и черви.
О, будьте прокляты вы, ярмо
Любви сыновней, любви дочерней!
И знать, что в каждом она дому,
И что из каждого дома — вынос.
— Непереносно! — И потому
Да будет проклят — кто это вынес!
* * *
Март 1921 г.
* * *
Изнемогая как Роландов рог…
* * *
Как нежный шут о злом своем уродстве
Я повествую о своем сиротстве…
За князем — род, за серафимом — сонм,
За каждым — тысячи таких как он,
Чтоб пошатнувшись — на живую стену
Упал и знал — что тысячи на смену!
Солдат — полком, бес — легионом горд,
За вором — сброд, а за шутом — всё горб.
Так, наконец, усталая держаться
Сознаньем: перст и назначеньем: драться
Под свист глупца и мещанина смех
— Одна из всех — за всех — противу всех! —
Стою и шлю, закаменев от взлету
Сей громкий зов в небесные пустоты.
И сей пожар в груди тому залог
Что некий Карл тебя услышит, Рог!
* * *
Март 1921 г.
* * *
Не в споре, а в мире —
Согласные сестры.
Одна — меч двуострый
Меж грудью и миром
Восставив: не выйду!
Другая, чтоб не было гостю обиды —
И медом и миром.
* * *
Дети литературных матерей: литераторов — или жен (т. е. нищих и не умеющих шить (жить!)) всегда отличаются необычайностью одежды, необычайностью обусловленной: необычайностью вкусов и случайностью (несостоятельностью) средств к осуществлению.
Пример: Мирра Бальмонт, которую — улица Революции 1920 г. — всегда водят в белом, т. е. грязном — и разном.
Пример: Аля — в мальчиковых рубашечках, схваченных юнкерским поясом и моей работы берете с георгиевской ленточкой.
* * *
Не только дети — сами матери (мое полотняное красное московское и мое полотняное синее берлинско-парижское, мои паруса, моря полотна!).
И отцы (шляпа Бальмонта, галстук Чирикова, шарф Пастернака), — без различия дара и возраста. О цилиндре и плисовых шароварах Есенина не говорю, ибо — маскарад, для других, я говорю о кровном, скромном, роковом.
* * *
О Боже ты мой, как объяснить, что поэт прежде всего —СТРОЙ ДУШИ!
* * *
Аля: винный (от невинный)
затменные фонтаны
* * *
Девочка на улице, при виде нас с Алей:
— Мне жалко эту маму! Она стра — ашная!
* * *
Ребенок, щурящийся чтобы увидеть собственные глаза.
* * *
J’ôte ce baiser. — J’ôte ces claques. [92]
(Ариадна Скрябина в детстве)
* * *
Март 1921 г. — пробуждение у Али любознательности (март, которого в моей жизни никогда не было).
* * *
Аля, читающая книгу про птиц и зверей:
— М.! Я ведь птиц люблю, а не органы!
* * *
Предисловие к Егорушке:
Житие Егория Храброго мною не вычитано и не выдумано. Оно мне примечталось. Таким и даю.
МЦ.
или, короче:
Егорий Храбрый
— примечтавшееся житиé —
* * *
Волосы — после мытья — звенят.
* * *
Аля: — М.! Ее душа не полетит не потому что она грешная, а потому что она грузная. Ее душа — плоть.
* * *
Заложенное в тетрадку начало письма к Эренбургу:
Москва, 7-го нового марта 1922 г.
Мой дорогой!
Сегодня у меня блаженный день: никуда не ходила, шила тетрадку для Егорушки (безумно-любимая вещь, к которой рвусь уж скоро год) и писала стихи. И теперь, написав С., пишу Вам. — Все счастья сразу! — Как когда слушаешь музыку. (Там — все реки сразу.) Писала стихи Масляница, трепаные как она сама.
Сегодня за моим столом — там, где я сейчас сижу, сидел Чабров. Я смотрела на него сверху: на череп, плечо, пишущую руку — и думала: так я буду стоять над пишущим Эренбургом и тоже буду думать свое.
Чабров мой приятель: умный, острый, впивающийся в комический бок вещей (особенно мировых катастроф!) прекрасно понимающий стихи, очень причудливый, любящий всегда самое неожиданное — и всегда до страсти! — лучший друг покойного Скрябина.
