правы.
Блуд (прихоть) в стихах ничуть не лучше блуда (прихоти, своеволия) в жизни. Другие — впрочем, два разряда — одни, блюстители порядка: — «В стихах — что угодно, только ведите себя хорошо в жизни», вторые (эстеты): — «Всё, что угодно в жизни — только пишите хорошие стихи». И Вы один: — «Не блудите ни в стихах, ни в жизни. Этого Вам не нужно». Вы правы, потому что я к этому, молча, иду.
Вдоль левого поля, на первой странице письма: NB! Ни одно из слов взятых в кавычки Эренбургом не сказано и сказано быть не могло. Нужно было быть мной чтоб из этого равнодушного циника, цинического игрока (словами и смыслами) сделать лирика, нет, больше: стоика, — и так — от лирика и от стоика — страдать. 1932 г.
* * *
В какой-то области я Вам даже Вы не говорю, Вы у меня без местоимения. Вот что-то — нечто — сила — движение — я по дороге — удар — не в меня — но принят мной [96].
* * *
В другой — духовно-душевной, что ли? — Вы собеседник, тот не только от кого идет, но и к кому идет. Спор (согласие) двух голосов.
Но есть еще третье: там где Вы — Эренбург, который — и названия Ваших книг, и отрывочные рассказы из Вашей жизни (постепенное обрастание Вас одеждами) — рассказы кого-то о Вас.
И — внезапно: что — последнее, основное? Костяк — не рассасывающееся — или пустота, пропуск одного слова. То обо что разбиваешься — или то, в чем пропадаешь? Имянное (то, что создает имя: то именно) или безымянное? Это я не о Вас, это я закона ищу.
Я думала — три, но есть еще Вы: с трубкой, т. е. только трубка. Когда я думаю о том кто курит трубку и любит дождь (а м. б приписываю?) мне кажется, что с таким хорошо путешествовать и не расставаться.
Но этот уже книг не пишет, и с ним-то именно и придется расстаться, п. ч. всё остальное: безымянную силу, голос, книги (написанные и ненаписанные) я унесу с собой — не жестом захвата —
Но об этом я уже писала.
* * *
— Аля, как ты думаешь, как себя будет чувствовать С., когда приедет?
— Если Эренбург нас не выгонит.
Я: — Наверное не выгонит. Но что мы будем делать с утра?
Аля: — С вечера закажем три завтрака.
* * *
21-го мая 1922 г. — Устала.
* * *
Ты привыкла: хозяйку в снег,
А сама на ее постели!
А в дому моем был твой век —
С черной лестницы, в черном теле.
(Любовь)
* * *
Так, разложена и не воссоздана:
Перья — щебеты — и кости порознь,
Так доверчиво прождав, что сложится,
Изумленная своим ничтожеством,
Некой спорностию безголосою
Под законностями: под колесами.
Так, растравленная до бесстрастия,
Без архангела, без веры в мастера,
Всеми клочьями поняв: не свяжется,
Так, без легкости, но и без тяжести —
Обесславленное и разъятое
Дня из дней твоих творенье: пятого.
* * *
30-го нового мая 1922 г.
* * *
(Явно — после ряда бесед с Эренбургом.)
* * *
А обо мне зайдет, скажи: просторы,
Еще: прощай, еще: рукой не трогать!
Да, ибо создана в тот день, в который
Кровь создана — и мех, крыло — и коготь.
Как буйствовала по
Первая кровь — и как в крыле вздымалась!
И как потом — увы! — месивом стылым
В тот глиняный сосуд — самая малость.
Не одолеть бескровному завету
Моей крови — пернатой и косматой!
Ни даже года в ней, ни даже века:
Ты в метрике моей прочтешь: день пятый.
* * *
31-го нового мая 1922 г.
* * *
Где милосердная рука,
Приемлющая без отдачи?
* * *
А если у меня к тебе
Страсть к голоду и страсть к алчбе —
Минующая хлеб и воду?
* * *
Единственен и неделим
Вздох — и не место здесь двоим
* * *
Ибо
Бог — и на голод ненасытен.
* * *
Божественно и безоглядно
Растет прибой.
Не губы, жмущиеся жадно
К руке чужой —
Нет, раковины в час прилива
Тишайший труд.
Божественно и терпеливо:
Так море — пьют.
* * *
Рýку чужого человека
Нести к губам.
* * *
Отчаяннейшее из мужеств —
Чужая плоть.
* * *
Не спрашиваю — и не спрашивайте!
Ведь праведными — не накрашенными —
Устами ведь, а не стихами ведь:
Не памятниками: беспамятствами.
* * *
Час, когда Бог подаст
* * *
Я никогда не понимаю, что я в жизни человека.
(Очевидно — ничто. 1932 г.)
* * *
Всё те ж: утешь!
Всё те ж: убей!
* * *
Твоя неласковая ласточка
* * *
Милый друг, теперь работаю только так: око за око, т. е. письмо за письмо. Пришел час: или нашей беседы или моего замолчания. (Замечаете, что змея начинает поднимать голову? — недораздавленную.)
У Вас нет ко мне ни доверия, ни человеческого отношения, Вы втайне считаете меня вредной и льститесь на меня вопреки чему-то в себе. Завороженность, а не приверженность. — Жаль.
* * *
— Марина! Наша комната сейчас похожа на чердак горничных. И горничная удивляется, что господин не говорит ей, что ее любит.
* * *
Тих междуребёрный расстрел,
Глух междуребёрный застенок.
* * *
…
…От нищенств и напраслин.
Да, ибо в час, когда придут цари —
Сиротствующее — найдет отца
И даже век не взбросит
Когда придут и розы и сердца
И лавры на серебряном подносе
Удостоверишься — повремени!
