не прибавишь… Какой трудный и соблазнительный подарок поэтов – Анна Ахматова!
<1918 год>
О черни.
Кого я ненавижу (и вижу), когда говорю: чернь.
Солдат? – Нет, сижу и пью с ними чай часами из боязни, что обидятся, если уйду.
Рабочих? – Нет, от «позвольте прикурить» на улице, даже от чистосердечного: «товарищ» – чуть ли не слезы на глазах.
Крестьян? – Готова с каждой бабой уйти в ее деревню – жить: с ней, с ее ребятишками, с ее коровами (лучше без мужа, мужиков боюсь!). главное: слушать, слушать, слушать!
Кухарок и горничных? – Но они, даже ненавидя, так хорошо рассказывают о домах, где жили: как барин газету читал: «Русское слово», как барыня черное платье себе сшила, как барышня замуж не знала за кого идти: один дохтур был, другой военный…
Ненавижу – поняла – вот кого: толстую руку с обручальным кольцом и (в мирное время) кошелку в ней, шелковую («клеш») юбку на жирном животе, манеру что-то высасывать в зубах, шпильки, презрение к моим серебряным кольцам (золотых-то, видно, нет!) – уничтожение всей меня – все человеческое мясо – мещанство!
* * *
Большевики мне дали хороший русский язык (речь, молвь)… Очередь – вот мой Кастальский ток! Мастеровые, бабки, солдаты… Этим же даром большевикам воздам!
1-го июня 1918 г.
Аля:
– Ты сожженная какая-то.
– Я никак не могу придумать для тебя подходящего ласкательного слова. Ты на небе была и в другое тело перешла.
* * *
Солдатики на Казанском вокзале.
* * *
Аля: «У меня тоже есть книга. – Толстого Льва: как лев от любви задохся».
* * *
В деревне я – город, в городе – деревня. (В городе, летом, хожу без шляпы, в деревне – не хожу босиком. Распущенность). Вернее всего – оттуда: с окраин, с застав.
* * *
– Вы любите детей? – Нет. – Могла бы прибавить: «не всех, так же, как людей, таких, которые» и т. д.
Могла бы – думая об 11-летнем мальчике Османе в Гурзуфе, о «Сердце Анни» Бромлей, и о себе в детстве – сказать «да».
Но зная, как другие говорят это «да» – определенно говорю – «нет».
* * *
Не люблю (не моя стихия) детей, пластических искусств, деревенской жизни, семьи.
* * *
Милый друг: Вы говорите – и Вы правы – что и желание смерти – желание страсти.
Я только переставляю.
* * *
Куда пропадает Алина прекрасная душа, когда она бегает по двору с палкой, крича: Ва-ва-ва-ва!
* * *
Почему я люблю веселящихся собак и не люблю (не выношу) веселящихся детей?!
Детское веселье – не звериное. Душа у животного – подарок, от ребенка (человека) я ее требую и, когда не получаю, ненавижу ребенка.
* * *
Люблю (выношу) зверя в ребенке, в прыжках, движениях, криках, но когда этот зверь переходит в область слова (что уже нелепо, ибо зверь бессловесен) – получается глупость, идиотизм, отвращение.
* * *
Зверь тем лучше человека, что никогда не вульгарен.
* * *
Когда Аля с детьми, она глупа, бездарна, бездушна, и я страдаю, чувствую отвращение, чуждость, никак не могу любить.
* * *
Мой сон – 9-го июня 1918 г. 1 ч. дня
Город на горе. Безумный ветер. Вот-вот дом сорвется, как уже сорвалось – сердце. Но знаю во сне, что дом не сорвется, потому что нужно, чтобы сон снился дольше.
– Просыпаюсь
В комнате – очень женственный мальчик лет 17-ти, в военном. Говорит мне «ты», смеется. (Он художник, большевик). «Но я не знаю, кто Вы». – «Неужели не узнаешь? Ну, подумай!» – Я не угадываю. – «Я отец Жана». – «Какого Жана?» – «Такой новый человек. Жан».
