— мои стихи — забудь.

Знай одно: что завтра будешь старой.

Пей вино, правь тройкой, пой у Яра,

Синеокою цыганкой будь.

Знай одно: никто тебе не пара —

И бросайся каждому на грудь.

Ах, горят парижские бульвары!

(Понимаешь — миллионы глаз!)

Ах, гремят мадридские гитары!

(Я о них писала — столько раз!)

Знай одно: (твой взгляд широк от жара,

Паруса надулись — добрый путь!)

Знай одно: что завтра будешь старой,

Остальное, деточка, — забудь.

11 июня 1917

«А царит над нашей стороной…»

А царит над нашей стороной —

Глаз дурной, дружок, да час худой.

А всего у нас, дружок, красы —

Что две русых, вдоль спины, косы,

Две несжатых, в поле, полосы.

А затем, чтобы в единый год

Не повис по рощам весь народ —

Для того у нас заведено

Зеленое шалое вино.

А по селам — ивы — дерева

Да плакун-трава, разрыв-трава…

Не снести тебе российской ноши.

— Проходите, господин хороший!

11 июня 1917

КАРМЕН

1. «Божественно, детски-плоско…»

Божественно, детски-плоско

Короткое, в сборку, платье.

Как стороны пирамиды

От пояса мчат бока.

Какие большие кольца

На маленьких темных пальцах!

Какие большие пряжки

На крохотных башмачках!

А люди едят и спорят,

А люди играют в карты.

Не знаете, чтó на карту

Поставили, игроки!

А ей — ничего не надо!

А ей — ничего не надо!

— Вот грудь моя. Вырви сердце —

И пей мою кровь, Кармен!

13 июня 1917

2. «Стоит, запрокинув горло…»

Стоит, запрокинув горло,

И рот закусила в кровь.

А руку под грудь уперла —

Под левую — где любовь.

— Склоните колена! — Что вам,

Аббат, до моих колен?!

Так кончилась — этим словом —

Последняя ночь Кармен.

18 июня 1917

ИОАНН

1. «Только живите! — Я уронила руки…»

Только живите! — Я уронила руки,

Я уронила на руки жаркий лоб.

Так молодая Буря слушает Бога

Где-нибудь в поле, в какой-нибудь темный час.

И на высокий вал моего дыханья

Властная вдруг — словно с неба — ложится длань.

И на уста мои чьи-то уста ложатся.

— Так молодую Бурю слушает Бог.

20 июня 1917

2. «Запах пшеничного злака…»

Запах пшеничного злака,

Ветер, туман и кусты…

Буду отчаянно плакать —

Я, и подумаешь — ты,

Длинной рукою незрячей

Гладя раскиданный стан,

Что на груди твоей плачет

Твой молодой Иоанн.

3. «Люди спят и видят сны…»

Люди спят и видят сны.

Стынет водная пустыня.

Все у Господа — сыны,

Человеку надо — сына.

Прозвенел кремнистый путь

Под усердною ногою,

И один к нему на грудь

Пал курчавой головою.

Люди спят и видят сны.

Тишина над гладью водной.

— Ты возьми меня в сыны!

— Спи, мой сын единородный.

4. «Встречались ли в поцелуе…»

Встречались ли в поцелуе

Их жалобные уста?

Иоанна кудри, как струи

Спадают на грудь Христа.

Умилительное бессилье!

Блаженная пустота!

Иоанна руки, как крылья,

Висят по плечам Христа.

22 — 27 июня 1917

ЦЫГАНСКАЯ СВАДЬБА

Из-под копыт

Грязь летит.

Перед лицом

Шаль — как щит.

Без молодых

Гуляйте, сваты!

Эй, выноси,

Конь косматый!

Нé дали воли нам

Отец и мать,

Целое поле нам —

Брачная кровать!

Пьян без вина и без хлеба сыт, —

Это цыганская свадьба мчит!

Полон стакан,

Пуст стакан.

