пиньи шумят!
Обрывки каких-то мелодий
И шепот сквозь сон: «Нет, он мой!»
— «(Домой! Ася, Муся, Володя!»)
— Нет, лучше в костер, чем домой!
За скалы цепляются юбки,
От камешков рвется карман.
Мы курим — как взрослые — трубки,
Мы — воры, а он атаман.
Ну, как его вспомнишь без боли,
Товарища стольких побед?
Теперь мы большие и боле
Не мальчики в юбках, — о нет!
Но память о нем мы уносим
На целую жизнь. Почему?
— Мне десять лет было, ей восемь,
Одиннадцать ровно ему.
Дама в голубом
Где-то за лесом раскат грозовой,
Воздух удушлив и сух.
В пышную траву ушел с головой
Темные ели, клонясь от жары,
Мальчику дали приют.
Душно… Жужжание пчел, мошкары,
Эрик задумчив: — «Надейся и верь,
В церкви аббат поучал.
Верю… О Боже… О, если б теперь
Колокол вдруг зазвучал!»
Молвил — и видит: из сумрачных чащ
Легкая поступь, синеющий плащ,
Блеск ослепительный рук;
Резвый поток золотистых кудрей
Зыблется, ветром гоним.
Ближе, все ближе, ступает быстрей,
Вот уж склонилась над ним.
— «Верящий чуду не верит вотще,
Чуда и радости жди!»
Добрая дама в лазурном плаще
Крошку прижала к груди.
Радуга звездных колонн…
Эрик очнулся. Вокруг — никого,
Только барашки и он.
В небе незримые колокола
Пели-звенели: бим-бом…
Дама в плаще голубом.
В Ouchy
Держала мама наши руки,
К нам заглянув на дно души.
О предзакатный час в Ouchy!
— «Все в знаньи, скажут вам науки.
Не знаю… Сказки — хороши!»
О, эти медленные звуки,
О, эта музыка в Ouchy!
Нам грустно. Время, не спеши!..
О, этот час, преддверье муки,
Амбразуры окон потемнели,
Не вздыхает ветерок долинный,
Ясен вечер; сквозь вершину ели
Кинул месяц первый луч свой длинный.
Ангел взоры опустил святые,
Люди рады тени промелькнувшей,
И спокойны глазки золотые
Нежной девочки, к окну прильнувшей.
Сказочный Шварцвальд
Ты, кто муку видишь в каждом миге,
Все, что снилось, сбудется, как в книге —
Темный Шварцвальд сказками богат!
Все людские помыслы так мелки
В этом царстве доброй полумглы.
Здесь лишь лани бродят, скачут белки…
Пенье птиц… Жужжание пчелы…
Погляди, как скалы эти хмуры,
Сколько ярких лютиков в траве!
Белые меж них гуляют куры
С золотым хохлом на голове.
Мирно спит под шепчущий ручей.
Постучишься — ветхая старушка
Выйдет, щурясь от дневных лучей.
Нос как клюв, одежда земляная,
Это Waldfrau, бабушка лесная,
С колдовством знакомая слегка.
Если добр и ласков ты, как дети,
Если мил тебе и луч, и куст,
Все, что встарь случалося на свете,
Ты узнаешь из столетних уст.
Будешь радость видеть в каждом миге,
Все поймешь: и звезды, и закат!
Что приснится, сбудется, как в книге, —
Темный Шварцвальд сказками богат!
Как мы читали «Lichtenstein»
Тишь и зной, везде синеют сливы,
Усыпительно жужжанье мух,
Мы в траве уселись, молчаливы,
Мама Lichtenstein читает вслух.
В пятнах губы, фартучек и платье,
Сливу руки нехотя берут.
Ярким золотом горит распятье
Там, внизу, где склон дороги крут.
Ульрих — мой герой, а Георг — Асин,
Каждый доблестью пленить сумел:
Герцог Ульрих так светло-несчастен,
Рыцарь Георг так влюбленно-смел!
Словно песня — милый голос мамы,
Волшебство творят ее уста.
Ввысь уходят ели, стройно-прямы,
Там, на солнце, нежен лик Христа…
Мы лежим, от счастья молчаливы,
Замирает сладко детский дух.
Мы в траве, вокруг синеют сливы,
Мама Lichtenstein читает вслух.
Наши царства
Владенья наши царственно-богаты,
Их красоты не рассказать стиху:
В них ручейки, деревья, поле, скаты
И вишни прошлогодние во мху.
Мы обе — феи, добрые соседки,
Владенья наши делит темный лес.
Лежим в траве и смотрим, как сквозь ветки
Белеет облачко в выси небес.
Мы обе — феи, но большие (странно!)
Двух диких девочек лишь видят в нас.
Что ясно нам — для них совсем туманно:
Как и на все — на фею нужен глаз!
Нам хорошо. Пока еще в постели
Все старшие, и воздух летний свеж,
Бежим к себе. Деревья нам качели.
