копий,
Слышу: рокот кровей!
И в разверстой хламиде
Пролетая — кто видел?! —
То Саул за Давидом:
Смуглой смертью своей!
3 октября 1922
6. «Не краской, не кистью…»
Не краской, не кистью!
Ложь — красные листья:
Цвет, попранный светом.
Не в этом, не в этом
Осеннего леса?
Над тихою заводью дней
Как будто завеса
Рванулась — и грозно за ней…
Как будто бы сына
Провидишь сквозь ризу разлук —
Слова: Палестина
Встают, и Элизиум вдруг…
Струенье… Сквоженье…
Свет, смерти блаженнее
И — обрывается связь.
Осенняя седость.
Ты, Гётевский апофеоз!
Здесь многое спелось,
А больше еще — расплелось.
Так светят седины:
Так древние главы семьи —
Последнего сына,
Последнейшего из семи —
В последние двери —
Простертым свечением рук…
(Я краске не верю!
Здесь пурпур — последний из слуг!)
…Уже и не светом:
Каким-то свеченьем светясь…
Не в этом, не в этом
ли — и обрывается связь.
Так светят пустыни.
И — больше сказав, чем могла:
Пески Палестины,
Элизиума купола…
8–9 октября 1922
7. «Та, что без видения спала…»
Та, что без видения спала —
Вздрогнула и встала.
В строгой постепенности псалма,
Зрительною скалой —
Сонмы просыпающихся тел:
Руки! — Руки! — Руки!
Словно воинство под градом стрел,
Спелое для муки.
Свитки рассыпающихся в прах
Риз, сквозных как сети.
Руки, прикрывающие пах,
(Девственниц!) — и плети
Старческих, не знающих стыда…
Отроческих — птицы!
Конницею на трубу суда!
Стан по поясницу
Выпростав из гробовых пелен —
Взлет седобородый:
Есмь! — Переселенье! — Легион!
Целые народы
Выходцев! — На милость и на гнев!
Види! — Буди! — Вспомни!
…Несколько взбегающих дерев
Вечером, на всхолмье.
12 октября 1922
8. «Кто-то едет — к смертной победе…»
Кто-то едет — к смертной победе
У деревьев — жесты трагедий.
Иудеи — жертвенный танец!
У деревьев — трепеты таинств.
Это — заговор против века:
Веса, счета, времени, дроби.
Се — разодранная завеса:
У деревьев — жесты надгробий…
Кто-то едет. Небо — как въезд.
У деревьев — жесты торжеств.
7 мая 1923
9. «Каким наитием…»
Каким наитием,
Какими истинами,
О чем шумите вы,
Разливы лиственные?
Какой неистовой
Сивиллы таинствами —
О чем шумите вы,
О чем беспамятствуете?
Что в вашем веяньи?
Но знаю — лечите
Обиду Времени —
Прохладой Вечности.
Но юным гением
Восстав — порочите
Ложь лицезрения
Перстом заочности.
Земля — казалась нам.
Чтобы под веками
Свершались замыслы.
Чтобы монетами
Чудес — не чваниться!
Чтобы под веками
Свершались таинства!
И прочь от прочности!
И прочь от срочности!
В поток! — В пророчества
Речами косвенными…
Листва ли — листьями?
Сивилла ль — выстонала?
…Лавины лиственные,
Руины лиственные…
9 мая 1923
(Два последних стихотворения перенесены сюда из будущего по внутренней принадлежности (примеч. М. Цветаевой).)
«Золото моих волос…»
Золото моих волос
Тихо переходит в седость.
— Не жалейте! Всё сбылось,
Всё в груди слилось и спелось.
Спелось — как вся даль слилась
В стонущей трубе окрайны.
Несгорающую соль
Фениксов отдам за смоль
Временных великолепий?
Да и ты посеребрел,
Спутник мой! К громам и дымам,
К молодым сединам дел—
Дум моих причти седины.