– Просыпаюсь –
В темной передней, у телефона. Я ему: «Но ведь телефон не звонит!»
– Просыпаюсь –
Бешеный автомобиль. Я и еще люди. Мчимся. Точное видение: слева – высоких холмов, сплошь покрытых красным осенним листом. Летим на огромное дерево (дуб). Разобьемся. – Мимо. –
На холмах работают рабочие. Впереди – лужайка. Тропинки, отдельные огромные деревья. Я во сне думаю: выдумать я всего этого не могу, д<должно> б<быть> я это где-то, в детстве, видела. Д<олжно> б<ыть> во Фрейбурге (12 л<ет>, сосновый лес).
– Просыпаюсь –
Мчимся. Кто-то догоняет. Не велосипед, не автомобиль. Опережает. Возвращается. Хочу к нему. Хочу сказать шоферу, чтобы остановил автомобиль. Шофера нет. Останавливаю. На дороге – мой прежний мальчик. Вижу, что он стал меньше ростом, подымаю для поцелуя голову выше, чем следует, делаю вид, что тянусь к нему, зная, что от этого он станет выше. И вдруг замечаю на нем женское – белое с цветами – платье. Но все-таки хочу уйти с ним от других.
* * *
Просыпаюсь. От груди – огромная, горячая волна.
* * *
– Аля принесла цветы Лиле. Узнаю случайно. – С 10 ч. утра до 2-х ч. Аля обратилась ко мне всего один раз: «Мама, можно» и т. д.
– Когда она с детьми, она определенно меня забывает. Только к вечеру, когда закат: «Марина! Какое красивое небо!»
* * *
Милый друг! Когда я не с вами, я не лицемерка. Защищая при Вас детей, я глубоко равнодушна к ним, когда я одна. Здесь четверо детей, и ни один из них до сих пор не знает, как меня зовут.
Когда в детстве (7 лет) я играла со взрослыми в карты и взятка была моя, я никогда не заявляла.
Так всю жизнь. Тогда от деликатности, сейчас от брезгливости.
* * *
«Взрослые не понимают детей». Да, но как дети не понимают взрослых! И зачем они вместе?!
* * *
Сытый голодному не товарищ. Ребенок сыт, взрослый голоден.
* * *
Детство. 6 или 7 лет. Таруса. Рябина. Рубят котлеты. Хлыстовки. Ягоды приносят.
* * *
В детстве я всегда рвалась от детей к взрослым, 4-х лет от игр к книгам. Не любила – стеснялась и презирала – кукол. Единственная игра, которую я любила – aux barres[132], 11 л<ет> в Лозанне – за то, что две партии и героизм.
16-го июня 1918 г.
Антокольский о теософских, беатриченских, ясновидящих – непременно девических! – шеях:
«Такое впечатление, что они ее из лейки поливают».
* * *
А<нтоколь>ский о Н<икодиме>: «Он – гётеянец. Т. е. – нет – я неверно сказал, я хочу сказать, что к нему по ночам является пудель или Mater Dolorosa»[133].
* * *
– В Польше есть почетная должность сторожа могилы Костюшко.
* * *
4-го июля 1918 г.
Аля: – «М<арина>! Что такое – бездна?»
Я: – «Без дна».
Аля: – «Значит, небо – единственная бездна, потому что только оно одно и есть без дна».
* * *
– «Марина! Неужели ты все эти стихи написала? Мне даже не верится – так прекрасно!»
* * *
6-го июля 1918 г.
«– Марина! Мы с тобою в разряженных именах: Ариадна – Марина».
* * *
Н<икодим> (о подвиге):
– Самоуничижение – такой же инстинкт, как самосохранение.
* * *
Разница между мной (ребенком) и Алей:
– У Али восторг к своему (своей породе в мире) перевешивает сильное отвращение к чужому.
У меня – наоборот. (Было и есть).
