звук речей

Дышал таким избытком состраданья…

Сквозь слезы, не сказавши ничего,

Дуняша посмотрела на него.

LXII

Что́ было в этом взгляде, боже мой!

Глубокая, доверчивая нежность,

Любовь, и благодарность, и покой

Блаженства, преданность и безмятежность,

И кроткий блеск веселости немой,

Усталость и стыдливая небрежность,

И томный жар, пылающий едва…

Досадно — недостаточны слова.

LXIII

Андрей не понял ровно ничего,

Но чувствовал, что грудь его готова

Внезапно разорваться, — до того

В ней сердце вдруг забилось. Два-три слова

С усильем произнес он… на него

Дуняша робко посмотрела, снова

Задумалась — и вот, не мысля зла,

Ему тихонько руку подала.

LXIV

Он всё боялся верить… Но потом

Вдруг побледнел… лицо закрыл руками

И тихо наклонился весь в немом

Восторге… Быстро, крупными слезами

Его глаза наполнились… О чем

Он думал… также выразить словами

Нельзя… Нам хорошо, когда в тупик

Приходит описательный язык.

LXV

Она молчала… и молчал он сам.

О! то, что в это дивное мгновенье

Их полным, замирающим сердцам

Одну давало жизнь, одно биенье, —

Любовь едва решается речам

Себя доверить… Нужно ль объясненье*

Того, что несомненней и ясней

(Смотри Шекспира) солнечных лучей?

LXVI

Он руку милую держал в руках

Похолодевших; слабые колени,

Дрожа, под ним сгибались… а в глазах

Полузакрытых пробегали тени.

Он задыхался… Между тем, о страх!

Фаддей (супруг) входил в пустые сени…

Известно вам, читатели-друзья,

Всегда приходят вовремя мужья.

LXVII

«Я голоден», — сказал он важно, вдруг

Шагнувши в комнату. Дуняша разом

Исчезла; наш Андрей, наш бедный друг

(Коварный друг!) глядел не то Фоблазом*,

Не то Маниловым; один супруг

Приличье сохранил и даже глазом

Не шевельнул, не возопил «о-го!»

Как муж — он не заметил ничего.

LXVIII

Андрей пробормотал несвязный вздор,

Болезненно зевнул, стал как-то боком,

Затеял было странный разговор

О Турции, гонимой злобным роком*,

И, наконец, поднявши к небу взор,

Ушел. В недоумении глубоком

Воскликнул муж приятелю вослед:

«Куда же вы? Сейчас готов обед».

LXIX

Андрею не до кушанья. Домой

Он прибежал и кинулся на шею

Сперва к хозяйке, старой и кривой,

Потом к оторопелому лакею…

Потом к собаке. С радостью большой

Он дал бы руку своему злодею

Теперь… Он был любим! он был любим!

Кто мог, о небеса, сравниться с ним?

LXX

Андрей блаженствовал… Но скоро в нем

Другое чувство пробудилось. Странно!

Он поглядел задумчиво кругом…

Ему так грустно стало — несказанно,

Глубоко грустно. Вспомнил он о том,

Что в голове его не раз туманно

Мелькало… но теперь гроза бедой,

Неотразимой, близкой, роковой

LXXI

Ему представилась. Еще вчера

Не разбирал он собственных желаний.

При ней он был так счастлив… и с утра

Тоской немых, несбыточных мечтаний

Томился… Но теперь — прошла пора

Блаженства безотчетного, страданий

Ребяческих… не возвратится вновь

Прошедшее. Андрей узнал любовь!

LXXII

И всё предвидел он: позор борьбы,

Позор обмана, дни тревог и скуки,

Упрямство непреклонное судьбы,

И горькие томления разлуки,

И страх, и всё, чем прокляты рабы…

И то, что́ хуже — хуже всякой муки:

Живучесть пошлости. Она сильна;

Ей наша жизнь давно покорена.

LXXIII

Он не шутя любил, недаром… Он,

В наш век софизмов, век самолюбивый,

Прямым и добрым малым был рожден.

