выходят его: «Лавры» и «Странствия». О его «Родине» я только что закончила большую статью, которой Вам не предлагаю, ибо велика: не меньше 40 печатных страниц![1276]
— А может быть вы давно знакомы и я рассказываю Вам вещи давно известные!
Адрес Сергея Михайловича: Boulevard des Invalides, 2, rue Duroc, живет он, кажется, в Fontainebleau, по крайней мере осенью жил.
Если пригласите его к себе, попросите захватить что-нибудь из «Лавров». Это книга встреч, портретов. — Он прекрасно читает. — Приглашая, сошлитесь на меня, впрочем он наверное о Вас знает, и так придет.
И — непременно — если встреча состоится, напишите мне о впечатлении. Это моя большая любовь, человек, которому я обязана может быть лучшими часами своей жизни вообще, а уж в Советской России — и говорить нечего! Моя статья о нем называется «Кедр» (уподобляю).
_______
«Метель» свою Вам послала. Живу сама в метели: не людской, слава Богу, а самой простой: снежной, с воем и ударами в окна. Людей совсем не вижу. Я стала похожей на Руссо: только деревья![1277] Мокропсы — прекрасное место для спасения души: никаких соблазнов. По-чешски понимаю, но не говорю, объясняюсь знаками. Язык удивительно нечеткий, все слова вместе, учить не хочется. Таскаем с Алей из лесу хворост, ходим на колодец «по воду». Сережа весь день в Праге (университет и библиотека), видимся только вечером. — Вот и вся моя жизнь. — Другой не хочу. — Только очень хочется в Сицилию. (Долго жила и навек люблю!)[1278] — Шлю сердечный привет Вам и Михаилу Осиповичу.
МЦ.
В феврале выходит моя книга стихов «Ремесло», пришлю непременно.
Прага, 17-го нового мирта 1923 г.
Милая Мария Самойловна,
У меня к Вам просьба: не могли бы Вы попросить «Звено» о высылке мне гонорара за «Метель».[1279] (Хотелось бы и оттиск.)
Скоро Пасха и мне очень нужны деньги. Простите, что обращаюсь к Вам, но в «Звене» я никого не знаю.
Если бы Вас не затруднило, сообщите им, пожалуйста, мой адрес:
Praha, II, Vysehradska tř. 16
Městsky Hudobinec
S. Efron
«Ремесло» мое уже отпечатано, но Геликон[1280] почему-то в продажу не пускает. Прислал мне пробный экземпляр,[1281] книга издана безукоризненно. Как только получу, пришлю.
А пока — сердечный привет Вам и Михаилу Осиповичу. — Как Вам понравился Сергей Михайлович?[1282]
Шлю привет.
МЦ.
Чехия, Мокропсы, 31-го нового мая 1923 г.
Милая Мария Самойловна,
Ваше «Окно» великолепно: в первую зарю Блока, в древнюю ночь Халдеи. Из названного Вам ясно, что больше всего я затронута Гиппиус и Мережковским.[1283]
Гиппиус свои воспоминания написала из чистой злобы, не вижу ее в любви, — в ненависти она восхитительна. Прочтя первое упоминание о «Боре Бугаеве»[1284] (уменьшительное здесь не случайно!) я сразу почуяла что-то недоброе: очень уж ласково, по-матерински… Дальше-больше, и гуще, и пуще, и вдруг — озарение: да ведь это она в отместку за «лорнет», «носик», «туфли с помпонами», весь «Лунный друг» в отместку за «Воспоминания о Блоке»,[1285] ей пришлось зàсвежо полюбить Блока, чтобы насолить Белому! И как она восхитительно справилась: и с любовью (Блоком) и — с бедным Борей Бугаевым! Заметьте, все верно, каждая ужимка, каждая повадка, не только не нàлгано, — даже не прилгано! Но так по змеиному увидено, запомнено и поведано, что даже я, любящая, знающая, чтящая Белого, Белому преданная! — не могу, читая, не почувствовать к нему (гиппиусовскому нему!) отвращения — гиппиусовского же!