* * *
Аля (пропустив, по свойственной ей медлительности, шарманщика):
– Марина! Я не особенно жалею, когда пропускаю какую-нибудь радость, а когда горе – жалею. Я только одного горя бы не жалела: видеть черта.
* * *
Аля:
– «Марина! –
С какой стороны – страна старины?» (В Кремле).
«Марина! Как старый лев лучше, чем старая женщина!»
* * *
Глядя в небо:
– «Марина! Как голубизна загребает белизну!»
* * *
– «Марина! Голова у меня тяжелая, как у памятника, только не на вес».
17-го июля 1918 г.
Хаос, взятый на учет.
* * *
Беззащитность рукописи (я).
* * *
30-го июля 1918 г.
Аля: – «Марина! Если бы твое кресло не было мягкое, оно было бы настоящее жесткое кресло».
* * *
Александр Македонский, разрубая Гордиев узел, просто груб.
* * *
Лунная ночь в городе всегда готична.
* * *
Саламандра не огненна, она – огнеупорна. Какой безумный холод, чтобы жить в огне!
* * *
31-го июля 1918 г.
– «Мама! Я не могу спать! У меня такие острые думы!
– Марина! Мне кажется – нет людей духа. Не духа, когда дышишь, а того, другого. Ты меня понимаешь?»
* * *
1-го августа 1918 г.
– «Где дыра, а сквозь дыру – синее небо, там – Италия». (Н<икодим>)
* * *
Аля: – «Марина! Когда ты пишешь – ты только водишь рукой, а пишет – душа».
* * *
Аля, о видении ангела: лицо неяркое, как луна, а глаза нарисованные, а внутри – точно простокваша.
* * *
«У меня горе тяжелое, как железо, как бомба».
* * *
– Воспоминание: этим летом я как-то после купанья сидела на песке. Подошла огромная белая лохматая собака и села рядом. И вот, Надя: «Чтой-то, барыня, странно на вас глядеть: на одного-то слишком много надето, а у другого – чего-то не хватает».
(Много шерсти у пса, отсутствие одежды – у меня).
* * *
Два источника гениальности женщины: 1) её любовь к кому-нибудь (взаимная или нет – все равно), 2) чужая нелюбовь.
* * *
Бездарна женщина: когда не любит (никого), когда ее любит тот, кого она не любит.
* * *
Когда нет мужчин, я о них никогда не думаю, как будто их никогда и не было.
* * *
21-го августа 1918 г.
Еда иногда пахнет совсем не едой: приключением, грустью (запах кухни большого отеля).
* * *
Аля: – «Марина! Я хотела бы написать книгу про все. Только я бы не хотела ее продавать, я бы хотела, чтобы она у нас осталась, чтобы ее могли читать только родные: душевно-родные и другие»…
* * *
Марина! А у тебя иногда дикие глаза: в них степи, ночь…
* * *
На днях разбился верхний свет в столовой. Стекла вдребезги, кирпичи, штукатурка, звон. Мы с Алей еле спаслись. Аля, в слезах: – «Марина! я жалею книги!»
– «Какие книги?»
– «Ведь дом рушится!»
* * *
– «Да! И если ты через 10 минут не будешь готова, я тебя не возьму ни гулять, ни в Кремль, и не дам тебе чаю!»
– «А я тогда буду жить как святые! И буду писать 8 страниц в день!»
(В реплике – ни самолюбия, ни самомнения, ни смирения – сразу сжилась).
* * *
Я – le contre – coup du fait[134].
* * *
Мужчины и женщины мне – не равно близки, равно – чужды. Я так же могу сказать: «вы, женщины», как: «вы, мужчины». Говоря: «мы – женщины», всегда немножко преувеличиваю, веселюсь, играю.
* * *
Июльское солнце я чувствую черным.
* * *
Аля, 27-го августа 1918 г., в кухне, за ужином – ко мне и Наде:
«Вы тут все про дворников говорите, а я думаю про свою серебряную страну».
* * *
Из письма:
Нас делят, дружочек, не вещи высокого порядка, а быт. Согласитесь, что не
