отпускали обратно.
Вы бы всё равно, без Далькроза и др. были бы тем же, нашли, открыли бы — то же. (Законы Ритма Вы бы открыли в движущейся ветке и т. д.) Не отрицаю этим пропуск одного-двух слов в Вашей жизни X, Y, Z: ценность спутничества — до (два шахтера — находят жилу). Но Вы ведь всё это уже знали, между Вами и Миром нет третьего, природа Вам открывается не путем человека.
* * *
Боюсь, Вы подумаете: бред.
Да, но во-первых: если бред, то от Вашей же книги, не от соседней на столе (автор моего «бреда» — Вы!), а во-вторых: только на вершине восторга человек видит мир правильно, Бог сотворил мир в восторге (NB! человека — в меньшем, оно и видно), и у человека не в восторге не может быть правильного видения вещей.
* * *
Боюсь, Вы скажете: кто тебя поставил судьей, кто дал тебе право — хотя бы возносить меня до неба? Ведь и на это нужно право.
Задумываюсь: — на славословье?
Высказанная похвала — иногда нескромность, даже наглость (похвалить можно только младшего!) — но хвала (всякое дыхание да хвалит Господа)? [16]
Хвала — долг. Нет. Хвала — дыханье.
* * *
И Вы же должны понять, что я не «хвалю», а — потрясена?!
* * *
Сейчас — ночь со вторника на среду — вспоминала, сколько дней назад я Вас видела, верней: сколько дней я Вас не видела. Считаю: Благовещенье — затмение — суббота 28-го старого марта Ваш приход — сегодня что? 31-ое. — Три дня.
Мое первое чувство было — недели две, по тем верстам и верстам вслед за Вашей мыслью и моей мысли к Вам.
Боюсь, Вы подумаете: нищий.
С. М., я не от нищенства к Вам иду, а от счастья.
* * *
Ночь со среды на четверг 31/13 на 1/14 марта-апреля 1921 г.
Дорогой С. М., живу благодаря Вам изумительной жизнью. Последнее что я вижу засыпая и первое что я вижу просыпаясь — Ваша книга.
Знаете ли Вы, что и моя земная жизнь Вами перевернута? Все с кем раньше дружила — отпали. Вами кончено несколько дружб. (За полнейшей заполненностью и ненадобностью.) Человек с которым встречалась ежедневно с 1-го января этого года [17] — вот уже больше недели, как я его не вижу [18]. — Чужой. — Не нужно. — Отрывает (от Вас). У меня есть друг: Ваша мысль.
* * *
Вы сделали доброе дело: показали мне человека на высокий лад.
* * *
Есть много горечи в этом. Ухватившись за лоб, думаю: я никогда не узнаю его жизни, всей его жизни, я не узнаю его любимой игрушки в три года, его любимой книги в тринадцать лет, не узнаю как звали его собаку. А если узнаю — игрушку — книгу — собаку, другого не узнаю, всего не узнаю, ничего не узнаю. Потому что — не успею.
Думаю дальше: четыре года живу в Советской России (всё до этого — сон, не в счет!), я четыре года живу в советской Москве, четыре года смотрю в лицо каждому, ища — лица. И четыре года вижу морды (хари) —
С.М., если бы я завтра узнала, что Вы завтра же уезжаете за границу, я бы целый день радовалась, как могла бы радоваться только въезду. Клянусь! Весь день бы радовалась, а вечером бы — молниеносная проверка, и: а вечером бы закрыла Вашу книгу с тем, чтобы никогда больше не раскрывать.
* * *
Сегодня у Т. Ф. Скрябиной [19] — вопрос, мне, ее матери: — «Dites-moi donc un peu, Madame, pouvez-Vous me dire — à quoi cela est bon — la vie? Cette masse de souffrances…» [20]
И мне стало стыдно в эту минуту — за свое восхищение от земли.
* * *
Быть мальчиком твоим светлоголовым…
(1-го русского апреля 1921 г., четверг)
* * *
Я: — «Аля, как ты думаешь — который час?»
Аля: — «Два часа ровно, потому что бабка исповедоваться пошла. Марина! Мы живем по чужим исповедям!»
* * *
— М.! Что Бог сделал с собаками! Создал их и не кормит, сделал их какими-то нищухами, побирухами. А если бы он их всех сделал породистыми, тогда бы и породы не было, п. ч. порода — от сравнения.
Значит, чтобы была порода, нужна не-порода.
* * *
Занесли Вам с Алей противоядия от полезных советских смесей (хлебных и чайных) — и немножко письменных принадлежностей.
Не была на Вашей лекции только потому, что сговорилась идти с Т. Ф., а у нее сейчас дома всякие горести и беды.
Читаю Отклики. Спасибо.
МЦ.
* * *
Продолжение большого письма (конечно неотосланного)
* * *
Суббота, 9-тый — по-новому — час. Только что отзвонили колокола. Сижу и внимательно слушаю свою боль. Суббота — и потому что в прошлый раз тоже была суббота, я невинно решила, что Вас жду.
Но слушаю не только боль, еще молодого красноармейца (коммуниста), с которым дружила до Вашей книги, в котором видела и Советскую Россию и Святую Русь, а теперь вижу, что это просто зазнавшийся дворник, а прогнать не могу. Слушаю дурацкий хамский смех и возгласы, вроде: — «Эх, чорт! Что-то башка не варит!» — и чувствую себя оскорбленной до заледенения, а ничего поделать не могу.
