому за разрешением,[228] во вторник, по-видимому, дом будет наш. Нужно будет осенью устроить новоселье. До свидания, о подробном письме уже не прошу. Привет всем, вернее тем, кто меня любит. Другим не стоит.
Марина.
Москва, 11-го июля 1912 г.
В Коктебель
Милая Вера,
Я должна просить у Вас прощения: по некоторым обстоятельствам, о которых я сразу не подумала, трудно будет устроить, чтобы Вы с Лилей жили у нас. Может быть Вы даже и не согласились бы, прошу прощения на случай согласия.
Бедный Сережа уже четвертую ночь в вагоне между Москвой и Петербургом. Мы ведь оба несовершеннолетние, папы сейчас нет, и приходится обращаться к Сережиному попечителю Завадскому. Вчера мы целый день провели у нотариусов — главного и неглавного. Оказалось, что разрешение на купчую, выданное Сереже петербургским нотариусом и подписанное попечителем, написано не по форме, и Сереже пришлось вторично ехать в Петербург. Иначе всё дело с домом пропало бы. К счастью он хорошо спит в вагоне и вид у него ничего-себе. На днях всё это кончится и мы уедем куда-нибудь на дачу, может быть в Удельную.[229]
Третьего дня вечером я встречала Нютю. Поезд ее стоял всего 15 минут, и мы не успели рассказать друг другу всего. Она была очень оживлена, в восторге от путешествия, очень загорела и выглядит хорошо. A. B.[230] приезжает 16-го.
Прочла рецензию в Аполлоне о моем втором сборнике.[231] Интересно, что меня ругали пока только Городецкий и Гумилев, оба участники какого-то цеха.[232] Будь я в цехе, они бы не ругались, но в цехе я не буду.
Да, нечто приятное для Вас! Вчера мы в трамвае встретили одного Вашего знакомого. Он первый подошел к нам. — „Я узнал Вас по глазам“, сказал он Сереже, — „у Вас настоящие эфроновские глаза. Скажите, пожалуйста, где теперь Вера Яковлевна и Елизавета Яковлевна?“ Сережа ответил. — „А где они будут зимой? Где будет Вера Яковлевна? Как мне ее разыскать? А как Ваше отчество?“
После этого он быстро повернулся и, не дождавшись ответа,[233] ушел на площадку.
Этот знакомый — Асмол… Честное слово, всё было, как я говорю!
Пока до свидания.
Надеюсь, Вы на меня не сердитесь.
МЭ
Иваньково, 29-го июля 1912 г.
В Коктебель
Милая Вера,
Вот уже 5-ый день, как Сережа заболел и в постели: t° три дня стояла на 38,5 — 39,5. Был доктор, но ничего определенного не сказал: думает, что идет какой-то острый воспалительный процесс в области толстой кишки. Бедный Сережа уже пять дней почти ничего не ест: полное отсутствие аппетита и кроме того воспаление десен и нарывы по всему рту. Доктор прописал строгую диэту; из лекарств — пирамидон и салол.
Мы живем на даче у артистки Художественного театра Самаровой,[234] в отдельном домике. Есть чудесная комната для Вас, с отдельной маленькой террасой и входом. Как только приедете в Москву, непременно приезжайте к нам и живите до начала занятий. Лиля умоляет Вас сделать это, несмотря на сравнительную дороговизну пансиона (50 р.)
Режим и воздух здесь очень хорошие. На соседней даче живут Крандиевские, которые предлагают Вам свое гостеприимство в случае, если цена пансиона Вам не подойдет. Мы останемся здесь до 20-го августа.
Дорога сюда следующая: на трамвае до Петровского парка, потом на извозчике до самой нашей дачи (75 коп.) Нанимайте в деревню Иваньково, извозчики уже знают.
Кроме всего остального, знакомство с Самаровой может оказать Вам пользу.
Она пожилая и очень трогательная, особенно своими заботами о Сереже.
30-го июля 1912 г.
Вчера доктор выказал предположение, что это заболевание — инфекционное. Должно быть Сережа пил в Москве какую-нибудь гадость. Сегодня t почти нормальная, но слабость очень велика. Крандиевские каждый день заходят справляться о Сережином здоровье и ведут себя очень трогательно.
Скоро напишу Вам еще.
Ответьте поскорей, хотите ли Вы поселиться у Самаровой.
До свидания.
МЭ
Адрес: Покровское-Глебово-Стрешнего по Московско Виндавской ж. д. Деревня Иваньково, дача Самаровой.
Орел, 9 ч. утра 7-го сентября 1913 г.
В Москву
Милая Вера,
Еду без паспорта — где ночевать в Севастополе? Послала телеграмму Петру Николаевичу[235] с тем же вопросом и просьбой ответить Севастополь вокзал телеграф до востребования. На вокзале, кажется, ночевать не позволяют, а в гостиницу не пустят. Вспомнила о паспорте в самый момент отхода поезда, но не успела сказать. Попросите Леню[236] сказать по телефону 198-06 в лечебницу, что паспорт дворника у него. Тогда Чичеровы[237] пришлют за ним.
Еду хорошо, „публики“ меньше.
Всего лучшего Вам… и мне!
МЭ
P. S. Узнайте, пожалуйста, 198-06, отнес ли Владимир Пете[238] книги и нашлась ли одна квитанция?
1913 г. 17 сентября
Ялта, санатория Александра III
день Ваших именин
Милая Вера,
„Я не съела ни листа,
Эта Сидоровая[239] поздравляет Вас с именинами. Пишу у Лёвы во время ужина. Сегодня Лёва был у доктора, который советует ему делать операцию аппендицита и ехать в Москву, — ему совершенно не нужна санатория. Это слова главного врача санатории. Соколу он не сказал ничего определенного, предлагает ему лечиться туберкулином, на что Сокол, конечно, не соглашается. Оба — и Лев и Пудель[240] — очаровательны и ведут себя великолепно. Лиля принимает углекислые ванны и целыми днями спит. Аля невероятно похудела и побледнела, но здорова, хотя очень капризна. Через 10 дней будут готовы ее карточки с Грушей, которую — Вы еще не знаете? — мгновенно выпроводили из Ялты через день после моего приезда. Причина — паспорт. Новая няня несколько тупа, но очень старательна. Лиля