Это не пасквиль, это ланцет и стилет. И эта женщина-чертовка.
_______
В Мережковском меня больше всего трогает интонация. Я это вне иронии, ибо интонации — как зверь — верю больше слова. О чем бы Мережковский ни писал, — о Юлиане, Флоренции, Рамзесе, Петре, Халдее ли,[1286] — интонация та же, его, убедительная до слов (т. е. опережая смысл!) Я Мережковского знаю и люблю с 16 лет, когда-то к нему писала (об этом же!) и получила ответ, — милый, внимательный, от равного к равному, хотя ему было тогда 40 лет (?) и он был Мережковский, а мне было 19 лет — и я была никто. Если увидитесь с ним — напомните. Теперь Аля читает его Юлиана и любит те же места и говорит о нем те же слова.
_______
Мило, сердечно, любовно-по-ремизовски — «Однорукий Комендант».[1287] — Вся книга хороша. — Непременно пришлите вторую! (Равнодушие просит, затронутости требует. NB! Я очень дурно воспитана.)
_______
Напишите мне про Гиппиус: сколько ей лет, как себя держит, приятный ли голос (не как у змеи?! Глаза наверное змеиные!) — бывает ли иногда добра? И про Мережковского.
Посылаю Вам «Поэму заставы», если не подойдет — пришлю другие стихи. Только напишите скорей, чтобы мне успеть. Спасибо за безупречную корректуру:[1288] с Вами я всегда спокойна! Если «Застава» не подойдет, напишите, чтó (по теме) предпочитает и от чего (по теме же!) отталкивается «Окно». Тàк — трудно. А «Заставу» Вам даю, как на себя очень похожее. (Может быть предпочитаете не похожее??)
Целую Вас, привет Михаилу Осиповичу. Видитесь ли с моим дорогим Волконским?
МЦ.
Приписка на полях:
Мне очень стыдно, что я так долго не благодарила Вас за щедрый гонорар.
Мокропсы, 8-го июня 1923 г.
Милая Мария Самойловна,
Посылаю Вам два стиха: «Деревья» и «Листья», пишу и сама чувствую юмор: почему не «Ветки», «Корень», «Ствол» и т. д. И еще просьбу: если «Заставу» не берете — по возможности, пристройте, а если невозможно — по возможности верните. Я не из лени, — у меня очень устают глаза, я переписываю книгу прозы[1289] (печатными буквами!) и к концу вечера всюду вижу буквы (это вместо листьев-то!).
И еще просьба: мне бы очень хотелось знать, что — вообще — предпочитает «Окно»: куда выходит (не: когда выходит?) — на какие просторы? Ближе к делу: природу, Россию, просто — человеческое? Мне достаточно малейшего указания, в моем мире много рек, назовите свою. Я знаю, что это трудно, что издательская деликатность предпочитает «авторам не указывать», но если автор, на беду, тоже оделен этим свойством — тогда ни сойтись, ни разойтись.
Это я говорю о чтó стихов. Относительно кáк, — увы, будет труднее. Я знаю, что «Ремесло» меньше будет нравиться, чем «Фортуна», например, и стихи тех годов, но я не могу сейчас писать стихи тех годов, и «Фортуна» мне уже не нужна.[1290] Мне бы очень хотелось знать, совершенно безотносительно помещения, что Вы чувствуете к моим новым стихам.
________
Искренне тронута Вашим денежным предложением и отвечу Вам совершенно непосредственно. В месяц я имею 400 франков на себя и Алю, причем жизнь здесь очень дорога. (Наша хибарка, например, в лесу, без воды, без ничего — 250 крон + 40 за мытье пола.) Жить на эти деньги, вернее: существовать на эти деньги (на французскую валюту 400 франков можно, но жить на эти деньги, т. е.: более или менее одеваться, обуваться, обходиться — нельзя. Прирабатываю я гроши, бывает месяцами — ничего, иногда 40 крон («Русская мысль», 1 крона строчка). В долги не влезаю, т. е. непрерывно влезаю и вылезаю. Самое обидное, что я на свою работу отлично могла бы жить, неизданных книг у меня множество, но нет издателей, — все они в Германии и платят гроши. — Переписка не оправдывается! —
Вот точная картина моего земного быта. Определить ее «острой нуждой» руку нá сердце положа — не могу (особенно после Москвы 19-го года!) Я бы сказала: хронический недохват.
Чего мне всегда не хватало в жизни, это (хотя я и не актриса!) — импрессарио, человека, лично заинтересованного, посему деятельного, который бы продавал, подавал… и не слишком предавал меня!
Здесь много литераторов и все они живут лучше меня: знакомятся, связываются, сплачиваются, подкапываются, — какое милое змеиное гнездо! — вместо детского «nid de fauvettes» — «nid de vipères».[1291] Есть прямо подозрительные личности. Если бы до них дошло, что я получила от Вас субсидию, они бы (випэры!) сплоченными усилиями вычли из моего «иждивения» ровно столько же, сколько бы я получила. Я даже не пометила 40 крон за прошлый месяц от Струве (анкетный лист), ибо знаю, что получила бы на 40 крон меньше.
Кроме того — и самое важное! — когда я Вам деньги верну??? Ну, продам книгу прозы, но ведь это будут гроши. Не до России (где у меня был дом на Полянке!) — а когда Россия???
________
Простите, что беспокою Вас своими бытовыми бедами, — у Вас без меня достаточно забот. Больной ребенок, — ведь больнее этого и тяжелее этого нет ничего. Алина болезнь в 1920 г. была худшим временем моей жизни, единственные месяцы, когда я не писала стихов.
Но Ваша дочка (Анжелика?)[1292] конечно поправится и Вы поедете с нею в какое-нибудь прекрасное место, наверное к морю, где она в полосатой фуфайке будет играть в песке. Боль забывается, — особенно детьми!
________
Аля огромная, вид 12-летней (10 лет), упрощается с каждым днем. С. М. Волконский говорит о ней: Аля начала с vieillesse qui sait[1293] и неуклонно шествует к jeunesse qui peut.[1294] — Что ж!
У каждого своя дорога. — Боюсь только, что к 20-ти годам она все еще будет играть в куклы. (Которых ненавидела, ненавижу и буду ненавидеть!) Умственное развитие ее, впрочем, блестяще, но живет она даже не детским, а младенческим!
Нынче еду в Прагу — заседание по делу патриарха Тихона.[1295] Ненавижу общественность: сколько лжи вокруг всякой правды! Сколько людских страстей и вожделений! Сколько раздраженной слюны! Всячески уклоняюсь от лицезрения моих ближних в подобных состояниях, но не показываться на глаза — быть зарытой заживо. Люди прощают всё, кроме уединения.
_______
Кончаю. Вашей дочке быстрого и полного выздоровления, Вам — покоя. Вам обеим — веселого отъезда. — Что Ваши старшие дети?[1296]
Привет Михаилу Осиповичу. Вам — поцелуй и благодарность.
МЦ.
Прага, 11-го августа 1923 г.
Дорогая Мария Самойловна,
Дошло ли до Вас мое последнее письмо со стихами? Посылала Вам «Заставу», Вы попросили других, послала другие — и Вы замолчали. Это было уже около месяца тому назад. Может быть Вы уехали и письмо залежалось в Париже? Стихи были: «Деревья» и «Листья».
В последнем письме Вы спрашивали, не нужны ли мне, до крайности, деньги. Тогда ответила неопределенно, ибо крайности не было, сейчас крайность есть — и даже несколько: я должна отвозить Алю в гимназию (в Моравию), мы должны переезжать в город и, наконец, мне необходимо, во что бы ни стало, съездить в Берлин устроить рукописи. (В Праге безвыездно уже год.)
И вот, ввиду всего этого, просьба: не могли бы Вы мне дать вперед за стихи — и, может быть несколько больше, чем я сейчас наработала (NB! если стихи приняты!). Я бы не просила Вас, если бы не была