Гомон гитарный, луна и грязь.

Вправо и влево качнулся стан.

Князем — цыган!

Цыганом — князь!

Эй, господин, берегись, — жжет!

Это цыганская свадьба пьет!

Там, на ворохе

Шалей и шуб,

Звон и шорох

Стали и губ.

Звякнули шпоры,

В ответ — мониста.

Свистнул под чьей-то рукою

Шелк.

Кто-то завыл как волк,

Кто-то как бык храпит.

— Это цыганская свадьба спит.

25 июня 1917

КНЯЗЬ ТЬМЫ

1. «Колокола — и небо в темных тучах…»

Князь! Я только ученица

Вашего ученика!

Колокола — и небо в темных тучах.

На перстне — герб и вязь.

Два голоса — плывучих и певучих:

— Сударыня? — Мой князь?

— Что Вас приводит к моему подъезду?

— Мой возраст — и Ваш взор.

Цилиндр снят, и тьму волос прорезал

Серебряный пробор.

— Ну, что сказали на денек вчерашний

Российские умы?

2. «Страстно рукоплеща…»

Страстно рукоплеща

Лает и воет чернь.

Медленно встав с колен

Кланяется Кармен.

Взором — кого ища?

— Тихим сейчас — до дрожи.

Безучастны в царской ложе

Два плаща.

И один — глаза темны —

Воротник вздымая стройный:

— Какова, Жуан? — Достойна

Вашей светлости, Князь Тьмы.

3 июля 1917

3. «Да будет день! — и тусклый день туманный…»

Да будет день! — и тусклый день туманный

Как саван пал над мертвою водой.

Взглянув на мир с полуулыбкой странной:

— Да будет ночь! — тогда сказал другой.

И отвернув задумчивые очи,

Он продолжал заоблачный свой путь.

Тебя пою, родоначальник ночи,

Моим ночам и мне сказавший: будь.

3 или 4 июля 1917

4. «И призвал тогда Князь света — Князя тьмы…»

И призвал тогда Князь света — Князя тьмы,

И держал он Князю тьмы — такую речь:

— Оба княжим мы с тобою. День и ночь

Поделили поровну с тобой.

Так чего ж за нею белым днем

Ходишь-бродишь, речь заводишь под окном?

Отвечает Князю света — Темный князь:

— То не я хожу-брожу, Пресветлый — нет!

То сама она в твой белый Божий день

По пятам моим гоняет, словно тень.

То сама она мне вздоху не дает,

Днем и ночью обо мне поет.

И сказал тогда Князь света — Князю тьмы:

— Ох, великий ты обманщик, Темный князь!

Ходит-бродит, речь заводит, песнь поет?

Ну, посмотрим, Князь темнейший, чья возьмет?

И пошел тогда промеж князьями — спор.

О сю пору он не кончен, княжий спор.

4 июля 1917

«Помнишь плащ голубой…»

ВОНÈМЕ[5]

Помнишь плащ голубой,

Фонари и лужи?

Как играли с тобой

Мы в жену и мужа.

Мой первый браслет,

Мой белый корсет,

Твой малиновый жилет,

Наш клетчатый плед?!

Ты, по воле судьбы,

Всё писал сонеты.

Я варила бобы

Юному поэту.

Как над картою вин

Мы на пальцы дули,

Как в дымящий камин

Полетели стулья.

Помнишь — шкаф под орех?

Холод был отчаянный!

Мой страх, твой смех,

Гнев домохозяина.

Как стучал нам сосед,

Флейтою разбужен…

Поцелуи — в обед,

И стихи — на ужин…

Мой первый браслет,

Мой белый корсет,

Твой малиновый жилет —

Наш клетчатый плед…

7 июля 1917

«Ну вот и окончена метка…»

Ну вот и окончена метка, —

Прощай, мой веселый поэт!

Тебе приглянулась — соседка,

А мне приглянулся — сосед.