Горделивый златоцвет,
Роскошью своей не чванствуй:
Молодым сединам бед
Лавр пристал — и дуб гражданский.
Между 17 и 23 сентября 1922
Заводские
1. «Стоят в чернорабочей хмури…»
Стоят в чернорабочей хмури
Закопченные корпуса.
Над копотью взметают кудри
Растроганные небеса.
В надышанную сирость чайной
Картуз засаленный бредет.
Последняя труба окрайны
О праведности вопиет.
Последнее: еще мы тут!
Какая на-смерть осужденность
В той жалобе последних труб!
Как в вашу бархатную сытость
Вгрызается их жалкий вой!
Какая заживо-зарытость
И выведенность на убой!
А Бог? — По самый лоб закурен,
Не вступится! Напрасно ждем!
Над койками больниц и тюрем
Он гвоздиками пригвожден.
Истерзанность! Живое мясо!
Скончания.
— Всем песням насыпь,
И всех отчаяний гнездо:
Заводом этот черный взлет.
К отчаянью трубы заводской
Прислушайтесь — ибо зовет
Уж не послужит вам тогда,
Когда над городом последним
Взревет последняя труба.
23 сентября 1922
2. «Книгу вечности на людских устах…»
Книгу вечности на людских устах
Не вотще листав —
У последней, последней из всех застав,
Где начало трав
И начало правды… На камень сев,
Птичьим стаям вслед…
Ту последнюю — дальнюю — дальше всех
Дальних — дольше всех…
Далечайшую…
Говорит: приду!
И еще: в гробу!
Труднодышащую — наших дел судью
И рабу — трубу.
Что над городом утвержденных зверств
Прокаженных детств,
В дымном олове — как позорный шест
Поднята, как перст.
Голос шахт и подвалов,
— Лбов на чахлом стебле! —
Голос сирых и малых,
Злых — и правых во зле:
Всех прокопченных, коих
Черт за корку купил!
Голос стоек и коек,
Рычагов и стропил.
Кому — нету отбросов!
Сам — последний ошмёт!
Голос всех безголосых
Под бичом твоим, — Тот!
Погребов твоих щебет,
Где растут без луча.
Кому нету отребьев:
Сам — с чужого плеча!
Шевельнуться не смеет.
Родился — и лежи!
Голос маленьких швеек
В проливные дожди.
Черных прачешен кашель,
Вшивой ревности зуд.
Крик, что кровью окрашен:
Там, где любят и бьют…
Голос, бьющийся в прахе
Лбом — о кротость Твою,
(Гордецов без рубахи
Еженощная ода
Красоте твоей, твердь!
Всех — кто с черного хода
У последней, последней из всех застав,
Там, где каждый прав —
Ибо все бесправны — на камень встав,
В плеске первых трав…
И навстречу, с безвестной
Башни — в каторжный вой:
Голос правды небесной
Против правды земной.
26 сентября 1922
«Это пеплы сокровищ…»
Это пеплы сокровищ:
Утрат, обид.
Это пеплы, пред коими
Не живущий четой.
Соломоновы пеплы
Над великой тщетой.
Беззакатного времени
Грозный мел.
Значит Бог в мои двери —
Раз дом сгорел!
Не удушенный в хламе,
Снам и дням господин,
Как отвесное пламя
Дух — из ранних седин!
И не вы меня предали,
Годы, в тыл!
Эта седость — победа
Бессмертных сил.
27 сентября 1922
«А любовь? Для подпаска…»
А любовь? Для подпаска
В руки бьющего снизу.
Трехсекундная встряска
На горах Парадиза.
Эти ады и раи,
Эти взлеты и бездны —
Только бренные сваи
В легкой сцепке железной.
— Накаталась! — Мгновенья
Зубы стиснув — за годы,
В сновиденном паденье
Сердца — вглубь пищевода.
Юным школьникам — басни!