Ему дала природа не кичливый,

Но ясный ум; он уважал закон

И собственность чужую… Молчаливый,

Растроганный, он медленно лицо

Склонил и тихо вышел на крыльцо.

LXXIV

На шаткую ступеньку сел Андрей.

Осенний вечер обагрял сияньем

Кресты да стены белые церквей.

Болтливым, свежим, долгим трепетаньем

В саду трепещут кончики ветвей.

Струями разливается с молчаньем

Вечерним — слабый запах. Кроткий свет

Румянит о́блака свинцовый цвет.

LXXV

Садится солнце. Воздух дивно тих,

И вздрагивает ветер, словно сонный.

Окошки темных домиков на миг

Зарделись и погасли. Отягченный

Росой внезапной, стынет луг. Затих

Весь необъятный мир. И благовонный,

Прозрачный пар понесся в вышину…

И небо ждет холодную луну.

LXXVI

Вот замелькали звезды… Боже мой!

Как равнодушна, как нема природа!

Как тягостны стремительной, живой

Душе — ее законная свобода,

Ее порядок, вечность и покой!

Но часто после прожитого года

В томительной мучительной борьбе,

Природа, позавидуешь тебе!

Часть вторая

I

Прошло шесть месяцев. Зима лихая

Прошла; вернулась ясная весна,

Среди полей взыграла голубая,

Веселая, свободная волна,

Уже пробилась почка молодая,

И дрогнула немая глубина…

Здоровая земля блестит и дышит,

И млеет и зародышами пышет.

II

А наш Андрей? Наружной перемены

В его судьбе не замечаем мы.

По-прежнему к соседу после сцены

С его женой — в теченье всей зимы

Ходил он… «Те же люди, те же стены.

Всё то же, стало быть…» Вот как умы

Поверхностные судят большей частью…

Но мы глубокомысленны, по счастью.

III

Любовь рождается в одно мгновенье —

И долго развивается потом.

С ней борется лукавое сомненье;

Она растет и крепнет, но с трудом…

И лишь тогда последнее значенье

Ее вполне мы, наконец, поймем,

Когда в себе безжалостно погубим

Упрямый эгоизм… или разлюбим.

IV

Андрей был слишком юн и простодушен…

И разлюбить не думал и не мог.

Он чувствовал, что мир его нарушен,

И тайный жар его томил и жег.

Он был судьбе задумчиво послушен,

К себе же строг, неумолимо строг…

Он уважал то, что любил… а ныне

Не верят люди собственной святыне.

V

Сперва знакомцам нашим было ново

Их положенье… но хоть иногда

Признанье было вырваться готово —

Оно не высказалось никогда.

Они как будто дали себе слово

Прошедшее забыть… и навсегда…

И слово то держали свято, твердо

И друг во друга веровали гордо.

VI

Но то, над чем не властны мы до гроба:

Улыбка, вздох невольный, взор немой —

Им изменяли часто… Впрочем, оба

Не пользовались слабостью чужой;

И даже подозрительная злоба

В их жизни, детски честной и прямой,

Не замечала пятен… (чтобы чуда

В том не нашли, прибавим мы: покуда).

VII

По-прежнему затейливо, проворно

В беседах проходили вечера.

Они смеялись так же непритворно…

Но если муж уехать со двора

Хотел — ему противились упорно,

И раньше говорили: «спать пора»,

И реже предавались тем неясным,

Мечтательным порывам, столь опасным.

VIII

Всё так… но каждый принимал участье

Во всем, что думал и желал другой.

И не совсем их позабыло счастье:

Так иногда над тучей грозовой,

Когда шумит сердитое ненастье,

Откроется внезапно золотой

Клочок небес — и луч косой, широкий

Сквозь частый дождь осветит лес далекий.

IX

Как выразить их тайную тревогу,

Когда, на время быстрое пеня,

Они шли тихо, нехотя к порогу

И расставались до другого дня?

Андрей пускался медленно в дорогу

И, голову печально наклоня,

Шагал, шагал так мерно, так уныло…

А сердце в нем тогда рвалось и ныло.