Забита свинцовою крышкой

Любовь — и свободны рабы.

А помнишь: под мышкою — книжки,

А помнишь: в корзинке — бобы…

Пожалуйте все на поминки,

Кто помнит, как десять лет

Клялись: кружевная косынка

И сей апельсинный жилет…

(Не окончено). 7 июля 1917

ЮНКЕРАМ, УБИТЫМ В НИЖНЕМ

Сабли взмах —

И вздохнули трубы тяжко —

Провожать

Легкий прах.

С веткой зелени фуражка —

В головах.

Глуше, глуше

Праздный гул.

Отдадим последний долг

Тем, кто долгу отдал — душу.

Гул — смолк.

— Слуша — ай! Нá — кра — ул!

Три фуражки.

Трубный звон.

Рвется сердце.

— Как, без шашки?

Без погон

Офицерских?

Поутру —

В безымянную дыру?

Смолкли трубы.

Доброй ночи —

Вам, разорванные в клочья —

На посту!

17 июля 1917

«И в заточеньи зимних комнат…»

И в заточеньи зимних комнат

И сонного Кремля —

Я буду помнить, буду помнить

Просторные поля.

И легкий воздух деревенский,

И полдень, и покой, —

И дань моей гордыне женской

Твоей слезы мужской.

27 июля 1917

«Бороды — цвета кофейной гущи…»

Бóроды — цвета кофейной гущи,

В воздухе — гул голубиных стай.

Черное око, полное грусти,

Пусто, как полдень, кругло, как рай.

Все провожает: пеструю юбку,

Воз с кукурузой, парус в порту…

Трубка и роза, роза и трубка —

Попеременно — в маленьком рту.

Звякнет — о звонкий кувшин — запястье,

Вздрогнет — на звон кувшинá — халат…

Стройные снасти — строки о страсти —

И надо всеми и всем — Аллах.

Что ж, что неласков! что ж, что рассеян!

Много их с розой сидит в руке —

Там на пороге дымных кофеен, —

В синих шальварах, в красном платке.

4 августа 1917

ЛЮБВИ СТАРИННЫЕ ТУМАНЫ

1. «Над черным очертаньем мыса…»

Над черным очертаньем мыса —

Луна — как рыцарский доспех.

На пристани — цилиндр и мех,

Хотелось бы: поэт, актриса.

Огромное дыханье ветра,

Дыханье северных садов, —

И горестный, огромный вздох:

— Ne laissez pas traîner mes lettres![6]

2. «Так, руки заложив в карманы…»

Так, руки заложив в карманы,

Стою. Синеет водный путь.

— Опять любить кого-нибудь? —

Ты уезжаешь утром рано.

Горячие туманы Сити —

В глазах твоих. Вот так, ну вот…

Я буду помнить — только рот

И страстный возглас твой: — Живите!

3. «Смывает лучшие румяна…»

Смывает лучшие румяна —

Любовь. Попробуйте на вкус,

Как слезы — сóлоны. Боюсь,

Я завтра утром — мертвой встану.

Из Индии пришлите камни.

Когда увидимся? — Во сне.

— Как ветрено! — Привет жене,

И той — зеленоглазой — даме.

4. «Ревнивый ветер треплет шаль…»

Ревнивый ветер треплет шаль.

Мне этот час сужден — от века.

Я чувствую у рта и в вéках

Почти звериную печаль.

Такая слабость вдоль колен!

— Так вот она, стрела Господня!

— Какое зарево! — Сегодня

Я буду бешеной Кармен.

* * *

…Так, руки заложив в карманы,

Стою. Меж нами океан.

Над городом — туман, туман.

Любви старинные туманы.

19 августа 1917

«Из Польши своей спесивой…»

Из Польши своей спесивой

Принес ты мне речи льстивые,

Да шапочку соболиную,

Да руку с перстами длинными,

Да нежности, да поклоны,

Да княжеский герб с короною.

— А я тебе принесла

Серебряных два крыла.

