к Василисе Петушков еще более раззнакомился с своими товарищами. Он видал их только в необходимых случаях и тут, для избежания намеков и насмешек (что, впрочем, не всегда ему. удавалось), принимал отчаянно суровый и сосредоточенно-запуганный вид зайца, который барабанит посреди фейерверка. Во-вторых, Онисим не давал ему покою, потерял всякое к нему уважение, ожесточенно преследовал, стыдил его. В-третьих, наконец… Увы! Читайте далее, благосклонный читатель.
V
Однажды Петушков (которому, по вышеозначенным причинам, вне дома Прасковьи Ивановны приходилось плохо) сидел в задней, Василисиной, комнате и хлопотал над каким-то доморощенным снадобьем, не то вареньем, не то настойкой. Хозяйки не было дома. Василиса сидела в булочной и попевала песенку.
Постучались в форточку. Василиса встала, подошла к окошку, слегка вскрикнула, засмеялась и начала с кем-то перешептываться. Вернувшись на место, она вздохнула и принялась петь громче прежнего…
— С кем ты это разговаривала? — .спросил ее Петушков.
Василиса продолжала «ломать калину».
— Василиса, слышишь? а, Василиса?
— Что вам?
— С кем ты разговаривала?
— А вам на что?
— Да так.
Петушков вышел из задней комнаты в пестром архалуке, с засученными рукавами и с ливером в руках.
— Ас хорошим приятелем, — отвечала Василиса.
— С каким хорошим приятелем?
— Ас Петром Петровичем.
— С Петром Петровичем?.. С каким Петром Петровичем?
— А он тоже ваш брат. Прозвище такое мудреное.
— Бублицын?
— Ну да, да, Петр Петрович.
— И ты его знаешь?
— Еще бы! — возразила Василиса, качнув головой. Петушков молча прошелся раз десять по комнате.
— Послушай, Василиса, — сказал он наконец, — то есть ты как его знаешь?
— Как знаю?.. Знаю… Он барин такой хороший.
— Как, однако ж, хороший? как хороший? как хороший? Василиса посмотрела на Ивана Афанасьевича.
— Хороший, — проговорила она медленно и с недоумением. — Известно какой.
Петушков закусил губы и начал опять ходить по комнате.
— О чем же ты с ним разговаривала? а? Василиса улыбнулась и потупилась.
— Говори же, говори, говори, говорят тебе, говори!
— Какой вы сегодня сердитый, — заметила Василиса. Петушков молчал.
— Ну, нет, Василиса, — начал он наконец, — нет, я сердиться не буду… Ну, скажи же мне, о чем же вы говорили? Василиса засмеялась.
— Такой, право, шутник этот Петр Петрович!
— А что?
— Уж такой!
Петушков опять помолчал.
— Василиса, ты ведь любишь меня? — спросил он ее.
— Ну, и вы туда же!
У бедного Петушкова защемило на сердце. Вошла Прасковья Ивановна. Сели обедать. После обеда Прасковья Ивановна отправилась на полати. Сам Иван Афанасьич прилег на печи, повертелся и заснул. Осторожный скрип разбудил его. Иван Афанасьич приподнялся, оперся на локоть, смотрит: дверь отворена. Он вскочил — Василисы нет. Он на двор — и на дворе ее нету; на улицу — глядь туда, сюда: Василисы не видать. Без шапки пробежал он до самого рынка: нет, не видать Василисы. Медленно вернулся он в булочную, взлез на печь, повернулся лицом к стене. Тяжело ему стало. Бублицын… Бублицын… это имя так и звучало у него. в ушах.
— Что с тобой, батюшка? — спросила его сонливым голосом Прасковья Ивановна. — Чего охаешь?
— Ничего, матушка, так. Ничего. Давит что-то.
— Грибы, — пролепетала Прасковья Ивановна, — все грибы. О господи, помилуй нас, грешных!