Захожу к нему обычно после 12 ч. ночи, он как раз топит печку, пьем кофе, взаимоиздеваемся над нашими отъездами (— Ну, как Ваш? — А Ваш — как?) никогда не говорим всерьез, оба до задыхания ненавидим русскую интеллигенцию. Но он — дворянин, умеющий при необходимости жить изнеженной жизнью [93], а я? кто я? даже не богема.
У него памятное лицо: глаза как дыры (гиэна или шакал), голодные и горячие, но не тем (мужским) — бесовским! жаром, отливающий лоб и оскал островитянина. При изумительном — как говорят — сложении (С. видел его в Покрывале Пьеретты — Арлекином, говорил — гениален (пантомима)) при изумительной выразительности тела одет изо дня в день в ту же коричневую куцую куртку, не от безденежья, а от безнадежности. Мы с ним друг друга отлично понимаем: à quoi bon? [94]
* * *
(Письмо не кончено)
* * *
Здесь, на этом письме, окончательно кончается моя старая черепаха.
* * *
После черепахи была еще тетрадь — черновик Переулочков (а м. б. на листках?) — последней вещи, которую писала в России.
ПОСЛЕДНЯЯ МОСКВА
ЗАМЕТКИ ИЗ АСИНОЙ РАДУЖНОЙ САМОШИВНОЙ ТЕТРАДИ
где поправки Переулочков, начало Мóлодца и берлинские стихи
* * *
Про тыи шелковы-рукавчики,
Про Мариночку- -отравщичку
* * *
Про того красавчика,
Про Мариночку- -отравщичку.
* * *
К С. (глаза)
Мохнатые, махровые…
* * *
Скороговорочка, речь окольная
* * *
записи о мóлодце:
Маруся (Мóлодец?)
1) Первая встреча 2) Вторая встреча (Колокольня) 3) Третья встреча (вопрос и угроза) 4) Возмездие (вопрос и угроза) 5) Второе возмездие (вопрос и угроза) 6) Крестовая улица 7) Барин — слуга — пробуждение 8) Жизнь Маруси 9) Пир 10) Херувимская.
* * *
Действующие лица: Маруся, мать, брат. — Мóлодец. — Барин. Слуга. (NB! Никого лишнего!)
Светлый стан: Василёк (брат) и барин.
Темный: Мóлодец.
* * *
Почему Маруся в первый раз не сознается, что видела, и еще раньше ничего не говорит матери?
Ставлю себя на ее место — и: если скажу (дома) — фраза не окончена
* * *
В первый раз Маруся ничего не говорит дома из смуты, просто из страху не сознается.
Второй раз — любовь и страх потери его. Он уже искренно просит сознаться (человек перебарывает упыря).
Третий раз — связанность преступлением (уже отправила брата).
Почему она в третий раз не сознается? (Сознание — разлука с ним.) Если сознаешься — избавишься, я из твоей жизни навек пропаду. Признаешься — жива будешь — я пропаду, не признаешься — сама пропадешь. В третий раз он ее умоляет признаться (живи!), она же — не хочу тебя губить. Двойное живи.
* * *
2-ой вопрос — соблазн (раскрывши карты)
3-ий вопрос — Я НАД СОБОЙ НЕ ВОЛЕН, — мольба о признании.
1) Была? — Нет. — Видела? — Нет. — Ну, так…
2) Смотри, если не была (нет) и не видела (нет) — то помни: завтра…
Маруся сознательно запирается (преступление).
3) Спрошу: была? скажи: была! а не то — я не волен — тебе завтра самой… Но ежели всё-таки не сознаешься, проси чтобы тебя (под порогом и т. д.). — Может — свидимся.
Линия Мóлодца: упырь — человеком.
Линия Маруси: мать в землю (только бы не разлучаться!) себя — в землю (только бы не навек!).
Два момента в Мóлодце: до какого-то часу (до ворот) — человек, в воротах — тот.
И конец — апофеоз — оба в вихре Херувимской.
Марусино БЫЛА уничтожило бы Мóлодца. Он сперва играет на ее страхе, потом на ее любви, в конце он уже молит ее об этом: БЫЛА, но она знает конец этого была и сознательно гибнет.
