— Бог спаси нашу державу! —
Месяц лик загородил…
ВСТРЕЧА ВТОРАЯ
Встал Царевич правильный:
Веселый такой!
Хоть не спал, а выспался!
Смородина — кислая,
А я — молодец!
Трех быков на вертеле
Сгублю, не щадя!
Поглядим-ка в зеркале,
— Что за круг меж бровочек,
Кумашный пятак?
Словно снег пуховочкой
Прошелся вдоль щек.
— Что за круг меж бровочек,
Аль пастух полуночный
Здесь жег костер?
Али думу думамши —
Да лоб натер?
* * *
Смелыми руками —
Вдоль перил витых,
Резвыми шажками
С лестничек крутых.
Позабыл иконам
Не идет с поклоном
К батюшке с женой.
Невдомек, что стража
Ему нá кра — ул,
Белизной лебяжьей
Всех ворон спугнул.
Вся краса платочком
Ему вслед с крылец.
А старухи — дочкам:
Чья в окошке темном
Ночь темней зрачка?
Кто к глазам недремным
Жмет два кулачка?
«Хочешь цельным уйти
Да из женских тенёт —
По счетам не плати,
Своди с совестью счет.
Скажет: в море плыви!
Пусть красотка клянет!
Бабы — дрянный народ,
Хочешь цельным уйти
Да из женских тенёт —
Держи сердце в горсти,
Дай челну полный ход…
Погляди, как в волнах
Наш Царевич плывет,
Вровень с морем плывет,
В голос с ветром поет.
Хочешь цельным уйти
Да из женских тенёт —
Ведь всё то ж тебя ждет
И у жен и у вод:
Грудь — волною встает,
Волна — грудью встает.
Песнопевец, в плечу!
Наша летопись: льну…
Не Царевич к челну —
Лебедь к лебедю льнет.
И опять ни к чему
Тебе вольный полет!
Никому не уйти
Да из женских тенёт!»
* * *
Слушал, слушал гуслярок голоса,
Просветлел, на локоток оперся.
Словно струнки под его пятерней —
В теле жилочки пошли болтовней.
С раззолоченных подушек встает,
Лоб откинувши, а грудку вперед.
Да как вскинет синий взор — вот-те раз! —
Видит: филин-сыч сидит, пучеглаз.
Подошел, да и накрыл с головой:
«Доброй ночи, господин рулевой!
И без ваших ясных глаз обойдусь!»
А рябой из-под полы: — Вот так гусь!
Гусь ты, гусь ты мой, заморский индюк! —
Да как вымахнется — разом — из рук!
Не очнулся гуслярок, как промеж
Двух сапог его — да дядькина плешь!
«Что за притча? Ошалел, старый гриб!»
— Ручки-ножки, ребра-кости зашиб!
«Без приказу моего — как дерзнул?»
— Чтобы лебедь мой — да в даль не махнул!
Мало ль на море приманок-прилук?
Кто в ответе? — есаул твой, гайдук! —
Расходился тут Царевич, — нет сил!
Ожерельице в зубах закусил.
«Как завидел тебя — нож ровно в бок!
Словно черный кот мне путь перебег!
Чтоб весь век не пил-не-ел, чтоб зачах!»
Да как вдарит тут по гуслям в сердцах!
* * *
Двум юнцам-своим-щеночкам,
Морячочкам-морякам:
«Ох вы, чудо-морячочки,
Два весла моих проворных,
Две младых моих руки!
Цельну ночь всё в карты дулись,
Картой дрему вышибали —
Бросьте карты-вы-колоду,
Вы ныряйте в глубь-пучину,
Поспрошайте тварей-рыб:
Не слыхать ли рыбам звону,
Не слыхать ли тварям гласу,
Не плывет ли млад-гусляр?»
Разом мóлодцы вставали,
Лишь жемчужное круженье
По воде, — да грудь у Девы
Вся алмазами пошла.
* * *
«Мать рожала — не тужила:
Не дитя, — дымочек-дым!
Словно кто мне налил жилы
Светом месячным сквозным.
Не до плотского греха!
Вы невесту мне сыщите
Для такого жениха!
Кто пройдет — дрожу росой.
Старой бабы беззащитней,
Зеленее стерженька…
Вы подружку мне сыщите
Для такого муженька!
По морским румяным рощам,
Лыжи легкие востря,
Сжалилась над братом тощим
Мощная моя сестра.
Красный круг заря прожгла мне,
Круг, пылающий вверху.
Есть моим палатам — камни,
Ту песенку прослушала —
Как яблочка откушала.
Звон струнный вобрала —
Как брагой запила.
А тут — бореньем водяным —
Пловцы на свет столбом двойным:
Гривастые, как львы,
Две красных головы.
«Шептались с тварью-с-рыбами»,
Враз на корáбель прыгают,
«Для горя твоего —
Не слышно ничего.
Нет твоего Царевича!»
— «Знать, тонок слух мой девичий», —
Она с усмешкой им,
Двум морячкам своим.
Что даже шум травы морской
О рыбий хвост чешуйный,
Не то что друга — чую!