X

Но Боссюэт сказал: «Всему земному*

Командуется: марш!» — и человек,

Владыко мира, ничему живому

Сказать не может: стой вот здесь навек!*

Через равнины к морю голубому,

Далекому стремятся воды рек…

И мчится жизнь, играя на просторе,

В далекое, таинственное море,

XI

Не только кучерам, но всем известно,

Что под гору сдержаться тяжело.

Андрей боролся совестливо, честно;

Но время шло, без остановки шло…

Великодушье часто несовместно

С любовью… Что ж тут делать? И назло

Отличнейшим намереньям, как дети,

Мы падаем в расставленные сети.

XII

Андрей любил, но жертвовать собою

Умел; отдался весь — и навсегда.

Он за нее гордился чистотою

Ее души, не ведавшей стыда.

Как? Ей склониться молча головою

Пред кем-нибудь на свете?.. Никогда!

Узнать волненье робости позорной?

Унизиться до радости притворной?

XIII

Предать ее на суд толпы досужной?

Лишиться права презирать судьбу

И сделать из жены, рабы наружной.

Немую, добровольную рабу?

О нет! Душе слабеющей, недужной,

Но давшей слово выдержать борьбу,

Что надо? Добродетель и терпенье?

Нет — гордость и холодное презренье.

XIV

А если вам даны другие силы,

И сердце ваше, жадное страстей,

Не чувствует того, чем сердцу милы

Дозволенные радости людей,—

Живите на свободе… до могилы

Не признавайте никаких цепей…

Могущество спокойного сознанья

Вас не допустит даже до страданья.

XV

Андрей героем не был… и напрасно

Страдать — свободы ради — наш чудак

Не стал бы; но, как честный малый, ясно

Он понимал, что невозможно так

Им оставаться; что молчать — опасно;

Что надобно беде помочь… но как?

Об этом часто, долго, принужденно

Он думал и терялся совершенно.

XVI

Им овладело горькое сомненье…

И в тишине томительной ночей

Бессонных — в нем печальное решенье

Созрело, наконец; он должен с ней

Расстаться… с ней… о, новое мученье!

О скорбь! о, безотрадный мрак! Андреи

Предался грусти страшной, безнадежной,

Как будто перед смертью неизбежной.

XVII

Во всем признаться… не сказавши слова,

Уехать — и в почтительном письме

Растолковать… Но женщина готова

Всегда подозревать обман… В уме

Несчастного предположенья снова

Мешались, путались… В унылой тьме

Бродил он… Небольшое приключенье

Внезапно разрешило затрудненье

XVIII

В Саратове спокойно, беззаботно,

Помещик одинокий, без детей —

Андрея дядя — здравствовал; но, плотно

Покушавши копченых карасей,

Скончался. Смерть мы все клянем охотно,

А смерти был обязан наш Андрей

Именьем округленным и доходным,

Да, сверх того, предлогом превосходным

XIX

К отъезду… Пять-шесть дней в тоске понятной

Провел он… Вот однажды за столом,

С беспечностью совсем невероятной,

Играя лихорадочно ножом,

Он к новости довольно неприятной

Соседей приготовил… а потом

Отрывисто, ни на кого не глядя,

Сказал: «Я должен ехать. Умер дядя».

XX

Супруг ответствовал одним мычаньем

(Он кушал жирный блин); его жена

На гостя с изумленным восклицаньем

Глядит… Она взволнована, бледна…

Внезапно пораженное страданьем,

В ней сердце дрогнуло… Но вот она

Опомнилась… и, медленно краснея,

С испугом молча слушает Андрея.

XXI

«Ваш дядюшка скончался?» — «Да-с». — «Я с детства

Его знавал… я знаю целый свет.

Позвольте… Вы теперь насчет наследства?»

«Да-с». — «Ну, ступайте с богом — мой совет.

Жаль, жаль лишиться вашего соседства…

Но делать нечего. Надолго?» — «Нет…

О нет… я ненадолго… нет…» И трепет

Остановил его смущенный лепет.

XXII

Дуняша смотрит на него… Разлуку

Он им пророчит… но на сколько дней?

