Вами, я всю жизнь буду жить не с теми, но мне не важно с кем: кем. Живя Вами, я всю жизнь буду жить — ТЕМ!
* * *
(Исконная и полная неспособность жить с человеком, живя им: жить им, живя с ним. Как жить с душой — в квартире? В лесу может быть — да. В вагоне может быть — да (но уже под сомнением, ибо I класс, II класс, III класс, причем III класс вовсе не лучше I, как и I класс III класса, а хуже всех — II класс. Ужасен — разряд.)
Жить с ним, живя им — могу только во сне. И — чудно! Совершенно так же как в своей тетради.
Мне другого, минуя все свои исконные невозможности — как и себя — прежде всего на совместность — жаль.)
* * *
Знаете как это бывает? Вы ставите вопрос, сгоряча, первым движением: — нет, потом — глубже: да, потом — еще глубже: нет, глубже глубокого: да… (Не четыре ступени: сорок!) И конечное: да.
Так и с Вашим вопросом (ибо не утверждение, а вопрос, в утверждении — вопрос. Наша с Вами разница: Вы и утверждая — спрашиваете, я и спрашивая — утверждаю) — о сестре. («Слово нашей самой большой мужской выразительности: сестра» — привожу из памяти. 1932 г.) — Уже сейчас не помню, что сгоряча, м. б. и да, важна смена! Как с лестницы. Но в Вашем вопросе я не вглубь шла, а ввысь.
* * *
Думаю, что из упорства никогда не скажу Вам того слова. Из упорства. Из суеверия. (Самого пустого, ибо вмещает всё, самого страшного, после которого всё начинается, то есть — кончается.) Его можно произносить по пустякам, когда оно заведомо — гипербола. Мне — Вам — нет.
* * *
Еще: дарить — хотя бы душу — отделять. (Впрочем душа резиновая и всё тянет с собой, вся тянется.) Предпочитаю ничего Вам не дарить, не говорить об этом.
* * *
Сегодня вечером, холодя себе весь левый бок промерзлой стеной весеннего вагона (сидела у окна) думала: этого жизнь мне не даст — Вас рядом. Даст чехов, немцев, студентов, гениев, еще кого-то, еще кого-то: — Бориса Пастернака она мне не даст.
* * *
— «Не ждите ни меня, ни моих писем…» Милый друг, я буду ждать Ваших дел.
* * *
— Ах, Вы и это слово писать задумываетесь? Для меня все слова малы, отродясь, всегда. И за малейшее из них я так: из недр — благодарна. Я и не такие выслушивала молча, не отвечая, как не отвечают на вздох. Для меня они все малы, я ни одного не боюсь, другой у меня ни за одно не отвечает. Я — ни на одно.
* * *
Не бойтесь. Я не кредитор. Я и свои и чужие забываю раньше, чем другой успеет забыть. Я не даю забывать — другому (т. е. эту роскошь оставляю за собой).
* * *
Я дружбу ставлю выше любви, не я ставлю, стоит выше, просто: дружба стоит, любовь лежит.
Horizontales-und-wertikales Handwerk [138].
* * *
Всё в мире меня затрагивает больше чем моя личная жизнь.
* * *
Сестра, это отсутствие страдания (не ее, от нее!). — Не будете. —
* * *
На моей горе растет можжевельник. Каждый раз, сойдя, я о нем забываю, каждый раз, всходя, я его пугаюсь: человек! потом радуюсь: куст! Задумываюсь о Вас и, когда прихожу в себя — его нет, позади, миновала. Я его еще ни разу близко не видела. Я думаю, что это — Вы.
* * *
Можжевельник двуцветный: изнизу голубой, сверху зеленый. В моей памяти он черный.
* * *
Нам с вами важно условиться, договориться и — сговорившись — держать. Ведь, обычно, проваливается потому, что оба ненадежны. Когда один надежен — уже надежда. А мы ведь оба надежны, Вы и я. (?)
* * *
Со мной сумел (вместил и ограничил) только один [139], вдвое старше Вас. Вместил, ибо бездонен, ограничил — ибо не любит женщин и этим всю женскую роль с меня снял, т. е. освободил от — и этой возможности, которая почему-то так сразу становится неизбежностью (решающей).
* * *
Мой дом — лбы, а не сердца.
* * *
Люблю мужественность и в мужчинах. Женственный (физически, ибо остальное — вне пола), женственный мужчина мне куда омерзительнее — быкоподобного, который — совсем не омерзителен, а только как бык пропуск одного слова: о чем думает?
* * *
(Стихи: Весна наводит сон. Уснем, 5-го апреля. Сдайся — ведь это совсем не сказка! — [140])
* * *
Стихи — следы, по которым я иду в Вашу душу. Но Ваша душа удаляется и я, раздосадованная, опережаю, делаю прыжок, вслепую, на авось, и потом, обмирая, жду: туда ли свернете?
* * *
Книгу должен писать читатель. Лучший читатель читает закрыв глаза.
* * *
Хлебная ложь (ложь самого хлеба, т. е. необходимости есть и жить).
* * *
А покаместь ты на небо
Не возьмешь меня к себе,
Сквозь какие толщи хлеба
Проедаться мне к тебе?
А покаместь […]
Ты меня не создал мышью —
Так зачем же закрома?
А рука строчит и стрóчит
Через сколько тысяч строчек
Пропеваться мне к тебе?
…
…
Ты меня не создал швейкой —
Так зачем же вороха
Лоскутов этих?..