Ввысь, паруса! Пучина, в пляс!
Не Царь я вам, коль в тот же час
Челнами не сшибиться!
* * *
Ох ты воля! — дорогая! — корабельная!
Окиянская дорога колыбельная!
* * *
В перстнях, в ожерельях
Кафтан — нет белее,
Кушак — нет алее…
Сережка — подковой
Висит из yшкa..
(Живого такого
Роток его алый!
«Глянь, чтой-то пучина
Пошаливать стала!»
— В сочельник крещенский,
Что ль, парень, рожден?
У баб деревенских,
Что ль, врать обучён?
«Да нет, старина!
Гляди, — не волна уж:
Гривастая тройка!»
Лещу да ершу!
Дай, лучше-ка гребнем
Копну расчешу!
«Врешь, совья ты старость,
Подземная шахта!
Встает на водах-то?»
— Не видишь глазами, —
Гадай на бобах!
Я, что ли, хозяин
На грозных водах? —
* * *
Глаза-то всё шире,
А змейка-то колет…
Уж руки как гири,
Уж ноги как гири,
Лоб налит свинцом…
Не пить ей в трактире
Чайку с молодцом!
Но спорит, но всю свою мощь собирает,
Не пальцами веки себе разрывает…
Качнется — очнется: «Ой сплю, невтерпеж!»
Какой уж, какой тут любовный крутёж!
Меченый лоб.
Закрылся глазок.
Ручку разжал,
Звякнул серьгой.
Закрылся другой.
Так и спит с последним криком,
С ротиком полуоткрытым.
* * *
Расстегнула на груди.
Держит сонную головку
На полвздоха от груди.
Дышит? — Нет?
Дышит? — Да?
Наклонила лик сусальный
Над своей грудною сталью:
Есть ли, нет ли след вздыхальный?
Да, надышан круг!
Да!
Радость — молнией
В глазах, — зóлотом!
Радость — молнией!
Горе — молотом!
«А если уж жив он, —
Чего ж он лежит-то?
А если уж дышит, —
Чего ж он не слышит?»
Бог пó морю ветром пишет!
Брови сильные стянув,
В спящего вонзает.
Что сказать — не знает.
Втиснула два кулачка:
Усмиряет смуту.
И от пушечного, чай,
Не вздрогнет — салюту! —
Как бы листвой
Затрёсся дуб.
Как пес цепной
Смех — с дерзких губ.
«Агу, агу, младенец!»
Хохочет, подбоченясь.
Всё — как метлою замела!
Всё — как водою залила!
Все корабли потопнут!
— и —
Как сквозь толщу
Каменной коры древесной,
Из очей ее разверстых —
Слезы крупные, янтарные,
Непарные.
Плакал дуб!
Так, слезища за слезою,
Золотые три дороги
От истока глаз широких
К устью губ.
Не дрожат ресницы длинные,
Личико недвижное.
Словно кто на лоб ей выжал
Персик апельсинный.
Апельсинный, абрикосный,
Лейся, сок души роскошный,
Лейся вдоль щек —
Сок преценный, янтарёвый,
Дар души ее суровой,
Лейся в песок!
На кафтан его причастный,
Лик безгласный — кровью красной
Капай, смола!
Кровью на немую льдину…
— Растопись слезой, гордыня,
* * *
А уж под сталью-латами
Спор беспардонный начат:
— Чтó: над конем не плакала,
А над мальчишкой — плачешь?
За всё наказана!
Войска в полон брала, —
Былинкой связана!
Войска в полон брала,
Суда вверх дном клала,
А сама в топь брела —
Да невылазную!
Кулаком славным, смуглым
Лик утирает круглый —
Наводит красоту.
Лик опрокинула вверх дном,
Всю выжгло — срамоту.
«Его Высочеству приказ:
Что в третий и в последний раз
Зарей в морскую гладь
На гусельный прибудем зов.
Прощай, Гусляр! До трех разов
У нас закон — прощать».
Всей крепостью неженских уст
Уста прижгла. (От шейных бус
От сласти отвалилась в срок,
И — сапожок через борток —
* * *
А целованный уже вздрогнул рот:
Не то вздох, не то так, зевóта,
А всё, может, зовет кого-то…
Допрежь синих глаз приоткрыл уста:
— Эх, и чтоб тебе подождать, краса!
И не слышал бы ветер жалоб:
Целовала б и целовала б!
Оттого что бабам в любовный час
Рот горячий-алый — дороже глаз,
Все мы к райским плодам ревнивы,
А гордячки-то — особливо!
* * *
Потягивается, подрагивает,
Перстами уста потрагивает…
Напрасно! И не оглянется!
Твое за сто верст — свиданьице!
А дядька-то шепчет, козлом пляша:
«Должно быть, на всех парусах пошла!
Не всё целовать в роточек…
Давай-ка свой вороточек!»
* * *
Синей василёчков,
Синей конопли
На заспанных щечках
Глаза расцвели.
«Эй, старый, послушь-ка:
Вот сон-то приспел!