Час прошел, другой-Василисы все нет. Петушков двадцать раз порывался встать и двадцать раз с тоской забивался под тулуп… Наконец, однако ж, он слез с печи и хотел было домой пойти и на двор уже вышел, да вернулся. Прасковья Ивановна встала. Работник Лука, черный, как жук, хотя и булочник, заложил хлебы в печь. Петушков опять вышел на крыльцо и задумался. Проживающий на дворе козел подобрался к нему и слегка, дружелюбно толкнул его рогами. Петушков посмотрел на него и-, бог знает почему, сказал: «Кысь, кысь». Вдруг низенькая калитка тихо распахнулась и появилась Василиса. Иван Афанасьич отправился к ней прямо навстречу, взял ее за руку и довольно хладнокровно, но решительно, сказал ей:
— Ступай за мной.
— Да позвольте, Иван Афанасьич… я…
— Ступай за мной, — повторил он.
Она повиновалась.
Петушков привел ее к себе на квартиру. Онисим, по обыкновению, спал врастяжку. Иван Афанасьич разбудил его, велел зажечь свечку. Василиса подошла к окошку и молча села. Пока Онисим возился с огнем в передней, Петушков неподвижно стоял у другого окна и глядел на улицу. Вошел Онисим, с свечкой в руках, начал было ворчать… Иван Афанасьич быстро обернулся.
— Ступай вон, — сказал он ему. Онисим остановился посреди комнаты…
— Ступай вон сейчас, — повторил Петушков грозно. Онисим посмотрел на барина и вышел. Иван Афанасьич закричал ему вслед:
— Вон, совсем вон. Из дому. Придешь через два часа. Онисим убрался.
Петушков дождался, пока стукнула калитка, и тотчас же подошел к Василисе.
— Где ты была? Василиса смешалась.
— Где ты была? говорят тебе, — повторил он. Василиса посмотрела кругом…
— Тебе я говорю… Где ты была? И Петушков поднял было руку…
— Не бейте меня, Иван Афанасьич, не бейте… — с испугом пролепетала Василиса. Петушков отвернулся.
— Бить тебя… Нет! я тебя бить не стану. Бить тебя? Извини, извини, голубушка. Бог с тобой. Когда я думал, что ты меня любишь, когда я… когда…
Иван Афанасьич умолк. Он задыхался.
— Слушай, Василиса, — сказал он наконец, — я, ты знаешь, человек добрый; ведь ты знаешь, Василиса, знаешь?
— Знаю, — проговорила она запинаясь.
— Я никому зла не делаю, никому, никому на свете. И никого не обманываю. Зачем же ты меня обманываешь?
— Да я вас не обманываю, Иван Афанасьич.
— Не обманываешь? Ну, хорошо. Ну, хорошо. Ну, говори же, где ты была?
— Я ходила к Матрене.
— Врешь!
— Ей-богу, к Матрене. Вы спросите у ней, коли мне не верите.
— А Буб… ну, как его… черта этого видела?
— Видела.
— Видела? Видела? а! видела? Петушков побледнел.
— Так ты с ним, поутру-то, у окошка сговаривалась… а? а?
— Они меня просили прийти.
— А ты и пошла… Спасибо, матушка, спасибо, родная! — Петушков поклонился Василисе в пояс.
— Да, Иван Афанасьич, вы, может, думаете…
— Уж ты бы лучше не говорила! Да и я, дурак, хорош. Чего раскричался? Да ты, пожалуй, с кем там хочешь знайся. Мне до тебя дела нет. Вот еще! Я тебя и знать-то не хочу.
Василиса встала.
— Воля ваша, Иван Афанасьич.
— Куда ты идешь?
— Да ведь вы сами…
— Я тебя не прогоняю, — перебил ее Петушков.
— Нет уж, Иван Афанасьич… Что ж уж мне у вас оставаться?..
Петушков дал ей. дойти до двери.
— Так ты уходишь, Василиса?
— Вы меня все обижаете…
— Я тебя обижаю! Бога ты не боишься, Василиса! Когда же я тебя обижал? Ну, нет, нет, скажи, когда?
— Да как же? Вот и теперь чуть меня не побили.
— Василиса, грешно тебе. Право, грешно!
— И еще попрекали, что я, дескать, с тобой знаться не хочу. Я, дескать, барин.
Иван Афанасьич начал молча ломать себе руки. Василиса дошла до середины комнаты.
— Что ж? Бог с вами, Иван Афанасьич. Я сама по себе, а вы сами по себе…
— Полно, Василиса, полно, — перебил ее Петушков. — Ты лучше рассуди, посмотри на меня. Ведь я на себя не похож, Ведь я сам не знаю, что говорю… Хотя бы ты меня пожалела.