20 августа 1917

«Молодую рощу шумную…»

Молодую рощу шумную —

Дровосек перерубил.

То, что Господом задумано —

Человек перерешил.

И уж роща не колышется —

Только пни, покрыты ржой.

В голосах родных мне слышится

Темный голос твой чужой.

Все мерещатся мне дивные

Темных глаз твоих круги.

— Мы с тобою — неразрывные,

Неразрывные враги.

20 августа 1917

«С головою на блещущем блюде…»

С головою на блещущем блюде

Кто-то вышел. Не я ли сама?

На груди у меня — мертвой грудою —

Целый город, сошедший с ума!

А глаза у него — как у рыбы:

Стекленеют, глядят в небосклон,

А над городом — мертвою глыбой —

Сладострастье, вечерний звон.

22 августа 1917

«Собрались, льстецы и щеголи…»

Собрались, льстецы и щеголи,

Мы не страсти праздник праздновать.

Страсть-то с голоду, да с холоду, —

Распашная, безобразная.

Окаянствует и пьянствует,

Рвет Писание на части…

— Ах, гондолой венецьянскою

Подплывает сладострастье!

Роза опытных садовников

За оградою церковною,

Райское вино любовников —

Сладострастье, роза кровная!

Лейся, влага вдохновенная,

Вожделенное токайское —

За <нетленное> — блаженное

Сладострастье, роскошь райскую!

22 августа 1917

«Нет! Еще любовный голод…»

Нет! Еще любовный голод

Не раздвинул этих уст.

Нежен — оттого что молод,

Нежен — оттого что пуст.

Но увы! На этот детский

Рот — Шираза лепестки!—

Все людское людоедство

Точит зверские клыки.

23 августа 1917

ИОСИФ

Царедворец ушел во дворец.

Раб согнулся над коркою черствой.

Изломала — от скуки — ларец

Молодая жена царедворца.

Голубям раскусила зоба,

Исщипала служанку — от скуки,

И теперь молодого раба

Притянула за смуглые руки.

— Отчего твои очи грустны?

В погребах наших — царские вина!

— Бедный юноша — я, вижу сны!

И служу своему господину.

— Позабавь же свою госпожу!

Солнце жжет, господин наш — далёко…

— Я тому господину служу,

Чье не дремлет огромное око.

Длинный лай дозирающих псов,

Дуновение рощи миндальной.

Рокот спорящих голосов

В царедворческой опочивальне.

— Я сберег господину — казну.

— Раб! Казна и жена — не едино.

— Ты алмаз у него. Как дерзну —

На алмаз своего господина?!

Спор Иосифа! Перед тобой —

Что — Иакова единоборство!

И глотает — с улыбкою — вой

Молодая жена царедворца.

23 августа 1917

«Только в очи мы взглянули — без остатка…»

Только в очи мы взглянули — без остатка,

Только голос наш до вопля вознесен —

Как на горло нам — железная перчатка

Опускается — по имени — закон.

Слезы в очи загоняет, воды —

В берега, проклятие — в уста.

И стремит железная свобода

Вольнодумца с нового моста.

И на грудь, где наши рокоты и стоны,

Опускается железное крыло.

Только в обруче огромного закона

Мне просторно — мне спокойно — мне светло.

25 августа 1917

«Мое последнее величье…»

Мое последнее величье

На дерзком голоде заплат!

В сухие руки ростовщичьи

Снесен последний мой заклад.

Промотанному — в ночь — наследству

У Господа — особый счет.

Мой — не сошелся. Не по средствам

Мне эта роскошь: ночь и рот.

Простимся ж коротко и просто

— Раз руки не умеют красть! —

С тобой, нелепейшая роскошь,

Роскошная нелепость! — страсть!

1 сентября 1917

«Без Бога, без хлеба, без крова…»

Без Бога, без хлеба, без крова,

— Со страстью! со звоном! со славой! —

Ведет арестант