Беги, танцуй, сражайся, палки режь!..
Но день прошел, и снова феи — дети,
Которых ждут и шаг которых тих…
Ах, этот мир и счастье быть на свете
Еще невзрослый передаст ли стих?
Отъезд
Прозрачно-синяя. Повсюду осень, осень!
Мы уезжаем. Боже, как всегда
Отъезд сердцам желанен и несносен!
Чуть вдалеке раздастся стук колес, —
Четыре вздрогнут детские фигуры.
Глаза Марилэ не глядят от слез,
Вздыхает Карл, как заговорщик, хмурый.
Мы к маме жмемся: «Ну зачем отъезд?
Здесь хорошо!» — «Ах, дети, вздохи лишни».
Прощайте, луг и придорожный крест,
Дорога в Хорбен… Вы, прощайте, вишни,
Что рвали мы в саду, и сеновал,
Где мы, от всех укрывшись, их съедали…
(Какой-то крик… Кто звал? Никто не звал!)
И вы, Шварцвальда золотые дали!
Марилэ пишет мне стишок в альбом,
Глаза в слезах, а буквы кривы-кривы!
Хлопочет мама; в платье голубом
Мелькает Ася с Карлом там, у ивы.
О, на крыльце последний шепот наш!
О, этот плач о промелькнувшем лете!
— «Скорей, скорей! Мы опоздаем, дети!»
— «Марилэ, друг, пиши мне!» Ах, не то!
Не это я сказать хочу! Но что же?
— «Надень берет!» — «Не раскрывай пальто!»
— «Садитесь, ну?» и папин голос строже.
Сует Марилэ плитку шоколада…
Последний миг… — «Nun, kann es losgehn, Herr?»[5]
Погибло все. Нет, больше жить не надо!
Мы ехали. Осенний вечер блек.
Мы, как во сне, о чем-то говорили…
Прощай, наш Карл, шварцвальдский паренек!
Прощай, мой друг, шварцвальдская Марилэ!
Книги в красном переплете
Из рая детского житья
Вы мне привет прощальный шлете,
Неизменившие друзья
В потертом, красном переплете.
— «Уж поздно!» — «Мама, десять строк!»…
Но к счастью мама забывала.
Дрожат на люстрах огоньки…
Как хорошо за книгой дома!
Под Грига, Шумана и Кюи
Я узнавала судьбы Тома.
Темнеет… В воздухе свежо…
Том в счастье с Бэкки полон веры.
Вот с факелом Индеец Джо
Блуждает в сумраке пещеры…
(Мне страшно!) Вот летит чрез кочки
Приемыш чопорной вдовы,
Как Диоген живущий в бочке.
Светлее солнца тронный зал,
Над стройным мальчиком — корона…
Вдруг — нищий! Боже! Он сказал:
«Позвольте, я наследник трона!»
Ушел во тьму, кто в ней возник.
Британии печальны судьбы…
— О, почему средь красных книг
О золотые времена,
Где взор смелей и сердце чище!
О золотые имена:
Гекк Финн, Том Сойер, Принц и Нищий!
Инцидент за супом
— «За дядю, за тетю, за маму, за папу»…
— «Чтоб Кутику Боженька вылечил лапу»…
— «Нельзя баловаться, нельзя, мой пригожий!»…
(Уж хочется плакать от злости Сереже.)
— «He плачь, и на трех он на лапах поскачет».
Но поздно: Сереженька-первенец — плачет!
Разохалась тетя, племянника ради
Усидчивый дядя бросает тетради,
Отец опечален: семейная драма!
Волнуется там, перед зеркалом, мама…
— «Hy, нянюшка, дальше! Чего же вы ждете?»
— «За папу, за маму, за дядю, за тетю»…
Мама за книгой
…Сдавленный шепот… Сверканье кинжала…
— «Мама, построй мне из кубиков домик!»
Мама взволнованно к сердцу прижала
Маленький томик.
… Гневом глаза загорелись у графа:
«Здесь я, княгиня, по благости рока!»
— «Мама, а в море не тонет жирафа?»
Мама душою — далеко!
— «Мама, смотри: паутинка в котлете!»
В голосе детском упрек и угроза.
Мама очнулась от вымыслов: дети —
Горькая проза!
Пробужденье
Холодно в мире! Постель
Осенью кажется раем.
Ветром колеблется хмель,
Треплется хмель над сараем;
Дождь повторяет: кап-кап,
Льется и льется на дворик…
Свет из окошка — так слаб!
Детскому сердцу — так горек!
Братец в раздумии трет
Сонные глазки ручонкой:
Бедный разбужен! Черед
За баловницей сестренкой.
Мыльная губка и таз
В темном углу — наготове.
Мрачно нахмурила брови:
Куколке солнышка жаль!
В зале — дрожащие звуки…
Это тихонько рояль
Тронули мамины руки.