Мы ж за оду, в которой
Высь — не на смех, а на смерть:
Настоящие горы!
29 сентября 1922
«Спаси Господи, дым…»
Спаси Господи, дым!
— Дым-то, Бог с ним! А главное — сырость!
С тем же страхом, с каким
Переезжают с квартиры:
С той же лампою-вплоть, —
Лампой нищенств, студенчеств, окраин.
Хоть бы деревце хоть
Для детей! — И каков-то хозяин?
И не слишком ли строг
Тот, в монистах, в монетах, в туманах,
Непреклонный как рок
Перед судорогою карманов.
Хорошо б холостой, да потише!
Тоже сладости нет
В том-то в старом — да нами надышан
Дом, пропитан насквозь!
Нашей затхлости запах! Как с ватой
В ухе — спелось, сжилось!
Не чужими: своими захватан!
Стар-то стар, сгнил-то сгнил,
А всё мил… А уж тут: номера ведь!
Как рождаются в мир
Я не знаю: но так умирают.
30 сентября 1922
Хвала богатым
И засим, упредив заране,
Что меж мной и тобою — мили!
Что себя причисляю к рвани,
Что честно мое место в мире:
Под колесами всех излишеств:
Стол уродов, калек, горбатых…
И засим, с колокольной крыши
Объявляю: люблю богатых!
За их корень, гнилой и шаткий,
С колыбели растящий рану,
За растерянную повадку
Из кармана и вновь к карману.
За тишайшую просьбу уст их,
Исполняемую как окрик.
И за то, что их в рай не впустят,
И за то, что в глаза не смотрят.
За их тайны — всегда с нарочным!
За их страсти — всегда с рассыльным!
За навязанные им ночи,
(И целуют и пьют насильно!)
И за то, что в учетах, в скуках,
В позолотах, в зевотах, в ватах,
Вот меня, наглеца, не купят —
Подтверждаю: люблю богатых!
А еще, несмотря на бритость,
Сытость, питость (моргну — и трачу!)
За какую-то — вдруг — побитость,
Сомневающийся…
— не стержень
ли к нулям? Не шалят ли гири?
И за то, что меж всех отверженств
Нет — такого сиротства в мире!
Как верблюды в иглу пролезли.
…За их взгляд, изумленный на-смерть,
Извиняющийся в болезни,
Как в банкротстве… «Ссудил бы… Рад бы —
Да»…
За тихое, с уст зажатых:
«По каратам считал, я — брат был»…
Присягаю: люблю богатых!
30 сентября 1922
Бог
1. «Лицо без обличия…»
Лицо без обличия.
Строгость. — Прелесть.
Все ризы делившие
В тебе спелись.
Листвою опавшею,
Щебнем рыхлым.
Все криком кричавшие
В тебе стихли.
Победа над ржавчиной —
Кровью — сталью.
Все навзничь лежавшие
В тебе встали.
1 октября 1922
2. «Нищих и горлиц…»
Нищих и горлиц
Сирый распев.
То не твои ли
Ризы простерлись
В беге дерев?
Рощ, перелесков.
Книги и храмы
Людям отдав — взвился.
Тайной охраной
Хвойные мчат леса:
— Скроем! — Не выдадим!
Следом гусиным
Землю на сон крестил.
Даже осиной
Мчал — и ее простил:
Даже за сына!
Нищие пели:
— Темен, ох, темен лес!
Нищие пели:
Бог из церквей воскрес!
4 октября 1922
3. «О, его не привяжете…»
О, его не привяжете
К вашим знакам и тяжестям!
Он в малейшую скважинку,
Как стройнейший гимнаст…
Разводными мостами и
Перелетными стаями,
Телеграфными сваями
Бог — уходит от нас.
О, его не приучите
К пребыванью и к участи!
В чувств оседлой распутице
О, его не догоните!
В домовитом поддоннике
Бог — ручною бегонией
На окне не цветет!
