вместе ушли из того дома и к которому я, говоря правду, уже охладевал, когда твой огонь согрел и зажег меня; не верю! не верю!

Он положил свою свободную руку себе на глаза и умолк на мгновенье. Марианна тоже ни слова не промолвила и потупилась… Она почувствовала, что он ей не сказал ничего нового.

— Я думал прежде, — продолжал Нежданов, отняв руку от глаз, но уже не глядя больше на Марианну, — что я в самое-то дело верю, а только сомневаюсь в самом себе, в своей силе, в своем уменье; мои способности, думал я, не соответствуют моим убеждениям… Но, видно, этих двух вещей отделить нельзя да и к чему обманываться! Нет — я в самое дело не верю. А ты веришь, Марианна?

Марианна выпрямилась и подняла голову.

— Да, Алексей, верю. Верю всеми силами души — и посвящу этому делу всю свою жизнь! До последнего дыхания!

Нежданов повернулся к ней и измерил ее всю умиленным и завидующим взглядом. — Так, так; я ждал такого ответа. Вот ты и видишь, что нам вместе делать нечего: ты сама одним ударом перерубила нашу связь.

Марианна молчала.

— Вот и Соломин, — начал снова Нежданов, — хоть и он не верит…

— Как?

— Нет! Он не верит… да это ему и не нужно; он подвигается спокойно вперед. Человек, который идет по дороге в город, не спрашивает себя: да существует ли, полно, этот город? Он идет себе да идет. Так и Соломин. И больше ничего не нужно. А я… вперед не могу; назад не хочу; оставаться на месте — томно. Кому же дерзну я предложить быть моим товарищем? Знаешь поговорку: один под один конец, другой под другой — и пошло дело на лад? А коли один не сможет нести — как быть другому?

— Алексей, — промолвила нерешительно Марианна, — ты, мне кажется, преувеличиваешь. Мы ведь любим друг друга.

Нежданов глубоко вздохнул.

— Марианна… Я преклоняюсь перед тобою… а ты жалеешь меня — и каждый из нас уверен в честности другого: вот настоящая правда! А любви между нами нет.

— Но постой, Алексей, что ты говоришь! Ведь сегодня же, сейчас, за нами явится погоня… Ведь нам надобно уходить вместе, а не расставаться.

— Да; и ехать к попу Зосиме, чтобы он нас обвенчал, по предложению Соломина. Я хорошо знаю, что в твоих глазах этот брак не что иное, как паспорт, как средство избегнуть полицейских затруднений… но все-таки он некоторым образом обязывает… к житию вместе, рядом… или если не обязывает, то, по крайней мере, предполагает желание жить вместе.

— Что ж это, Алексей? Ты здесь останешься?

У Нежданова чуть было не сорвалось с языка: «Да» — но он одумался и промолвил:

— Н… н… нет.

— В таком случае ты удалишься отсюда не туда, куда я.

Нежданов крепко пожал ее руку, которая все еще лежала на его руке.

— Оставить тебя без покровителя, без защитника было бы преступно — и я этого не сделаю, как я ни плох. У тебя будет защитник… Не сомневайся в том!

Марианна нагнулась к Нежданову — и, заботливо приблизив свое лицо к его лицу, старалась заглянуть ему в глаза, в душу — в самую душу.

— Что с тобой, Алексей? Что у тебя на сердце? Скажи !.. Ты меня беспокоишь. Твои слова так загадочны, так странны… И лицо твое! Я никогда не видала у тебя такого лица!

Нежданов тихонько отклонил ее и тихонько поцеловал у ней руку. На этот раз она не противилась — и не засмеялась, и все продолжала заботливо и тревожно глядеть на него.

— Не беспокойся, пожалуйста! Тут ничего страшного нет. Вся беда моя вот в чем. Маркелова, говорят, мужики побили; он отведал их кулаков, они помяли ему бока… Меня мужики не били, они даже пили со мною, пили мое здоровье… но душу они мою помяли, хуже чем бока у Маркелова. Я был рожден вывихнутым… хотел себя вправить, да еще хуже себя вывихнул. Вот именно то, что ты замечаешь на моем лице.

— Алексей, — медленно промолвила Марианна, — тебе было бы грешно не быть откровенным со мною.

Он стиснул свои руки.

— Марианна, все мое существо перед тобою как на ладони; и что бы я ни сделал, говорю тебе наперед: в сущности, ничему, ничему ты не удивишься!

Марианна хотела попросить объяснения этих слов, однако не попросила… притом в это мгновенье в комнату вошел Соломин.

Движенья его были быстрей и резче обыкновенного. Глаза прищурились, широкие губы сжались, все лицо как будто заострилось и приняло выражение сухое, твердое и несколько грубое.

— Друзья мои, — начал он, — я пришел вам сказать, что мешкать нечего. Собирайтесь… ехать вам пора. Через час надо вам быть готовыми. Надо вам ехать венчаться. От Паклина нет никакого известия; лошадей его сперва задержали в Аржаном, а потом прислали назад… Он остался там. Вероятно, его увезли в город. Он, конечно, не донесет, но бог его знает, разболтает, пожалуй. Да и по лошадям могли узнать. Мой двоюродный предупрежден. Павел с вами поедет. Он и свидетелем будет.

— А вы… а ты? — спросил Нежданов. — Разве ты не поедешь? Я вижу, ты одет по-дорожному, — прибавил он, указав глазами на высокие болотные сапоги, в которых пришел Соломон.

— Это я… так… на дворе грязно.

— Но отвечать ты за нас ведь не будешь?

