на постоянные требования императрицы «дело сего злодея привести в ясности и досканально узнать все кроющиеся плутни: от кого родились и кем производимы и вымышлены были, дабы тем наипаче узнать нужное к утверждению впредь народной тишины и безопасности», «доведываться всегда о начале и источнике злодейского предприятия Е. Пугачева и его сообщников, не найдутся ли какие сторонние сему злодею способствования и через кого?» [29; 93; 6; 399].
Потемкин сообщил Екатерине II успокаивающие сведения о том, что «причины и основание дерзости злодея в принятии высокаго названия, суть – зверства и ненависть, – ко благу раскола. А надежда и подкрепление злодейскаго предприятия – смутные обстоятельства яицких казаков. Сии два источника, проистекая купно, поглощали встречающееся им благо и, проливаясь в прикосновенных местах, стремились произвести общим готовимое зло. Показание самозванца очищает сумнение, чтоб другие державы были ему вспомогательны, разсматривая невежество его, верить сему показанию можно» [30; 118].
В конце 1775 года Тайная экспедиция Сената составила сводные ведомости о наказаниях пугачевцев, из которых следует, что ею самой в 1774 – 1775 годах были рассмотрены дела 832 пугачевцев, из которых: 6 человек казнены; 28 человек наказаны кнутом (из них 15 – сосланы на каторгу, 10 – отправлены на поселение, 3 – освобождены); 18 человек наказаны шпицрутенами и определены в солдаты; 13 человек наказаны плетьми (из них 1 – сослан на каторгу, 1 – определен в солдаты, 11 – освобождены); 9 человек наказаны батогами (из них 4 – сосланы на каторгу, 5 – освобождены); один человек наказан палкой и освобожден; 3 человека «ошельмованы» и отправлены на каторгу; 23 человека лишены чинов (из них 18 – отправлены на поселение, 5 – освобождены). Кроме того, были отправлены без телесного наказания на каторгу 41 человек, на поселение – 54, в солдаты – 31. В монастырь на покаяние – 3; освобождены после тюремного заключения 605 человек [69; 28].
Подобный расклад различных видов экзекуций удивил американского историка Д. Филда. Но более всего воображение исследователя поразило количество отпущенных бунтовщиков. «Почему этих государственных преступников не наказали? – рассуждал он. – Конечно же, невозможно было отправить все население Поволжья, Урала, части Зауралья на каторгу». Но как сама власть объясняла эту «милость»? Она воспользовалась «мифом о мужике», суть которого – «глупость и крайняя неразумность простого народа» [130; 111 – 112].
Не будем, однако, спешить с восторгами относительно гуманности и снисходительности екатерининского правительства, к которым публично призывала сама императрица, настаивая «всем внушить умеренность как в числе, так и в казни преступников. Противное человеколюбию моему прискорбно будет», – писала она главнокомандующему в Москве генерал-аншефу князю М. Н. Волконскому [29; 145]. В действительности количество репрессированных пугачевцев было много больше, так как в ведомости не включали сотни человек, которые умерли в тюремных камерах этих учреждений от голода, болезней, истязаний и т. д. Кроме того, на страницах официальных отчетов о деятельности карательных команд тут и там встречаются сообщения о том, как «начинщики и приговорщи-ки» бунта «в должное повиновение приведены», «под висалицами наказаны плетьми», «некоторые кресть-яня кнутом, а протчие плетьми наказаны», «присланными камандами усмирены», «по представлению помещика наказаны кнутом» и т. д. [90; 390 – 393]. Однако какие-либо суммарные итоги подвести сложно из-за отсутствия сводных данных такого рода в имеющихся документах.
Значение и правомочия Секретных комиссий существенно уменьшились в связи с назначением 29 июля 1774 года на пост главнокомандующего карательными войсками П. И. Панина, который был известен как сторонник массовых репрессий не только против захваченных в плен повстанцев, но и против трудового населения губерний, охваченных пугачевщиной. И если в деятельности Секретных комиссий при желании еще можно было усмотреть «неслыханную в тех условиях (после грабежей, убийств и поджогов в Казани) гуманность» [5; 514], то во всех местах, где действовали каратели Панина, с участниками пугачевского бунта расправлялись жесточайшим образом, без ложного лицемерия и стеснения: «Везде стояли виселицы, валялись трупы повстанцев. Дворяне жестоко мстили подневольным, которые посмели подняться с оружием в руках против их власти и гнета» [13; 217].
Назовем меры наказания участников пугачевщины, предусмотренные циркуляром Панина от 25 августа 1774 года.
1. «Во всех тех городах и селениях, в которых обыватели поднимали свои руки или способствовали только поимке и предательству в руки изменников на убийство своих воевод, всяких постановленных от Е.И.В. начальников, собственных помещиков, священников и всякого звания верноподданных, и тех, как самых убийц, так и предателей, заводчиков, изготовя наперед по христианскому закону, казнить смертию отрублением сперва руки и ноги, а потом головы и тела, класть на колесы у проезжих дорог».
2. «Всех без изъятия последователей за таковыми бунтовщиками сечь жестоко при висилице плетьми».
3. «Ради такой кары, при всех тех селениях, которые бунтовали, или хотя ослушными противу законного начальства оказывались, поставить и впредь до указу не велеть снимать по одной висилице, по одному колесу и по одному глаголю, для вешания за ребро».
4. «Если заводчиков убийств учрежденных начальников, собственных помещиков, священников, настоящими обличениями изыскивать будет уже нельзя, то в таковых селениях, где начальники, священники и всякого звания верноподданные умерщвлены или преданы их же поселянами, принуждать к выдаче заговорщиков метанием между ними жребия, для повешения третьего, а ежели и сим средством они их не выдадут, то и действительно сотого между таковыми по жребию повесить, а остальных всех возрастных пересечь жестоко плетьми».