О, Боже мой, как страшна и велика власть человека над человеком! Постоянное воскрешение и положение во гроб! — Ничего не преувеличиваю, слушаю внимательно, знаю: если бы Вы сейчас вошли (коммунист только что получил письмо от товарища и читает мне вслух: «Выставка птицеводства и мелкого животноводства…» Это товарищ его приглашает на Пасху.) фраза не окончена
* * *
Краткий ход истории с Вами каждого настоящего.
Сначала имя — отдаешь ему дань невольно: настораживаешься. Потом голос; особость, осмысленность, сознательность произношения — точно человек хочет дойти помимо смысла слова, — одним произношением и интонацией: быть понятым иностранцем. Дать смысл через слух (звук). — Вслушиваешься. — Потом — суть: остро, точно, то. Вдумываешься, вчувствовываешься, в — в — в — И уже имя — исходная точка — забыто, торжествует суть, побеждает суть.
А потом, когда очнешься: ведь это тот самый Волконский, внук того Волконского, и сразу 1821 г. — 1921 г. — и холод вдоль всего хребта: судьба деда — судьба внука: Рок, тяготеющий над Родом. (Сыновья в наследство судьбы не получают, — только внуки. Точно роду (или пропуск одного-двух слов). Передышка сына, чтобы снова собраться с силами.)
С. М., я ничего не знаю точно, я ведь ничего о Вашей жизни не знаю, кроме того, что Вы пожелали сказать о ней — всем — в книгах, но по всему Вас — сейчас — (и по всему сейчас) чувствую, какими были для Вас годы 1917 г. — 1921 г.
И, глубоко задумавшись:
Чита — или Москва 1917 г. — 1921 г.? — Еще вопрос.
* * *
Еще об одном думаю, идя назад в неведомую мне Вашу жизнь.
Рождается человек. Получает громкое имя. Несет его. (Приучается нести его тяжесть.) Столкновение Рода и Личности. Неслыханное счастье (не носителю — миру!) — личности в породе, породы в личности. Первый полет за пределы гнезда. О Гнезде умолчу — ибо НЕ ЗНАЮ, но не умолчу о катастрофе такого «за-пределы».
Князь — и пишет! в этом есть что-то нестерпимое. Мало, что князь, еще и писатель. (И Пушкину бы не простили — раз не простили даже камер-юнкера.) И сразу: либо плохой князь, либо плохой писатель. О князе спорить не приходится — значит плохой писатель.
Простив (проглотив) рождение — второе рождение (в духе) уже не прощают — давятся. Чувствуют себя обокраденными. (Так поэту, например, не позволяют писать прозу: мы сами прозаики!) Когда князь занимается винными подвалами и лошадьми — прекрасно, ибо освящено традицией, если бы князь просто стал за прилавок — прекрасно меньше, но зато более радостно (подсознательно: сдал, наш, тоже…), но — художественное творчество, т. е. второе (нет, первое!) величие, второе княжество.
С. М., м. б. я ошибаюсь, но я хочу чтобы Вы знали о чем я думаю все эти дни принадлежащие Вам и проходящие без Вас.
* * *
Бездомная комета и домовый комитет.
(Могли бы выйти стихи.)
* * *
Крылья — свобода, только когда раскрыты в полете, за спиной они — тяжесть.
Крылья — синоним не свободы, а силы, не свободы, а тяжести.
С. М., Аля, я, в его — шереметевского дома — сухом и окурочном саду. Сидим на скамейке. Солнышко. В сухом бассейне солдаты играют на балалайках. С. М. насвистывая в лад, с любовью:
— Ах, они прэлэстные, прэлэстные!..
И внезапно, хищно, точно выклюнув — что-то блестящее из подножного сору! Копейка? Нет, пуговица. — «Вам… (он меня никак не зовет, и я глубоко понимаю)… это нужно?» Я: — «Н-н-нет…» — «М. б. Але нужно? Играть…» Аля, с моей же неудивляющейся деликатностью (всей деликатностью невозможного неудивления) — «Н-н-нет… спасибо…» — «Тогда я… Такие вещи всегда так, так нужны…» (Бережливо прячет.)
* * *
Произносит хребёт (NB! кажется и моя мать так произносила, во всяком случае: Лёв Толстой, и, помнится: галéрка (ведя от галлереи).
А у самого хребет как у рыбы — arêtes [21].
* * *
Как настигаемый олень
Летит перо.
обманут день —
И как хитро!
Все силы ада за спиной —
Всё дети матери одной,
Чье имя — страсть.
Беда близка!
То в свой звонкоголосый рог
Трубит тоска…
По зарослям словесных чащ
Спасайся, царь!
То своры дых кровокипящ,
Всё громче, громче об ребро
И тихо валится перо
Из смуглых рук.
4-го русского апреля 1921 г.
Справа от стихотворения, поперек страницы: Плохие стихи, не вошедшие в Ремесло. Дороги как память: о той Москве, той тоске, той — мне. Пометка 1932 г.
* * *
О двух
В лазури и герба
В сияющие лбы Волконских.
О том, на кандалы корону
Сменившем — сказано до нас.
Нам гордость горькая пришлась
Быть современником второму.
(не кончено)
* * *
Над владыками,
Над коронами —
Власть великая
Нам дарована…
(Четверостишие из которого вышло — совершенно обратное: «По нагориям, по восхолмиям», напечатанное в Ремесле 1932 г.)
* * *
Тучи как судьи.
* * *
Я — блудный сын, который каждый дом принимает за отчий, но еще до ужина разубедившись — уходит.
Для меня жирных тельцов не режут.
* * *
На што мне
* * *
Вырывает из рук бумагу,
В очи сыплет цветочной пылью,
В волосах запевает нагло,
За спиной завивает крылья…
(Ветер)
* * *
Где заговорщик, глотающий пепел?
* * *
Долг возложив на