* * *
Если мать и брат, то потом у Маруси — сын. (Братец простил!) Сын (на руках) НЕ ХОЧЕТ в церковь.
* * *
ПОСЛЕ
Маруся проснулась — всё забыла. Заново живет. Кто ты? — Не знаю. — Чья ты? — Не знаю. — Жизнь с барином. В жар от красного цвета. Тяга (отвращение) к огню, к вину. — Сквозная. —
Рождение сына снимает заклятие (братец простил!). Исчезает с плеча голубок и является — в люльке — ребенок. Ребенок удерживает ее от церкви. Смутная слава Маруси: порченая.
Забыв всё — как объяснить ее нежелание ходить в церковь? Единственное, что уцелело — это ЗАПРЕТ Мóлодца: в церковь не ходи, а то навек… (И не договорить, так что неведомо: спасешься или пропадешь?)
Кто ЗАПРЕЩАЕТ ей церковь, — ребенок или Молодец? (Вещий ребенок, — но какого возраста??)
Единственное что уцелело — УЖАС перед церковью: им — тайной — собой. Ребенок подтверждает. Барин, любя, не неволит.
* * *
Слова для Мóлодца:
* * *
малёнка (кадушка)
порóбил (оробел)
мизинный
на воротáх расстрелять
покéль (пока)
мамон (деньги)
напредки (наперед)
щикатулка
лежень (деревья)
его семейные
свежина (мясо)
провинка (вина)
дуван дуванить (NB! чудно!)
рóсстань
нáвершный (верховой)
головить (быть главой)
поперéчки (не делай мне…)
кожевья
трудные (трудовые)
похимостить (заворожить)
взабыль (в самом деле, но можно и от забыть)
непослýхмянный
вешни
опочив держать
* * *
1) Рубаха 2) Колоколенка 3) В воротáх 4) Вторые вороты 5) Третьи вороты 6) Крестовая улица 7) Барин 8) Херувимская.
* * *
Первое слово Мóлодца:
* * *
И затем весь черновик первой главы.
Невошедшие строки:
Промеж нами сваха —
Красная рубаха!
* * *
Крута в мельнице вода —
Пришла дéвице страда
* * *
Красна в дéревце руда —
Пошто, дéвица, бледна?
* * *
Чистовик первой главы. — (30-го марта — 6-го апреля 1922 г.)
* * *
Начало второй, кончается на словах:
Стоит наш знакомец-то,
Грызет упо —
* * *
Последние строки:
Так изо всех из рек
* * *
Распознаю, о, друг,
Голос твоей реки.
* * *
(очевидно, страх пространства)
Вброд или вдóль стéн?
Знаю и пью робость
В чашечках кó — лéн.
Нет голубям зерен,
Нет лошадям трав,
Ибо была — морем
Площадь, кремнем став.
Береговой качки
злей
В башни не верь: мачты
Гиблых корáб — лéй…
Грудь, захлебнись камнем…
* * *
(Последнее слово Москвы)
* * *
3апад
Под булыжниками — под колёсами…
* * *
Запись письма к Эренбургу:
Тогда, в 1918 г., Вы отметали моих Дон-Жуанов («плащ», не прикрывающий и не открывающий), теперь, в 1922 г. — моих Царь-Девиц и Егорушек (Русь во мне, то есть вторичное).
И тогда и теперь Вы хотели от меня одного: меня, т. е. костяка, вне плащей и вне кафтанов, лучше всего — ободранную.
Замысел, фигуры, выявление через, всё это для Вас было более или менее бутафорией.
Вы хотели от меня главного, без чего я — не я.
Сегодня Вы говорили мне о ПОРОДЕ стихов, это внешнее, без этого Вы не могли, по-настоящему Вы, сами того не ведая [95], говорили о моей душе и жизни, и Вы говорили мне, т. е. я это слышала: «Я люблю Вас только в большие часы, перед лицом смерти, перед лицом — да второго „перед лицом“ и нет».
Я Вас ни разу не сбила (себя — постоянно — и буду), Вы оказались зорче меня.
Тогда, в 1918 г., и теперь, в 1922 г., Вы были жестоки: — ни одной прихоти! (даже в этом!).
Вы