5. «Всех поселян, возвращенных сими средствами в прежнюю подданническую верность и в должное повиновение своих начальников, помещиков, утвердить в том целованием евангелия и креста, объявив, что кто и за сим дерзнет впредь каким-либо образом приобщаться к бунтовщикам или утверждать самозванца Петром Третьим… или кто сделает малейшее ослушание воеводам, канцеляриям, всяким над собою начальникам и собственным помещикам, а другие таковых заводчиков или подсыльных от государственных бунтовщиков не свяжут и в ближайшую канцелярию или в воинскую команду не представят, за то в самой скорости присланными из войск команды генерала графа Панина, все в таковых селениях, без изъятия возрастные мужики, будут казнены мучительнейшими смертями, жены и дети их отданы в рабство…»
6. «В тех селениях, в которых собственными обывателями, что казенного или помещичьего разграблено, оное принуждать обратно возвращать, с тем угроже-нием, если у кого что из такого награбленного и собственно собою невозвращенного впредь отыщется, то таковой непременно будет повешен» [27; 146 – 148].
Текст циркуляра с очевидностью показывает, что в подвластных ему губерниях (Казанской, Оренбургской, Нижегородской) Панин установил режим кровавой диктатуры. Он по своему усмотрению производил следствие, суд и расправу над пленными, отказываясь передавать в Секретные комиссии самых видных пугачевцев.
Эти масштабные, а главное, внесудебные расправы не могли не смущать официальных лиц, заинтересованных в сохранении «лакированного» имиджа империи и императрицы. «Производя дела по секретной комиссии, вверенной мне высочайшим вашего императорского величества, – доносил Потемкин, – с ужасом нахожу я, что во всех местах, где бы не попался важной или сумнительный колодник, не только сами собою приступают к расспросам, что до судебных мест принадлежит, но и допрашивают под пристрастием так, что самые важные сведения иногда вместе с преступниками погибают, а невинныя принужденно на себя возводят такие дела, которых они никогда не делывали и которые и со здравым разсудком и со обстоятельствами различаются». Например, по словам Потемкина, в результате таких методов дознания погиб от истязаний секретарь пугачевской Военной коллегии А. И. Дубровский, который был «всех умнее» и с гибелью его «тайны нужные с ним вместе погребены» [69; 25].
Но упреки Потемкина не возымели серьезных последствий. Панин по-прежнему не только грозился повесить на глаголях «за ребро» всех, «кто будет оного злодея самозванца Емельку Пугачева признавать и произносить настоящим, как он назывался» [59; 9], но и часто приводил угрозы в действие. Например, из взятых в плен при разгроме войска Пугачева в битве у Солениковой ватаги шести тысяч повстанцев было освобождено без наказания всего лишь 300 человек и 98 отосланы «к разсмотрению дел к губернаторам и в протчие места», все же остальные претерпели телесные наказания, а несколько десятков из них были казнены «по жребию». Если принять во внимание, что Панин был полновластным властителем в поволжских губерниях еще в течение семи месяцев, до начала августа 1775 года, то число репрессированных по его приговорам могло достичь двух десятков тысяч человек.
В городах, селениях и на дорогах Поволжья и Оренбургской губернии были установлены по приказу Панина виселицы с трупами повешенных повстанцев, которых запрещалось снимать и хоронить неделями и месяцами. Например, в приговоре о попе Зубареве, который был активным пугачевцем, сказано: «…и за все оные его вины, по силе государственных законов… лиша священства, казнить смертию: повесить с публичными обрядами и, не сымая с висилицы тела его, чрез две недели оставить на народное зрелище» [90; 181].
Мрачную картину жестоких репрессий карателей в этих краях дополняет рапорт саратовского воеводы М. Беляева астраханскому губернатору П. Н. Кречетникову от 31 января 1775 года с просьбой о захоронении казненных пугачевцев. «В городе Саратове, – писал он, – во многих местах известного государственного злодея и бунтовщика Пугачева его сообщники, злодеи ж, повешаны на виселицах, а протчие положены на колесы, руки и ноги их воткнуты на колья, кои и стоят почти чрез всю зиму, и, по состоянию морозов, ко опасности народной от их тел ничего доныне не состояло, а как теперь воздух стал переменен и наклоняется к теплоте чрез солнечный луч, к тому ж открываются дожди, от чего те тела могут все откроветь, и из-за того, в случае на город ветров, будет вредный дух, чем время далее, то оное умножатца будет более, почему обитатели города должны от того будут чувствовать тягость» [69; 29].
В подобных карательных жестах прослеживается традиционное стремление властей устрашить толпу видом повешенных, трупы которых долгое время оставались на виселицах. Так обычно действовали при подавлении бунтов, восстаний и крестьянских волнений. Хотя вся процедура публичной казни вообще пронизана символикой, но в данном случае речь должна идти об особом символическом ряде.
Полагаем, что режим кровавого террора, установленный Паниным, своей символикой мог напомнить современникам опричнину Ивана Грозного. Для сравнения обратимся, например, к событиям 25 июля 1570 года, когда «Москва увидела, как разыгрывается чудовищный сценарий наказания грешников». Опричники «получили приказ вбить в землю приблизительно 20 очень больших кольев; к этим кольям они привязывали поперек бревна, края которых соприкасались с обеих сторон с соседним колом… Сзади кольев палачи разводят огонь и над ними помещают висячий котел или рукомойник, наполненный водой, и она кипит там несколько часов.
