может — лучшая победа… [172] (14-го мая))
* * *
Ландшафт сердца
Здесь никто не сдается в плен,
Здесь от века еще не пели
И не жаловались. Взамен
Пасторалей и акварелей:
Травок, птичек, овечек, дев —
Спарты мужественный рельеф.
Здесь с отвеса сердец и стен
Слаборожденного —
* * *
Спарта спертая: и плеть!
Здесь сердца на одну колодку!
Соловьям, чтобы им не петь,
Здесь свинцом заливают глотку
* * *
Спарта спертая: и плеть!
Здесь сердца на одну колодку!
Соловьям — воспрещенье петь.
Здесь свинцом заливают глотку
Спарты мужественный заскок!
* * *
…
Каждый взращивает лисенка
Под полою
Целым выводком
(Не окончено)
* * *
— Перерыв из-за переписки «Земных Примет».
* * *
Сивилла (когда-нибудь!).
Сивилла, когда-то любимица Феба, забыла испросить у него вечную молодость. (Только — бессмертье!) И вот — стареет. Любовь к Фебу пребыла, Сивилла — голос Феба. (Встреча Сивиллы с юной любимицей Феба: собой — той, но в другом теле, вечной той: с бессмертьем шестнадцатилетья (цветка живущего — день) — Сивилла давно не слышит людей (вестей) — только вопросы! — но вот, ветер, ворвавшись в пещеру — донес. — Встреча Сивиллы с сыном Феба, их узнавание. Сын Феба не видит Сивиллы, он только слышит ее голос. — Это говорит скала! — Но по мере его возгласов, голос Сивиллы (вечной, Вечности) нежнеет. — Это говорит трава. — Это говорит ручей.
Юноша влюбляется, хочет видеть, настаивает, наконец врывается в пещеру и разбивает себе грудь о скалу (Сивиллу).
Плач Сивиллы над телом юноши.
* * *
Не забыть
* * *
18-го нового (5-го русского) мая 1923 г. — 12-летие моей встречи с С. (Коктебель, 5-го мая 1911 г. — Прага (Горние Мокропсы) 5-го русского мая 1923 г.)
* * *
Дикая, иди ко мне!
(Сафо — подруге, или кто-то (тот, которого не было) — Сафо.)
* * *
(Перерыв из-за Земных Примет.)
* * *
На дне она, где ил
* * *
(Диалог Гамлета с Совестью — 5-го июня 1923 г.)
* * *
Когда друг другу лжем
(Ночь, прикрываясь днем)
Когда друг друга ловим
Когда друг к другу льнем
В распластанности мнимой
( , прикрываясь льном,
Огнь, прикрываясь дымом!)
Так, майского жучка
* * *
Ты думаешь — робка
Ночь — и ушла с рассветом?
Так, черного зрачка
Ночь, прикрываясь веком
* * *
Подземная река —
Ночь: глубока под светом!
Так, черного зрачка
Ночь, прикрываясь веком
* * *
Подземная река —
Ночь: глубока под днем!
* * *
Ты думаешь — исчез
Взгляд? — Подыми! — течет!
Свет, это только вес
Свет — это только счет
* * *
Брось! Отпусти домой
В ночь, в огневую | реку
родовую |
…
Над хаосом
(Не окончено)
* * *
— Магдалина!
Бьющаяся!
* * *
Магдалина!
Льющаяся!
* * *
Магдалина!
Длящаяся!
* * *
(Стихи Мореплаватель — 12-го июня 1923 г.)
* * *
Аля о Белом:
Чужой, ненужный, фарфоровая разбитая штучка.
* * *
Отрывки Сахары [173]:
Перерезанною веревкой —
Связь — и в сердце мое как в пропасть!
* * *
красавцем спящим
Спишь во мне как в хрустальном гробе
Справа от последнего двустишия: NB! Ледяной Аид (расщелина)
* * *
По каким городам и чащам
Мне искать тебя?
— красавцем спящим
Спишь во мне как в хрустальном гробе
Справа от последнего четверостишия: — Ты падал в меня — я пела!
* * *
А пока, — — —
На поверхности пляшем — взрывы
—
Без возврата и без отзыва.
* * *
прорве |
Ты во мне как в бездонной люльке |
бездне |
Спишь: ты падал в меня — я пела!
* * *
Но моих ледяных Аидов
…Этна…
А домашним скажи, что — тщетно:
Грудь своих мертвецов не выдаст.
* * *
Легче с башни лететь и в Этну —
Эмпедоклом —
(NB! нужно —Эйфелевой)
* * *
Сочетавшись с тобой как Этна
С Эмпедоклом…
— Усни, сновидец!
А домашним скажи, что — тщетно:
Грудь своих мертвецов не выдаст.
* * *
В грудь и ребра мои закован
* * *
Глубже грота, алькова
* * *
Зря Елену клянете, вдовы!
Не Елениной красной Трои
Огнь, — расщелины ледниковой
Синь, на дне опочиешь коей.
* * *
(17 нового июня 1923 г.)
* * *
В час последнего отчаянья
В час последнего доверия
На уста — печатью крайнею
Перст тебе кладу. — Эгерии
Вверься…
(Впоследствии Луна — лунатику)
* * *
Глубоки и черны трущобы
* * *
NB! Неуменье наслаждаться чувством победы (нелюбовь к наслаждению вообще и к этому в частности), глубокое недоумение перед ней, а главное — полное незнание, что с ней делать, тупик победы, сразу превращающий меня из победителя в побежденного. — Отсутствие азарта? — Необычайное и неустанное присутствие его. Но — раз победил — длить победу? Но какое крохотное напряжение (что-то удерживать на таком-то уровне) по сравнению с тем! И какая скука!
* * *
Я не рассчитана на вершки и на секунды. —
* * *
Я рассчитана на бóльшие пространства и сроки.
* * *
Где она — мера моей безмерности!
* * *
(Луна — лунатику)
* * *
Творчество поэта только ряд ошибок, вереница вытекающих друг из друга отречений. Каждая строка — будь то вопль! — мысль работавшая на всем протяжении его мозга.
* * *
Под ударом трагического единства
Бьется занавес как
* * *
(или — рвется?)
(Занавес — 23-го нового июня 1923 г.)
* * *
Раскрытая ладонь. Дай погадаю
Затоптанный огонь… Дуга над далью,
Протягивающаяся ко мне…
* * *
Расплёсканную в птичьем свисте
— Зачем не уберег? —
Набросанную щедрой кистью
На полотне дорог,
…
Где провода слились —
Меня, твоей бессонной смуты —
Единственную мысль.
* * *
(Из этого: Строительница струн — приструню
И эту…)
* * *
Ты — продвиженье льдов полярных,
Ты — изверженье Этн!
* * *
Презренная ветошь среди новизн,
Будьте живы и лживы, живите — жизнь!
Обыгрывайте — Психею!
* * *
А теперь я должна Вам [174] рассказать тот сон, давно, среди зимы, который у меня почему-то духу не хватило рассказать Вам в жизни. Мы идем по пустынному шоссе, дождь, столбы, глина. Вы провожаете меня на станцию, и вдруг — неожиданно, одновременно — Вы ко мне, я к Вам, блаженно, как никогда в жизни! Рассказала — иными словами — Валентине Чириковой [175]. И та, смеясь: «Бросьте! Он никогда не поймет!» Поймите теперь, что я чувствовала день спустя, идя с Вами рядом по мокрой глине, вся еще в том сне, в чувстве его.
Рассказываю Вам теперь, чтобы Вы знали, что есть в мире не только день, но и ночь, не только любовь, но провидение, зоркая ночь древних, предвосхищающая (или — предрешающая?) события. Тень опережающая тело. Этот сон в моей жизни ничего не изменил, я переборола ночное наваждение, месяцы шли, мне было всё равно — и вдруг, тогда (теперь! но уже тогда), у самой станции, провожая Вас в первый раз: — «Если бы…» Всё вернулось. Та же глина, та же станция, та же я. (Та глина, та станция, та я.) Это был мой сбывшийся сон. Не относитесь легкомысленно. Сны у древних направляли жизнь, а древние были и мудрее и счастливее нас.
Вдоль правого поля: Запись внесенная в тетрадь позже и другим чернилом, очевидно октября 1923 г.
* * *
В жизни — одно, в любви другое. Никогда в жизни: всегда в любви.
* * *
Любовь — не состояние, а страна.
* * *
(Стихи: Сахара, В некой разлинованности нотной [176]:)
Судорожный час когда как солью
Раны засыпает | нам любовь
забивает |
Закатной канифолью
Смазанные струны проводов…
* * *
— — — — —
Час, когда кифару раскроя
Кровоистекающая Сафо
Плачет как последняя швея…
* * *
Это — остаются. Боль — как нота
Высящаяся… А там — клубы
Низящиеся…
Женою Лота
Насыпью застывшие столбы…
* * *
Тезей, Ариадну предавший, Тезей — презираю!
* * *
Плач безропотности, плач животной
Смерти
* * *
Птицей выплеснувшийся рукав…
К белому полотнищу вплотную
Грудью и коленями припав…
* * *
Равнодушное дело | духов,
тело |
* * *
Я не знаю земных соблазнов
—
Но глаза вопрошают небо
* * *
И погружаюсь как в реку
В мимо-текущую Вечность
* * *
И погружаюсь как в вечность
В мимо-текущую реку.
* * *
Струею шелковой
Из рук скользящею
* * *
—
Что сталось с чувствами?
Себя текущею
Водой почувствовав
В ладонях берега
Поросших ивами
От древа к дереву
Теку — счастливая
—
—
Всеотпускающей
И всеприемлющей…
* * *
—
—
А старикам в меня
Глядеться вязами
* * *
(NB! бросаться кольцами)
* * *
—
Не ванной цинковой —
—
Дианой с нимфами!
* * *
Между нами — клинок двуострый…
* * *
NB! Сама душа — разве уже не двуострый клинок! (моя)
* * *
Синь речная — Магдалина
Исходящая мелодией.
* * *
Написать [177]:
1) Синь речная — Магдалина
2) Магдалина:
Льющаяся!
3) Иоанна Припадающего
4) От трагического хозяйства
5) Себя текущею
Водой почувствовав
6) Между нами — клинок двуострый
* * *
Какого-то июля 1923 г.
Дорогое мое дитя! [178] У меня за всю жизнь был всего один маленький друг — моих 17-ти лет в Гурзуфе мальчик Осман, одиннадцати. Я жила совсем одна, в саду выходившем на Генуэзскую крепость, возле татарского кладбища. И я этого мальчика любила так и этот мальчик меня любил так, как никогда уже потом никто меня и, наверное, никто — его. Я сейчас объясню: всё это была наиглубочайшая бессмыслица. Я была стриженая (после кори, волосы только начинали виться) — все татарки длинноволосые, да еще по 60-ти кос на голову! — во мне ничего не было, за что меня татарский мальчик мог любить, он всё должен был