Как будто кукушку
Я взял на прицел!
Пусть зря не тоскует!
Зажмурил глазок…
И слышу — кукует:
До трех до разов».
— То не пташечка-кукушка
Куковала,
То твоя подружка
Тосковала.
Как под бурею ночной стонут снасти…
Да уж спать-то ты у нас больно мастер! —
«И вижу еще я, —
Речет сам не свой, —
Что плачет смолою
Дубок молодой.
Ветвями облапит
Как грудку-мне-стан,
И капит, и капит
Слезой на кафтан».
— Нет, Царь Лебединый,
Не дуб, не смола:
Слезой изошла. —
«И снится мне, — молвит
(Сам губочки трет), —
Что красное солнце
Мне — яблочком в рот.
Да так вот, с поклоном:
Испробуй, лентяй!»
— Царя Соломона
На сон почитай. —
Тот вздохом туманным:
«Дай сон доскажу!
За перст безымянный
Прикован — лежу.
Ай к смерти? Ай к свадьбе?
Скажи, не мытарь!»
Тебе, государь!
От бабы Иосиф-то
Нагишом, — берегись!
На женском волосике
Не один уж повис! —
Не внемлет Царевич дурной ворожбе,
Сам нежную руку целует себе.
«Гадай хошь на картах,
А хошь — на бобах!
Хошь вороном каркай, —
Всё сласть на губах!»
Ты бренчи, Гусляр, задай нам пиру-звону!
Синь-то водная — что синькой подсинёна!
Исполать тебе, Царь-Буря, будь здорова!
Рот у мальчика — что розан пурпуровый!
НОЧЬ ТРЕТЬЯ
— Веселитесь, наши верные народы!
Белогривый я ваш Царь, белобородый.
Круговой поднос, кумачовый нос,
Мне сам черт сегодня чарочку поднес!
Веселитесь, наши руки даровые!
Всé хлеба ваши я прóпил яровые!
Коли хлеба нет, будем есть овес:
Напитаемся — и личиком в навоз!
Выпивайте, брови черные, до донышка!
Всех-то телок ваших пропил я, буренушек!
А коль тошно вам от ребячьих слез, —
Помолитесь, чтоб их черт скорей унес!
Задирайте, попы-дьяконы, подрясники!
Не то в пляске-то носами óб пол хрястнетесь!
Чем крысиный хвост, да великий пост —
Лучше с чарочкой-сударочкой взасос!
Подымайтесь, воры-коршуны-мятежники!
Для костра сваво я сам припас валежнику.
Двери — настежь — всé. В клети заперт — пес!
Частоколы сам по колышку разнес!
Рухай-рухай, наше царство развалённое!
Красный грянь, петух, над щами несолеными!
Красный грянь, петух: «Царь-Кумашный нос
Всё, как есть, свое именьице растрёс!»
— Эй, холопы, гусляра за бока!
Чтоб Камаринскую мне, трепака!
* * *
То не дым-туман, турецкое куреньице —
То Царевича перед Царем виденьице.
То не птицы две за сеткою тюремною —
То ресницы его низкие, смиренные.
Ох, ресницы, две в снегу полуподковочки!
Розан-рот твой, куполок-льняной-макóвочка!
В кулачок свой кашлянýвши для приличества:
«Какой песней услужу тваму Величеству?»
— Птица в небе — выше нас родилась!
Над тобою наш не властен приказ!
* * *
«Часто я слыхал сквозь дрему
Бабий шепот-шепотеж:
— Плохой сын Царю земному, —
Знать, Небесному хорош!
Черным словом, буйным скоком
Не грешил я на пиру.
На крыльце своем высоком
Дай ступеньку гусляру!
Никогда, сойдясь межою,
Навзничь девки не бросал,
Да не то что там с чужою —
Вовсе с бабами не спал!
Не плясал в зазорном платье,
Как ударят ввечеру.
Широки твои полаты, —
Дай местечко гусляру!
Паренек-то из последних —
Хошь и неуч я в молебнах,
Наверстаю — как помру!
Между труб твоих хвалебных
Дай местечко гусляру!»
* * *
Взял лучину Царь: «Нагнись-ка, дружок!»
(Чуть-что всей ему копны не поджег!)
«Видно, воду пьешь да постное ешь?
Что тебя-то не видал я допрежь?»
Сын ли с батюшкой, аль с львом красным — лань?
Вся-то глотка-пересохла-гортань!
Вспыхнул пуще корольков-своих-бус:
«Я вам, батюшка, сынком довожусь!»
Как толкнет его тут Царь сгоряча:
«Врешь, молочная лапша! каланча!
Прынц заморский либо беглый монах, —
Ни в каких я не повинен сынах!»
Подивился тут Царевич бровьми:
«Хоть убей меня, а зря не страми!
Не монах и не заморский мужик, —
Я в супружестве законном прижит!»
Помянул тут Царь с десяток шутов:
«Знать, косушку породил полуштоф!
Да иная нам тут малость важна:
Коли сын, так твоя мать мне — жена?!»
И как взвоет —