— Не полагаю… во всяком случае — это уж мое дело. Итак, через час. Марианна, Татьяна желает вас видеть. Она что-то там приготовила.

— А! Да! Я и сама хотела к ней идти…

Марианна направилась к двери…

На лице Нежданова изобразилось нечто странное, нечто вроде испуга, тоски…

— Марианна, ты уходишь? — промолвил он внезапно упавшим голосом.

Она остановилась.

— Я через полчаса вернусь. Мне уложиться недолго.

— Да; но подойди ко мне…

— Изволь; зачем?

— Мне еще раз хочется взглянутъ на тебя. — Он посмотрел на нее долгим взором. — Прощай, прощай, Марианна ! — Она изумилась. — То бишь… Что это я? Это я так… сболтнул. Ты ведь через полчаса вернешься? Да?

— Конечно.

— Ну, да… да… Извини. У меня в голове путаница от бессонницы. Я тоже сейчас… уложусь.

Марианна вышла из комнаты. Соломин хотел было пойти за ней.

Нежданов остановил его:

— Соломин!

— Что?

— Дай мне руку. Надо ж мне поблагодарить тебя за твое гостеприимство.

Соломин усмехнулся.

— Вот что вздумал! — Однако подал ему руку.

— И вот еще что, — продолжал Нежданов, — если со мной что случится, могу я надеяться на тебя, что ты не оставишь Марианну?

-Твою будущую жену?

— Ну да, Марианну.

— Во-первых, я уверен, что с тобой ничего не случится; а во-вторых, ты можешь быть спокоен: Марианна мне так же дорога, как и тебе.

— О! Я это знаю… знаю… знаю! Ну и прекрасно. И спасибо. Так через час?

— Через час.

— Я буду готов. Прощай!

Соломин вышел и догнал Марианну на лестнице. Он намеревался ей сказать что-то насчет Нежданова, да промолчал. И Марианна, с своей стороны, поняла, что Соломин намеревался ей что-то сказать — и именно насчет Нежданова — и что он промолчал. И она промолчала тоже.

XXXVII

Как только Соломин вышел, Нежданов мгновенно вскочил с дивана, прошелся раза два из одного угла в другой, потом постоял с минуту в каком-то каменном раздумье посреди комнаты; внезапно встрепенулся, торопливо сбросил с себя свой «маскарадный» костюм, отпихнул его ногою в угол, достал и надел свое прежнее платье. Потом он подошел к трехногому столику, вынул из ящика две запечатанные бумажки и еще какой-то небольшой предмет, сунул его в карман, а бумажки оставил на столе.

Потом он присел на корточки перед печкой, отворил заслонку… В печке оказалась целая груда пепла. Это было все, что оставалось от бумаг Нежданова, от заветной тетрадки… Он сжег все это в течение ночи. Но тут же в печке, сбоку, прислоненный к одной из стенок, находился портрет Марианны, подаренный ему Маркеловым. Видно, у него не хватило духа сжечь и этот портрет! Нежданов бережно вынул его и положил на стол рядом с запечатанными бумажками.

Потом он решительным движением руки сгреб свою фуражку и направился было к двери… но остановился, вернулся назад и вошел в комнату Марианны. Там он постоял с минуту, оглянулся кругом и, приблизившись к ее узенькой кроватке, нагнулся — и с одиночным немым рыданьем приник губами не к изголовью, а к ногам постели … Потом он разом выпрямился — и, надвинув фуражку на лоб, бросился вон.

Ни с кем не встретившись ни в коридоре, ни на лестнице, ни внизу, Нежданов проскользнул в палисадник. День был серый, небо висело низко, сырой ветерок шевелил верхушки трав и качал листья деревьев; фабрика стучала и шумела меньше, чем о ту же пору в другие дни; с двора ее несло запахом угля, дегтя, сала. Зорко и подозрительно оглянулся Нежданов и пошел прямо к той старой яблоне, которая привлекла его внимание в самый день его приезда, когда он в первый раз выглянул из окна своей квартирки. Ствол этой яблони оброс сухим мохом; шероховатые обнаженные сучья, с кое-где висевшими красноватыми листьями, искривленно поднимались кверху, наподобие старческих, умоляющих, в локтях согбенных рук. Нежданов стал твердой ногою на темную землю, окружавшую корень яблони, и вынул из кармана тот небольшой предмет, который находился в ящике стола. Потом он внимательно посмотрел на окна флигелька…

«Если кто-нибудь меня увидит в эту минуту, — подумал он, — тогда, быть может, я отложу…» Но нигде не показалось ни одного человеческого лица… точно все вымерло, все отвернулось от него, удалилось навсегда, оставило его на произвол судьбы. Одна фабрика глухо гудела и воняла, да сверху стали сеяться мелкие, иглистые капли холодного дождя.

Тогда Нежданов, взглянув сквозь кривые сучья дерева, под которым он стоял, на низкое, серое, безучастно-слепое и мокрое небо, зевнул, пожался, подумал: «Ведь ничего другого не осталось, не назад же в Петербург, в тюрьму», сбросил фуражку долой и, заранее ощутив во всем теле какую-то слащавую, сильную, томительную потяготу, приложил к груди револьвер, дернул пружину курка…

Что-то разом толкнуло его, даже не слишком сильно… но он уже лежал на спине и старался понять: что с ним и как он сейчас видел Татьяну?.. Он даже хотел позвать ее, сказать: «Ах, не надо!» — но вот уже он весь , онемел, и над лицом его, в глазах, на лбу, в мозгу завертелся мутно-зеленый вихрь — и что-то страшно тяжелое и плоское