* * *
Ребенок играет Цезаря с горшком на голове: шлем.
* * *
Книга должна быть исполнена читателем как соната. Буквы — ноты. В воле читателя — осуществить или исказить.
* * *
Оправдание предисловий:
Я ее писала, я лучше знаю, как ее читать.
* * *
Роману читателя с книгой предшествует роман писателя с книгой. Писатель старше читателя на все черновики. Писал — дед!
* * *
(Вроде предисловия к «Земным приметам»)
— Не читайте сразу: эта книга не писалась, а жилась и жилась 21/2 года. Прочесть ее в вечер то же самое что мне — прожить ее в вечер.
…Не судите сразу. Эта книга предвосхищенный Страшный Суд, с той разницей, что я-то говорю Богу, а меня-то будут судить люди. После нее мне Богу мало что останется сказать, если я что и утаивала, то — чужие грехи, ценные Богу только из собственных уст.
* * *
Единственный недостаток книги — что она не посмертная. — Для вас. —
Но успокойтесь: я не в землю зарываю, а сжигаю!
* * *
(NB! Книга никогда не вышла. 1932 г.)
* * *
Горние Мокропсы, 10-го апреля 1923 г.
Пол в жизни людей — катастрофа. Во мне он начался очень рано, не полом пришел — облаком. И вот, постепенно, на протяжении лет, облако рассеялось: пол распылился.
Гроза не состоялась, пол просто миновал. (Пронесло!)
Облаком пришел — и прошел.
* * *
Если бы мужчины влюблялись: теряли голову — от сущностей, они бы теряли ее и от семилетних, и от семидесятилетних. Но они влюбляются в прерогативы возраста. Семнадцать лет, — значит то-то и то-то — возможно, а та же три года назад, та же!!! — и не посмотрят, головы не обернут.
Весьма расчетливое теряние головы, вроде 12% помещения капитала (от 4% до 20% — это уж дело темперамента — qui ne risque rien ne gagne rien, qui risque peu [141] — и т. д.). Но — всегда с %.
* * *
Но люблю я одно: невозможно.
Это, кроме поэтов, очень и очень редко любят еще и женщины.
* * *
Тайна: ведь это не от кого-нибудь, а с кем-нибудь. Третьему нечего обижаться, человек, который умеет втроем, первый предаст.
* * *
Летом Эренбург однажды сказал мне: есть только три жеста: жест Евы к Адаму, жест Адама (оберегающий) к Еве, жест Евы к ребенку и Авеля, оберегающегося от Каина. Все остальные — вытекли.
— А голова, поднятая просто к небу?
Значит у меня к Вам — не первичный жест?
* * *
(Три, когда — четыре: и здóрово же я считаю! Я бы, теперь, сказала так: взаимный жест Евы и Адама, жест Евы к ребенку и взаимный жест Каина и Авеля. Т. е. любовь — материнство — война. А — голод? А — молитва? А — смерть?
Эренбургу, совершенно лишенному первичных жестов, не верю ни на копейку ни в чем. Слова — слова — слова. — 1932 г.)
* * *
Века скверная болезнь.
* * *
Мелким струением
Бисер березовый.
* * *
NB! Лесной Царь.
* * *
Страстней чем Белого Въезда я жду Страшного Суда: нищеты под строкой: тщеты всех дел и чистоты всех умыслов.
Страшный Суд для всех кто страдал день не осуждения, а оправдания.
* * *
В день великого оправдания.
* * *
Фараон в данном случае та венчающая точка пирамиды, ради которой основания пирамиды (биллионы!) и лежат под камнями. Камень под камнем, тяжесть под тяжестью, лишь последняя точка (фараон) дышит. Только этой точкой пирамида и дышит. Она ее смысл, она ее покой, ее разрешение и завершение.
Не Царь (Поэт, Вождь) народ топчет сверху; попирает, народы его возносят.
Чем ненавидеть единицу биллионы должны отождествить себя с ней, но не: мы — он! а: он — мы.
* * *
Я никогда не забываю, что я гостья. Земля мне этого не прощает.
* * *
Мертвые — как дети — хорошеют день от дня. (И в памяти живых — и Там!)
* * *
Письмо критику [142]
* * *
Я не знаю, принято ли отвечать на критику иначе как колкостями — и в печати. Но поэты не только не подчиняются обрядам, но — творят их. Позвольте же мне нынешним письмом утвердить обряд благодарности поэта — критику. (Случай достаточно исключительный, чтобы не слишком рассчитывать на ряд последователей!)
Итак, я благодарна Вам за Ваш отзыв в Днях. Это — отзыв в самом настоящем смысле слова. Вы не буквами на буквы, Вы существом на сущность отозвались. Благодарят ли за это? Но и благодарность — отзыв! Кроме того, Вы ведь писали не для меня, так и я пишу не «для Вас», хотя и к Вам. (Вам — о Вас.)
Я не люблю критики, не люблю критиков. Все они, в лучшем случае, кажутся мне неудавшимися и поэтому озлобленными поэтами. Но хвала их мне еще непереноснее их хулы: почти всегда мимо, не меня, не за то. Так, напр., сейчас в газетах хвалят не меня, а явно Любовь Столицу (т. е. всё сказанное обо мне отношу на ее счет, ибо — НЕ Я!)
Ваша критика умна. Простите за откровенность. Вы вежливы: неустанно на Вы. Вы пропуск одного слова: не поэтесса, а поэт. У Вас хороший нюх: так, задумавшись на секунду:
