что раз мы едим гнилую картошку — значит, ее можно есть?
* * *
— «Марина, я только представляюсь маленькой девочкой, я только представляюсь, что я труслива, что я ленива, что я не хочу есть.
Я — существо, Марина! Я знаю все вперед — и все назад».
* * *
«Марина! Ведь Вы тоже не простой человек!»
— «Ты думаешь?»
— «Неужели Вы этого до сих пор не знали? Как же Вы можете быть простым человеком, когда у Вас — такая дочь?!»
* * *
Заставить изображение Спасителя портретом Наполеона (глаза, как угли — в золоте киота!). Вот мои 16 лет. (Внучка священника Владимирской губернии!)
* * *
Я во Франции XX века — бессмысленно. Все мои партнеры (указывая на небо или в землю): — там.
* * *
Революция в Венгрии: Будапешт. Демонстрация кельнеров с цыганским оркестром.
* * *
Благовещенье 1919 г.
У телефона: — Я слушаю. Мужской голос: — Попросите, пожалуйста, Марину Ивановну. — Это я. — Ах, это Вы, Марина Ивановна? Я не узнал Вашего голоса. Говорит К. В. Кавдауров. — Здравствуйте, Константин Васильевич. — Марина Ивановна, я получил известие из Крыма и должен Вам сказать, что Сережа… — Убит, — мысленно подсказываю я. — Жив и здоров и просил Вам кланяться.
* * *
Минут пять спустя начинаю плакать. — Точное чувство до краев переполненных глаз, — слезы еще не текут. Колени дрожат. Чувство легкой физической тошноты.
* * *
Благовещенье! Благая весть! Недаром это мой любимый праздник! Я ровно 6 месяцев ничего не знала о Сереже!
* * *
У меня есть судьба. Поэтому — быть может — я так — дотла — лишена честолюбия.
Вижу ее ясно, как на географической карте. Если бы я была на острове, у меня тоже была бы судьба.
* * *
Я в любви: Гибкость до последнего предела, и — в последнюю минуту — отпор. (Гордыня).
* * *
3авадскнй: — «Марина Ивановна, я хочу прийти к Вам. Можно?»
Я: — «Нельзя. У меня дверь заперлась и не открывается».
Антокольский: — «А помните, что Вы говорили про красоту? Помните: красота — отмычка».
3авадский, деловито: — Нужно будет прийти.
* * *
Два несчастных счастья:
1) Несчастье для души и счастье для тела: — Брать в долг. 2) Счастье для души и несчастье для тела: — Отдавать долг.
* * *
Аля, ночью: —…и небо было, как черный пурпур.
* * *
Апрель. Трагическая Вербная Суббота. Потеряла (в воду канули!) 500 рублей. Спрятала — вместо них — две ложечки сахара в конверте. — 500 рублей! 50 фунтов картофеля — или почти башмаки — или калоши +20 фунтов картофеля — или…
Потеряла за три дня 1) старинную овальную флорентийскую брошку (сожгла), 2) башмаки (сожгла), 3) ключ от комнаты, 4) ключ от книжного шкафа, 5) 500 рублей.
О, это настоящее горе, настоящая тоска! Но горе — тупое, как молоток бьющее по голове.
Я одну секунду было совершенно серьезно — с надеждой — поглядела на крюк в столовой.
— Как просто! —
Я испытывала самый настоящий соблазн.
* * *
У некоторых людей тело более духовно, чем у других душа (Аля, Сережа).
* * *
Аля, слушая «Пара гнедых»: — «Марина! Стыдно генералу засыпать на груди у молодой блудницы. Лучше бы сражаться в бою».
* * *
История с Волконским
«Князь Волконский! Я пишу слово Князь и чувствую себя в восторге» — вот начало моего письма к Волконскому. Дальше ласковый и веселый рассказ о том, как я уже однажды стояла у ворот с письмом, но встретила Мчеделова и ушла с ним по мартовским московским лужам 1919 года, так и не узнав про старинную Англию. (Повод к моему письму. Что это просто любовь — я написать не решилась!) — Еще такая фраза: «Я Вас никогда не видала и ничего о Вас не знаю, кроме того 1) что Вы были на острове Мадере, 2) влюблены в родительный падеж, 3) только что выздоровели от сыпного тифа. — Три разных источника». — Дальше извинение за то, что я, будучи незнакома, пишу, и надежда, что он не сочтет это за невоспитанность. Еще пожелание выздоровления. И привет. И все. — Письмо на мой, и на моей породы людей — взгляд: простое, доверчивое, ласковое, очаровательное, на средний взгляд: странное. Можно, дурно относясь ко мне, назвать его экстравагантным. «Так незнакомым людям не пишут».
Экзаменуя себя строго: письмо вольное, но не фамильярное. Мне даже унизительно писать это слово.
И вот, на другой день, в воскресенье, — звонок по телефону.
— Мне нужно такую-то.
— Я.
— Говорит Волконский. Вы ко мне писали. Я ничего не понял из Вашего письма. Что Вам от меня нужно?
— Не поняли почерка или содержания?
— Содержания.
— Я просила Вас дать мне некоторые сведения о старинной Англии.
— Я старый человек и считаю такие шутки неуместными. («Я пишу слово Князь и в восторге»). Это наглость!
— Вы меня не поняли.
— И как старый человек считаю долгом сказать Вам, что незнакомым людям не пишут. Это невоспитанность.
— Я очень жалею, что…
— Я был в Англии 25 лет назад, три дня. Какая наглость!
— Если Вы так сердитесь, то лучше давайте прекратим разговор.
— Я не сержусь, но должен Вам сказать, что это нахальство. И советую Вам в другой раз так не шутить, потому что такие шутки могут очень плохо кончиться. — Это неслыханно!
— Мне остается только пожалеть, что Вы меня не поняли. Опускаю трубку. Все время говорила нежнейшим голосом, очень спокойно. Он лаял.
На глазах слезы и чувство, что посреди лица — плевок.
* * *
В течение недели я всем рассказывала эту историю. Защищали меня:
Мчеделов, его собственная племянница Сонечка Голлидэй. У него на все была одна реплика: «Она издевалась». Мчеделов после разговора с ним сказал: «Дурак».
А Бальмонт, которому я рассказала всю эту историю, спокойно сказал: «Так говорить с женщиной? Это орангутанг».
Но что бы ни говорили все мои друзья, у меня все-таки — когда я вспоминаю этот разговор — чувство, что я незаслуженно и безвозвратно оплевана.
* * *
Страстной Четверг: «— Ах, Аля, — грустно! — Повеситься? — Нет, Марина. (Пауза.) Повеситься — на Жизнь!»
* * *
(На улице): — «Марина! Эта женщина думает только о роскошестве. Она беззаботна. Она бессмысленна».
* * *
Бальмонт и солдаты у автомобиля.
Бальмонт ночью проходит по какому-то из арбатских переулков. Сломанный автомобиль. Вокруг — трое солдат.
— Повинуясь какому-то внутреннему голосу, перехожу было на другую сторону, но в последнюю минуту — конечно — остаюсь. И в ту же секунду один из них: «Эй, поп!» Тогда я подхожу к ним вплоть. — «Я действительно священник и скажу вам следующее: — ты (указывая на одного) скоро умрешь от сыпного тифа, тебя (указываю на другого) — повесят, а ты уцелеешь, тебе ничего не будет».
— Почему же Вы пощадили третьего?
— Чтобы он помешал двум первым разорвать меня.
(Все это с бальмонтовской четкостью, быстротой, экспрессией.)
* * *
Разговор с В. Алексеевым: Я: — «Володечка, Вы читали эти надписи: „Митинг Искусств“».
Он, спокойно: — «Да, это нечто вроде „Кадрили литературы“». (Бесы).
Аля: — «Марина! Мне кажется, когда мы говорим, люди нас не понимают, — как зверей».
* * *
Страстная суббота: Аля, глядя на освещенную церковь Бориса и Глеба: «Марина! Тайная радость церквей».
* * *
— «Марина! Я хочу играть в театре не для того, чтобы на меня смотрел народ, а для того, чтобы увидать себя в чуждом».
* * *
Диалог: Я: «Ах, Аля, как я хотела бы сейчас фунт масла!» Аля: «Ах, Марина, как я бы хотела сейчас, чтобы была хорошая погода!»
— «Марина! Я не люблю слово „фраза“, это вроде „актриса“!»
* * *
— «Марина! Мне кажется, что я должна это держать шелковыми руками!»
(Держа в руках Лермонтова)
* * *
«Я не терплю — счастья!»
* * *
— «Как мне горько, что я дитя! Мне почему-то жалко и чуть-чуть восторженно. Но я бы ничего не хотела, кроме детства. Я не хочу 11-ти и 12-ти лет».
* * *
Глядя в окно. Чудная погода. Солнце. — «Хорошо в такую погоду быть нищим».
«Марина! Как Вы думаете, что такое храбрость?» Когда человек боится и все-таки идет. «Значит: темная ночь со звездами».
* * *
Целуя луч: — «Луч наконец получил то, за чем лился в комнату».
* * *
Вчера я видела Стеньку Разина на Лобном месте. Впечатление случайной талантливости (так рука пошла) — как кустарные игрушки в детские рисунки. Лицо хитрое, узкое, ярко блещущие черные глаза. По обеим сторонам — болваны: огромные каторжные головы, вырастающие из дерева: там три, здесь четыре. Ватага. По левую сторону от Разина — в ногах — персияночка: балерина из кордебалета с огромным декольте и юбочкой до колен. Похоже еще на сахарную куклу. Между фигурами Разина и персияночки никакой связи, ни внешней, ни внутренней.
* * *
21-го апреля, день Егория Храброго.
— «Марина! Мне кажется, что на дне каждого колодца непременно должно быть что-нибудь синее».
* * *
На могиле у Стаховича:
Аля, восторженно: — «Мама! что я нашла! Оно не целое, — только кусочек, но все равно я положу его на могилу!»
В руках — яичная скорлупа. Сама того не зная, повторяет какой-то древний обряд, когда на могилу приносили яйца.
* * *
Лето 1919
Я стала писать пьесы — это пришло как неизбежность, — просто голос перерос стихи, слишком много воздуху в груди стало для флейты…
Пишу, действительно, себя не щадя, не помня.
Май 1920
Перечитываю сейчас «Quatre-vingt-treize».[138] Великолепно. Утомительно. Сплошное напряжение. Титаническое, как весь Hugo. Это перо стихии выбрали глашатаем. Сплошные вершины. Каждая строка — формула. Все мироздание. Все законы — божеские и человеческие. Безошибочность утомляет. Есть тончайшие разницы:
Он думал, что он непогрешим,
Он был — только безошибочен.
Из каждой страницы бы вышла книга. Пристрастие к очертанию (архитектурность, может быть).
Да. — Нет. — Черное. — Белое. — Добродетель. — Порок. — Моряк. — Воин. — Девушка. — Старик. — Дитя. — Роялист. — Республиканец.
Великолепие общих мест. Мир точно только что создан. Каждый грех — первый. Роза всегда благоухает. Нищий — совсем нищий. Девушка — всегда невинна. Старик — всегда мудр. В кабаке — всегда пьянствуют. Собака не можег не умереть на могиле хозяина.
Таков Hugo. Никаких неожиданностей.
Hugo видит в мире только правильное, совершенное, до крайности выявленное, но не индивидуально-выявленное…
…Жизнь всегда перехитрит Творца.
Никто так не видал общего в отдельном, закона — в случайном, единого — во всем.
Мать — Колокольня — Океан — Полицейский — все в порядке вещей и в таком Порядке, что даже я не восстаю!
Но почему: такое отсутствие во мне тяготения к Hugo-человеку? — Все равно, чтó ел, чтó
