России-то, наверное, тысяч сто!
Всячески внушаю Борису жёсткость, если не жестокость. День состоит из часов, часы из минут. «На минутку»…. Мой рецепт Борису — формула: «Вас много, а я один».
— О книжках. Как только будут пришлю все три Вам, Вы раздадите.
Еще раз, дорогой Леонид Осипович, от всего сердца спасибо за помощь. Сердечный привет и наилучшие пожелания Вам и Розе Исаевне.[722]
МЦ.
ПАСТЕРНАКАМ Л. О. и Р. И
21-го декабря 1927 г.
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
Сердечное спасибо за чудесные подарки и память. Медведя-болонку хотела додержать до Рождества, но Мур (сын) услышал писк и примчался, — всё было поздно. Спит с ним, ест с ним, гуляет с ним, а на вопрос, откуда такое чудо: «А éто от папы и мамы Болиса Пастенака». — «А кто Борис Пастернак?»
— «Паéт: поёт всё время». — Если бы! —
Пишу Вам эти несколько строк только чтобы поблагодарить, очень хочу написать Вам большое письмо о Борисе, о его 1905 годе, — многом.
Как зовут Борисину маму?
— 29-го годовщина Рильке.
«Dunkle Zypressen!
Die Welt ist gar zu lustig!
Es wird doch alles vergessen».[723]
Когда-нибудь — если встретимся — прочту Вам его стихи ко мне, последнюю из его Duineser Elegien,[724] написанную за 4 месяца до его смерти. Знает ее кроме меня только Борис. Но Вам покажу, и то письмо покажу, где он о Вас, дорогой Леонид Осипович, писал: Ваше имя русскими буквами.
Все это — стихи, письма, карточки — когда умру завещаю в Рильковский — музей? (плохое слово) — в Rilke-Haus,[725] лучше бы — Rilke-Hain![726] который наверное будет. Не хочу, чтобы до времени читали, и не хочу, чтобы пропало. В Россию, как в хранилище не верю, всё еще вижу ее пепелищем.
До свидания! Еще раз спасибо за память и внимание. Чулки чудные, поделилась с дочерью, а сын к весне как раз дорастет: он у меня великан.
МЦ.
Р. S. Это не письмо. Письмо — впереди. Да! главное: внук или внучка? Как адрес Вашей дочери в Мюнхене и как ее имя?[727]
Как Вам понравилась госпожа Андреева? Ее мало любят, я ее люблю.
ЧИРИКОВОЙ Л. Е
Мокрые Псы, 4-го нового авгуcта 1922 г.
Дорогая Людмила Евгеньевна!
Пока — два слова. Еще не устроились, живем в Мокрых Псах, в чужой комнате. Нынче переезжаем к леснику. Это очень высоко, совсем в горах, в солнечную погоду будет прекрасно.
Людей — никого.
Я всегда радуюсь новому, буду играть (сама с собой и сама для себя) — лесную сказку с людоедом-лесником и ручными ланями.
Ваших видела два раза. Вы не похожи ни на сестру, ни на брата, Вы старше (внутренне), более выявлены.[728]
Ходили с Вашим братом нынче к леснику (Сережа боялся), а вчера вечером были у них в гостях и я съела все вишни из-под наливки.
Эти деньги — мой немецкий остаток, постепенно перешлю Вам все, если можно — купите мне в Salamander[729] Bergschuhe,[730] 38 номер. (Желтые, грубоватые, довольно низкий каблук).
Пусть они будут у Вас, с Сережиными. И — покорнейшая просьба — обменяйте там же Сережины башмаки на 45 номер, в 46-ом он утонет. Словом, возьмите на номер меньше, той же формы.
Простите за поручение, больше не буду утруждать. Целую нежно. Пишите на Сережу: Praha VIII, Libeň Swobodarna, Herrn Sergius Efron (для меня).
Долг (чешскими) перешлю на днях.
МЦ.
Приписка на полях:
Если есть деньги, купите мне башмаки (Bergschuhe, с языком!) сразу, сколько бы ни стоили. Деньги (германские) перешлю в течение недели.
Мокропсы, 16-го нового Октября 1922 г.
Дорогая Людмила Евгеньевна,
Будьте моим спасательным кругом: пойдите с этим письмом к Абраму Григорьевичу Вишняку, передайте ему его в руки, настойте, чтобы прочел при Вас и добейтесь ответа.
(Письмо прочтите!)
Адрес его: Bambergerstrae 7, угловой дом с Pragerstrae, на окне огромная вывеска — Геликон — сразу в глаза бросается.
Бывает он в издательстве, по-моему, около 121/2 дня, а потом вечером, от 5-ти до 6-ти. — Так, по крайней мере, бывал раньше.
К сожалению, забыла № его телефона, а то можно было бы позвонить, чтоб не ходить даром. Но лучше, чтобы какой-нибудь мужчина позвонил, если Вы назовете себя, он сразу свяжет со мной.
Письма ни за что в издательстве не оставляйте: важно, чтобы оно было передано ему в руки.
________
Все это очень конспирационно, когда-нибудь, при встрече, объясню.
Будьте милы, но тверды. Можете, между прочим, вскользь бросить, что может быть скоро сама буду в Берлине (не собираюсь — исключительно на предмет устрашения!) — но что не наверное — и что рукописи убедительно прошу переслать.
Ради Бога, не перепутайте писем и не дайте ему, вместо его — своего!
Получили ли Вы мое последнее письмо? Вы кажется тогда были в Гамбурге.
Очень ли свирепствует Каплун?[731] Напишите подробно! — Что с Царь-Девицей?
Скоро напишу еще. Целую нежно.
МЦ.
Обставить можно очень изящно: «Марина Ивановна знает, как Вы заняты, и боится, что за другими делами опять не удосужитесь ей ответить…» и т. д.
Опишите всю встречу подробно!
_______
Между его трогательными проводами тогда — помните? — и теперешним поведением (упорное молчание на деловые письма) не лежит ничего.
Я, по крайней мере, не оповещена, — догадываюсь. — Это жест страуса, прячущего голову[732] — и, главное ОТ МЕНЯ, которая от высокомерия тáк — всегда — всё — наперед прощает!
Мокропсы, 3-го нового ноября, 1922 г.
Моя дорогая Людмила Евгеньевна,
Бесконечное спасибо за всё, — вчера прибыли первые геликоновы грехи: книжка Ахматовой — и покаянное письмо.
Глубоко убеждена, что я в этом покаянии ни при чем. — Вы были тем жезлом Аарона (?), благодаря коему эта сомнительная скала выпустила эту сомнительную слезу.
— В общем: крокодил. А впрочем — черт с ним!
Вы мне очень помогли, у меня теперь будут на руках мои прежние стихи, которые всем нравятся.
С новыми (сивиллиными словами) я бы пропала: никому не нужны, ибо написаны с того брега: с неба!
_______
Давайте говорить о Вас.
Вы уезжаете.[733] — Рукоплещу. — Но есть два уезда: от — и: к. Предпочла бы первое: это благородный жест: женщина как я ее люблю.
Не отъезд: отлет.
Если же к — или: с — что ж, и это надо, хотя бы для того, чтобы потом трижды отречься, отрясти прах.
Душа от всего растет, больше всего же — от потерь.
Вы — настоящий человек, к тому же — юный, я с первой встречи любовалась этим соединением, люди ошибаются, когда что-либо в человеке объясняют возрастом: человек рождается ВЕСЬ! Заметьте, до чего мы в самом раннем возрасте и — через года и года! — одинаковы, любим все то же. Какая-то непреходящая невинность.
Но люди замутняют, любовь замутняет, в 20 лет думаешь:
новая душа проснулась! — нет, просто старая праматерина Евина плоть. А потом это проходит, и в 60 лет ты под небом все тот же — все та же — что в 6 лет. (Мне сейчас — 600!)
Так или иначе, от кого бы и к кому бы (от чего бы и к чему бы, п. ч. Ваша судьба в чувствах, а не в людях!) — от чего бы и к чему бы Вы не ехали — Вы едете в свою же душу (Ваши события — все внутри), кроме того в вечный город, так много видевший и поглотивший, что поневоле все остро-личное стихнет, преобразится.
У Вас будет Сена, мосты над ней, туманы над ней: века над ней. Tombeau des Invalides,[734] — Господи: Версаль в будни, когда никого нет, Версаль с аллеями, с прудами, с Людовиками!
Я жила в Париже, — давно, 16-ти лет, жила одна, сурово, — это был скорей сон о Париже, чем Париж. (Как вся моя жизнь — сон о жизни, а не жизнь!)
Пойдите в мою память на Rue Bonaparte, я там жила: 59-bis. Жилище выбрала по названию улицы, ибо тогда (впрочем, это никогда не пройдет!) больше всех и всего любила Наполеона.
Rue Bonaparte — прелестная: католическая и монархическая (légitimiste![735]), — в каждом доме антикварная лавка.
Хорошо бы, если бы Вы там поселились: по плану — между площадями St. Germain des Prés и St. Germain d’Auxerrois, на самой Сене, — Латинский квартал.
И, чтó особенно должно привлечь Вас — в каждом окошке по 110-летнему старику и 99-тилетней старушке.
Мокропсы, 4-го нового апреля 1923 г.
Моя дорогая Людмила Евгеньевна,
Посылаю Вам 20 франков с следующей мольбой: купите на них шоколаду и отнесите его сами, лично, пораньше утром, чтобы застать, по следующему адресу: Bd. des Invalides, 2, Rue Duroc (chez Beaumont) — Сергею Михайловичу Волконскому. Это моя лучшая дружба за жизнь, умнейший, обаятельнейший, стариннейший, страннейший и — гениальнейший человек на свете.
Ему 63 года. Когда Вы выйдете от него, Вы забудете, сколько Вам. И город забудете, и век, и число.
Цветов не покупайте: он любит шоколад.
Вторая просьба: не могли ли бы Вы что-нибудь устроить ему со шведскими переводами? В его книге «Родина» (1860–1921) много для иностранцев любопытного. (Книга восхитительна, Ваш отец в восторге, все Ваши читают.) Моя дорогая умница, моя нежная умница, мне никогда не стыдно Вас просить, мне только жаль, что Вы никогда у меня ничего не просите.
_______
Ваше очаровательное письмо получила. Я вас очень люблю, знайте это. Вы во всем настоящая, я всегда говорю Сереже — «Если бы Людмила Евгеньевна здесь была, я была бы вдвое счастливее!»
Мужская дружба с женщиной, — чтó лучше?!
________
Не писала, потому что завалена работой: переписываю огромную книгу прозы.[736] Глаза болят. (Печатным шрифтом!) Было много разных корректур. В промежутках — стихи, которые хотят быть написанными! День летит, дни летят.
________
Подружитесь с Волконским! Он очень одинокий человек, я с ним умела, и Вы с ним сумеете. Это большая духовная ценность, у него мало друзей. Познакомилась я с ним в Москве, в январе 1920 г., и люблю его, как в первый день.
Я знаю, что идти к чужому трудно — но Вы же героиня! Вы же не ищете легкого! И, только переступив порог, — Вы сразу поймете.
В следующий раз — больше, о весне, о Вас, о себе, обо всем. — С Вашими дружу, особенно с Евгением Николаевичем. Пасху верно будем встречать вместе.
Целую нежно.
МЦ.
Р. S. Только не откладывайте! Шоколад долженствует изобразить пасхальное приветствие.
Приписка на полях:
Р. S. Шоколад купите плитками, в коробках дорого.
Прага, 27-го нового апреля, 1923 г.
Моя дорогая Людмила Евгеньевна,
Пишу Вам в Праге, посему карандашом. (Без пристанища.) Спасибо бесконечное за поход к Волконскому, когда не знаешь другого, он — отвлеченность, а ради отвлеченности лишний раз веками не взмахнешь. Вы поверили мне нá слово, что Волконский — есть. Спасибо.
Спасибо еще за то, что поняли, увидели, проникли (в сущность иногда трудней, чем в