Все под кровлею сводчатой
Ждали зова и зодчего.
И поэты и летчики —
Все отчаивались.
Ибо бег он — и движется.
Ибо звездная книжища
Вся: от Аз и до Ижицы, —
След плаща его лишь!
5 октября 1922
«Так, заживо раздав…»
Так, заживо раздав,
Поровну, без обиды,
Пользующийся — прав.
Шагом Семирамиды,
Спускающейся в пруд
Лестницей трав несмятых,
И знающей, что ждут
Ризы — прекрасней снятых
По выходе из вод…
7 октября 1922
Рассвет на рельсах
С его страстями стравленными,
Из сырости и шпал
Россию восстанавливаю.
Из сырости — и свай,
Из сырости — и серости.
И не вмешался стрелочник.
Туман еще щадит,
Еще в холсты запахнутый
Полей не видно шахматных…
Из сырости — и стай…
Еще вестями шалыми
Лжет вороная сталь —
Еще Москва за шпалами!
Так, под упорством глаз —
Владением бесплотнейшим
Какая разлилась
Россия — в три полотнища!
И — шире раскручу!
Невидимыми рельсами
По сырости пущу
Вагоны с погорельцами:
С пропавшими навек
Для Бога и людей!
И восемь лошадей).
Так, посредине шпал,
Где даль шлагбаумом выросла,
Из сырости и шпал,
Из сырости — и сирости,
С его страстями стравленными —
Во всю горизонталь
Россию восстанавливаю!
Без низости, без лжи:
Даль — да две рельсы синие…
Эй, вот она! — Держи!
По линиям, по линиям…
12 октября 1922
«В сиром воздухе загробном…»
В сиром воздухе загробном —
Перелетный рейс…
Сирой проволоки вздроги,
Повороты рельс…
Точно жизнь мою угнали
По стальной версте —
В сиром мороке — две дали…
(Поклонись Москве!)
Точно жизнь мою убили.
Из последних жил
В сиром мороке в две жилы
Истекает жизнь.
28 октября 1922
«Не надо ее окликать…»
Не надо ее окликать:
Ей оклик — что охлест. Ей зов
До самых органных низов
Встревожена — творческий страх
Вторжения — бойся, с высот
— Все крепости на пропастях! —
Пожалуй — органом вспоет.
А справишься? Сталь и базальт —
Вспоет — полногласием бурь.
И сбудется! — Бойся! — Из ста
На сотый срываются… Чу!
Органною бурею мщу!
7 февраля 1923
«Нет, правды не оспаривай…»
Нет, правды не оспаривай.
Меж кафедральных Альп
То бьется о розариум
Неоперенный альт.
Девичий и мальчишеский:
На самом рубеже.
Единственный из тысячи —
И сорванный уже.
В самом истоке суженный:
Растворены вотще
Сто и одна жемчужина
В голосовом луче.
Пой, пой — миры поклонятся!
Над кровною покойницей,
Над Музою поет!
Я в голосах мальчишеских
Снопом лучей рассыпавшись
Нет, сказок не насказывай:
Не радужная хрупь, —
Кантатой Метастазовой
Растерзанная грудь.
Клянусь дарами Божьими:
Своей душой живой! —
Что всех высот дороже мне
8 февраля 1923
Здесь, меж вами: домами, деньгами, дымами,
Дамами, Думами,
Не слюбившись с вами, не сбившись с вами,
Неким —
Шуманом пронося под полой весну:
Выше! из виду!
Солавьиным тремоло на весу —
Боязливейший, ибо взяв на дыб —
Ноги лижете!
Заблудившийся между грыж и глыб
Бог в блудилище.
Лишний! Вышний! Выходец! Вызов! Ввысь
Не отвыкший… Виселиц
Не принявший… В рвани валют и виз
Веги — выходец.
9 февраля 1923
Выше! Выше!