Зачем он едет? Радость или муку —

Что́,что́ скрывает он? Зачем он с ней

Так холоден? Зачем внезапно руку

По мрачному лицу провел Андрей?

Зачем ее пытающего взора

Он избегал, как бы страшась укора?

XXIII

Она разгневалась. Перед слезами

Всегда сердиты женщины. Слегка

Кусая губы, ласково глазами

Прищурилась она… да бедняка

Насмешками, намеками, словцами

Терзала целый божий день, пока

Он из терпенья вышел не на шутку…

Дуняше стало легче на минутку.

XXIV

Но вечером, когда то раздраженье

Сменила постепенно тишина,

Немую грусть, унылое смущенье,

Усталый взгляд Андрея вдруг она

Заметила… Невольно сожаленье

В ее душе проснулось, и, полна

Раскаянья, Дуняша молчаливо

По комнате прошлась и боязливо

XXV

К нему подсела. Взор ее приветно

Сиял; лицо дышало добротой.

«Андрей, зачем вы едете?» Заметно

Дрожал неровный голос. Головой

Поник он безнадежно, безответно,

Хотел заговорить, махнул рукой,

Взглянул украдкой на нее… бледнея…

И поняла Дуняша взгляд Андрея.

XXVI

Она сидела молча, замирая,

С закрытыми глазами. Перед ней

Вся будущность угрюмая, пустая,

Мгновенно развернулась… и, со всей

Собравшись силой, медленно вставая,

Она сказала шёпотом: «Андрей,

Я понимаю вас… Вы не лукавы…

Я благодарна вам… Вы правы… правы!»

XXVII

Его рука, дрожа, сыскала руку

Дуняши… Расставаясь навсегда,

В последний раз, на горькую разлуку

Пожал он руку милую тогда.

Не передав изменчивому звуку

Своей тоски — но страха, но стыда

Не чувствуя, — проворными шагами

Он вышел и залился вдруг слезами.

XXVIII

О чувство долга! Сколько наслаждений

(Духовных, разумеется) тобой

Дается нам в замену треволнений

Ничтожной, пошлой радости земной!

Но по причине разных затруднений,

По слабости, всё мешкал наш герой,

Пока настал, к тоске дворян уезда

Бобковского, печальный день отъезда.

XXIX

Андрей с утра в унылую тревогу

Весь погрузился; дедовский рыдван,

Кряхтя, придвинул к самому порогу,

Набил и запер толстый чемодан;

Всё бормотал: «Тем лучше; слава богу», —

И сапоги запихивал в карман…*

Людей томит и мучит расставанье,

Как никогда не радует свиданье.

XXX

Потом он начал ящики пустые

С великим шумом выдвигать; в одном

Из них нашел он ленточки — немые

Свидетели прошедшего… Потом

Он вышел в сад… и листики сырые

Над ним шумели грустно, старый дом

Как будто тоже горевал, забвенье

Предчувствуя да скорое паденье.

XXXI

С тяжелым сердцем к доброму соседу

Андрей поплелся; но не тотчас он

К нему пришел и не попал к обеду.

Уже гудел вечерний, тяжкий звон.

«А, здравствуйте! Вы едете?» — «Я еду».

«Когда же?» — «Завтра до зари». — «Резон;

Лошадкам легче; легче, воля ваша…»

Андрей с ним согласился. Где Дуняша?

XXXII

Она сидела в уголку. Смущенье

Изобличали взоры. В темноте

Она казалась бледной. Утомленье

Ее печальной, тихой красоте

Такое придавало выраженье,

Так трогательны были взоры те,

Смягченные недавними слезами,

Что бедный наш Андрей всплеснул руками.

XXXIII

С ней говорил он… как обыкновенно

Перед отъездом говорят: о том,

Что никого на свете совершенно

Занять не в состоянии; причем

Они смеялись редко, принужденно

И странно, долго хмурились потом…

Фаддей зевал до слез весьма протяжно

И, кончив, охорашивался важно.

XXXIV

Был у Дуняши садик,