Утомленье
Жди вопроса, придумывай числа…
Даже кукла нахмурилась кисло…
В зале страшно: там ведьмы и черти
Появляются все вечера.
Рукавицы надела сестра,
— Но устанешь пугать гувернантку…
Ах, без мамы ни в чем нету смысла!
Приуныла в углах детвора,
Даже кукла нахмурилась кисло…
Баловство
В темной гостиной одиннадцать бьет.
Сдернет, смеясь, одеяло с плеча,
Дразнит, пугает, смешит, щекоча
Полусонных сестрицу и братца.
Косу опять распустила плащом,
Прыгает, точно не дама…
Детям она не уступит ни в чем,
Скрыла сестренка в подушке лицо,
Глубже ушла в одеяльце,
Мальчик без счета целует кольцо
Золотое у мамы на пальце…
Лучший союз
Ты с детства полюбила тень,
Он рыцарь грезы с колыбели.
Вам голубые птицы пели
Вам мудрый сон сказал украдкой:
— «С ним — лишь на небе!» — «Здесь — не с ней!»
Уж с колыбельных нежных дней
Вы лучшей связаны загадкой.
Меж вами пропасть глубока,
Но нарушаются запреты
В тот час, когда не спят портреты,
И плачет каждая строка.
Он рвется весь к тебе, а ты
К нему протягиваешь руки,
Но ваши встречи — только муки,
И речью служат вам цветы.
Ни страстных вздохов, ни смятений
Пустым, доверенных, словам!
Вас обручила тень, и вам
Священны в жизни — только тени.
Сара в версальском монастыре
Голубей над крышей вьется пара,
Засыпает монастырский сад.
Замечталась маленькая Сара
На закат.
Льнет к окну, лучи рукою ловит,
Как былинка нежная слаба,
И не знает крошка, что готовит
Ей судьба.
Вся застыла в грезе молчаливой,
От раздумья щечки розовей,
Вьются кудри золотистой гривой
До бровей.
На губах улыбка бродит редко,
Чуть звенит цепочкою браслет, —
Давних лет.
Этих глаз синее не бывает!
Резкий звук развеял пенье чар:
То звонок воспитанниц сзывает
В дортуар.
Подымает девочку с окошка,
Добрый голос шепчет: «Сара-крошка,
Село солнце в медленном пожаре,
Серп луны прокрался из-за туч,
И всю ночь легенды шепчет Саре
Лунный луч.
Маленький паж
Этот крошка с душой безутешной
Был рожден, чтобы рыцарем пасть
За улыбку возлюбленной дамы.
Но она находила потешной,
Как наивные драмы,
Эту детскую страсть.
Он мечтал о погибели славной,
О могуществе гордых царей
Той страны, где восходит светило.
Но она находила забавной
Эту мысль и твердила:
— «Вырастай поскорей!»
Меж поникших, серебряных трав,
Все мечтал о турнирах, о шлеме…
Был смешон мальчуган белокурый
Избалованный всеми
За насмешливый нрав.
Через мостик склонясь над водою,
Он шепнул (то последний был бред!)
— «Вот она мне кивает оттуда!»
Тихо плыл, озаренный звездою,
По поверхности пруда
Этот мальчик пришел, как из грезы,
В мир холодный и горестный наш.
Часто ночью красавица внемлет,
Как трепещут листвою березы
Над могилой, где дремлет
Ее маленький паж.
Die stille strasse
[6]
Die stille Strasse: юная листва
Светло шумит, склоняясь над забором,
Дома — во сне… Блестящим детским взором
Глядим наверх, где меркнет синева.
С тупым лицом немецкие слова
Мы вслед за Fraulein повторяем хором,
И воздух тих, загрезивший, в котором
Звучат шаги отчетливо и мерно,
Die stille Strasse распрощалась с днем
И мирно спит под шум деревьев. Верно.
Мы на пути не раз еще вздохнем
О ней, затерянной в Москве бескрайной,
И чье названье нам осталось тайной.
Вечерний дым над городом возник,
Куда-то вдаль покорно шли вагоны,
Вдруг промелькнул, прозрачней анемоны,
В одном из окон полудетский лик
На веках тень. Подобием короны
Лежали кудри… Я сдержала крик:
Мне стало ясно в этот краткий миг,
Что пробуждают мертвых наши стоны.
С той девушкой у темного окна
— Виденьем рая в сутолке вокзальной —
Не раз встречалась я в долинах сна.
Но почему была она печальной?
Чего искал прозрачный силуэт?
Быть может ей — и в небе счастья нет?..
Новолунье
Над росистою межой.
Приходи, ты будешь другом.
Днем — скрываю, днем — молчу.
В эти месячные ночи
Рвусь к любимому плечу.
Не спрошу себя: «Кто ж он?»
Все расскажут — твои губы!
Только днем объятья грубы,
Только днем порыв смешон.
Днем, томима гордым бесом,
Лгу с улыбкой на устах.
Таруса, октябрь 1909
Тому, кто здесь