— Вы меня все обижаете, Иван Афанасьич…
— Эх, Василиса! кто прошлое помянет, тому глаз вон. Не правда ли? Ведь ты на меня не сердишься, не правда ли?.
— Вы меня все обижаете, — повторяла Василиса.
— Не буду, душа, не буду. Прости меня, старого человека. Я вперед уже не буду никогда. Ну, простила меня, что ли?
— Бог с вами, Иван Афанасьич.
— Ну, засмейся, засмейся… Василиса отвернулась.
— Засмеялась, душа, засмеялась! — закричал Петушков и запрыгал на месте, как ребенок…
VI
На другой день Петушков, по обыкновению, отправился в булочную. Все пошло по-прежнему. Но в сердце у него засела заноза. Он уже не так часто посмеивался и иногда задумывался. Настало воскресенье. У Прасковьи Ивановны болела поясница; она не слезала с полатей; через силу сходила к обедне. После обедни Петушков позвал Василису в заднюю комнатку. Она все утро жаловалась на скуку. Судя по выражению лица Ивана Афанасьича, в его голове вертелась мысль необыкновенная и для него самого неожиданная.
— Сядь-ка ты вот здесь, Василиса, — сказал он ей, — а я тут сяду. Мне нужно с тобой поговорить маленько. Василиса села.
— Скажи мне, Василиса, ты писать умеешь?
— Писать?
— Да, писать?
— Нет, не умею.
— А читать?
— И читать не умею.
— А кто ж тебе письмо-то мое прочитал?
— Дьячок. Петушков помолчал.
— А хотела бы ты знать грамоте?
— Да на что нам грамоте знать, Иван Афанасьич?
— Как на что? Книги можно читать.
— А в книгах-то что стоит?
— Все хорошее… Послушай, хочешь, я тебе принесу книжку?
— Да ведь я читать не умею, Иван Афанасьич.
— Я буду тебе читать.
— Да ведь, чаи, скучно?
— Как можно! скучно! Напротив, оно против скуки хорошо.
— Разве сказки читать будете?
— А вот увидишь завтра.
Петушков к вечеру возвратился домой и начал рыться у себя в ящиках. Нашел он несколько разрозненных томов «Библиотеки для чтения», штук пять серых московских романов, арифметику Назарова, детскую географию с глобусом на заглавном листе, вторую часть истории Кайданова, два сонника, месяцеслов за 1819 год, два нумера «Галатеи», «Наталью Долгорукую» Козлова и первую часть «Рославлева». Долго думал он, что бы выбрать? и наконец решился взять поэму Козлова и «Рославлева».
На другой день Петушков поспешно оделся, сунул обе книжонки под лацкан сюртука, пришел в булочную и, как только улучил свободное время, усадил Василису и начал читать ей роман Загоскина. Василиса сидела неподвижно; сперва улыбалась, потом как будто призадумалась… потом нагнулась немного вперед; глаза ее съежились, рот слегка раскрылся, руки упали на колени: она задремала. Петушков читал скоро, невнятно и глухим голосом, поднял глаза…
— Василиса, ты спишь?
Она встрепенулась, потерла себе лицо и потянулась. Петушкову досадно стало на нее и на себя…
— Скучно, — лениво проговорила Василиса.
— Послушай, хочешь, я тебе стихи почитаю?
— Как?
— Стихи… хорошие стихи.
Петушков проворно достал поэму Козлова, вскочил, прошелся по комнате, стремительно подбежал к Василисе и принялся читать. Василиса закинула голову назад, растопырила руки, вгляделась в лицо Петушкова-и вдруг залилась звонким и резким хохотом… так и покатилась.
Иван Афанасьич с досадой швырнул книгу на пол. Василиса продолжала хохотать.
— Ну, чему ты смеешься, глупая?1 Василиса заливалась пуще прежнего.
— Смейся, смейся, — ворчал Петушков сквозь зубы. Василиса взялась за бока, заохала.
— Да чему ты, сумасшедшая?
Но Василиса только руками махала. Иван Афанасьич схватил фуражку и выбежал из дому.