Что выброшенной на солому
Сокровищницы Соломона.
И вместо всех — в мáревах дней и судьб —
Мне строящихся храмов —
Я бы хотела тáк: камень на грудь —
И пóд голову — камень.
* * *
До убедительности, до
Убийственности — просто:
Две птицы вили мне гнездо:
* * *
Ты, последний мой колышек
* * *
Danzig Promenade, 6
Verlag «Век Культуры»
Иван Яковлевич Герман
* * *
Lützow 85-49
Magdeburger Straße 25
Pension Höltzl-Sheridan
* * *
Nestorstraße 6 bei Pinkus
Herr Sotschiwko
* * *
— Конец радужной тетради —
Берлин, июль 1922 г.
* * *
девять писем
с десятым, невернувшимся, и одиннадцатым — полученным [97].
* * *
17-го июня 1922 г.
— Письмо первое —
* * *
Две тщетности — на сон грядущий. (Это наш с Вами час, днем мы — ремесленники.)
Мой родной! Книга, которая сейчас — Вашей рукой — врезалась в мою жизнь — НЕ случайна. Услышав — обмерла [98].
Вы сами не знаете — Вы ничего не знаете! — до чего всё ПРАВИЛЬНО.
Но Вы ничего не знаете, Вы только очень чутки (не СОЧУВСТВЕННО, — как зверь: всем востромордием!) — в какие-то минуты Вы безошибочны.
Я не преувеличиваю Вас, всё это в пределах темнот (которые беспредельны!) — и мехов (шепотóв, бормотóв и т. д.). — Пока. —
Я знаю Вас, Вашу породу, Вы больше вглубь (и не отвес, а винт), чем ввысь. А вглубь — это ночь. Уносит — рассвет, уводит — закат, ночь втягивает и погружает. Тонет сама. Поэтому мне с Вами хорошо без света: в голосах (как в мехах!), я бы сказала: в голосовых настороженностях. Это не переутончéние: я просто точна.
Поэтому во все ТАКИЕ часы Вашей жизни (срок полгода!) Вы будете — со мной.
Есть люди страстей — чувств — Вы человек дуновений. Мир Вы воспринимаете накожно: это не меньше чем: душевно. Через кожу (ощупь, пять чувств) Вы воспринимаете и чужие души, и это, может быть, верней. Ибо в своей области Вы — виртуоз (попутная мысль: забалýю?) Вам не надо всей руки в руке, достаточно и рукава.
Поэтому Вы так дома в некоторых моих стихах (НЕ в Красном Коне!). — Чуткость на умыслы. —
Я не преувеличиваю Вас в своей жизни — Вы легки даже на моих пристрастных (милосердных! неправедных!) весах. Я даже не знаю, есть ли Вы в моей жизни? В просторах души моей (слово Кн. Волконской о В. Соловьеве) — нет. Но в том: ВОЗЛЕ ДУШИ, в каком-то МЕЖДУ, во всем предсонном, во всем где «я — не я и лошадь не моя» — там Вы не только есть, только Вы и есть. (Сейчас!)
Вы слегка напоминаете мне одного моего друга — пять лет назад — благодаря которому я написала много лишних стихов, враждебных всем как не мои и близких только — всей его породе.
Но я не хочу сейчас говорить о нем, я его давно и совсем забыла, я хочу сейчас радоваться Вам и тем темным словам (силам) которые Вы из меня выколдовываете.
Последние годы я жила такой другой жизнью, так КРУТО, так СКУПО, в таких ледяных задыханиях, что сейчас — руки развожу: я???
Мне нежно от Вас как от меха. (Другие будут говорить Вам о Ваших высоких духовных качествах, еще другие — о прекрасном телосложении. — Может быть! — А для меня — мех.)
Но мех — разве меньше? Мех: ночь — логово — звезды — вой — и опять просторы.
Логос и логово. (Я — к Вам, и я — к Белому, кроме того — оцените цинизм! — неплохое название для статьи. Но я не пишу статей!)
— Мои нежный! — (От присутствия которого мне нежно: дающий мне быть нежной)
— Не окончено —
* * *
19-го нового июня 1922 г.
— Ночь вторая —
Вино высвобождает во мне женскую сущность (самое трудное и скрытое во мне!).
Женская сущность — это жест (прежде чем подумать!). Зоркость не убита, но блаженное право на слепость.
— Мой нежный (от которого МНЕ —) всей моей двуединой, двуострой сущностью хочу к Вам — в Вас: как в ночь. — Стихи и сон! — (Ваши слова, — всё помню!) Как многие увидели во мне — только стихи!
Помню еще слова: нежность и жадность, всё помню и беру Вас с собой в свой еженощный сон — благословенный.
Вы для меня ночь, вся ночь: от шарлатанств ее — до откровений — самый тайный — самый темный дом моей души.
Всё через душу, дружок, — и всё обратно в душу. (Самопитающийся фонтан.) Только шкуры — нет, как и: только души. Вы это знаете, с Вашей звериной ощупью. — Мой сплошной мех! (не только зверь, — и хвоя).
А если в окрасках: Вы — карий: Как Ваши глаза.
Мой маленький, таких писем я не писала никому [99]. Всё знаю: и Вашу поверхностность, и легковесность, и пустоту (ибо Вы — пусты), но Ваша земная поверхность (шкурная восприимчивость к душе другого!) мне дороже других душ.
За Вашей пустотой — пустóты (отроческих глаз, — недаром ОТРОК — Вам, и недаром от Вас — Флорентийские Ночи!).
И Вы думаете, я не поняла нынче: «которое же из трех?» и — нечто между безнадежностью и позабавленностью — (люблю в Вас пропуск одного слова) — Ваше: — «Да я не о том! Совсем не о том!»
Мое
