уже потому, что они почти все заняты сооружением и украшением могильных склепов, надгробных и других памятников. Возле собора воздвигается «Campo Santo» на манер итальянских (как, например, в Пизе, Болонье); Корнелиусу заказаны фрески… Я видел некоторые из них. Их без особого комментария понять нельзя; композиция иногда довольно удачна, но Корнелиус презирает колорит — и, как почти все нынешние художники, — эклектик, аллегорист и подражатель, хотя видно, что ему очень бы хотелось быть оригинальным. «Ich trinke gern aus dem frischen Quell» 1, — говорит Гёте, то есть я лучше пойду любоваться фресками Микель-Анджело или Орканьи…* Что мне из этого «пленной мысли раздраженья»?* — Со времени моего пребывания здесь фасад музеума раскрасили альфреско, и довольно плохо, нечего сказать. Тут же поставили «Амазонку» Кисса; эта группа очень хороша, особенно лошадь. Новых зданий в Берлине не видать. Театр перестроен после пожара 1843 года. Он отделан очень, даже слишком богато, но во многом грешит противу вкуса. В особенности неприятны искривленные статуи à la Bernini, поставленные между главными ложами. Приторно-сладкий, голубоватый фон картин на потолке тоже вредит общему впечатлению. Над сценой находятся портреты четырех главных немецких композиторов: Бетговена, Моцарта, Вебера и Глука… Грустно думать, что первые два жили и умерли в бедности (могила Моцарта даже неизвестна), а Вебер и Глук нашли себе приют в чужих землях, один в Англии, другой во Франции. — Я с большим удовольствием увидел и услышал снова Виардо.* Голос ее не только не ослабел, напротив, усилился; в «Гугенотах» она превосходна и возбуждает здесь фурор. Знаменитая Черито гоже здесь. Она очень мила, но до Талиони, до Эльслер, даже до Карлотты Гризи, ей, «как до звезды небесной», далеко. Дрейшок дал здесь два концерта: это барабанщик, а не пианист; но техника его изумительна.

Здесь с прошлого года существует заведенье, которого недостает в Петербурге. Это огромный кабинет для чтения* с 600-ми (говорю — шестью стами) журналами. Из них, разумеется, две трети (почти все немецкие) очень плохи; но все-таки нельзя не отдать полной справедливости учредителю. Немецкая журналистика действительно теперь никуда не годится.*

Вот пока всё, что я могу вам сообщить любопытного. Повторяю: я нашел в Берлине перемену большую, коренную, но незаметную для поверхностного наблюдателя: здесь как будто ждут чего-то, все глядят вперед; но «пивные местности» (Bier-Locale, так называются комнаты, где пьют этот недостойный и гнусный напиток) также наполняются теми же лицами; извозчики носят те же неестественные шапки; офицеры так же белокуры и длинны и так же небрежно выговаривают букву р; все, кажется, идет по-старому. Одни Eckensteher (комиссионеры) исчезли, известные своими оригинальными остротами.* Цивилизация их сгубила. Сверх того, завелись омнибусы, да некто г-н Кох показывает странное, допотопное чудище — Hydrarchos, которое, по всей вероятности, питалось акулами и китами.* Да еще — чуть было не забыл! В «Тиргартене» другой индивидуум, по прозванию Кроль, выстроил огромнейшее здание*, где каждую неделю добрые немцы собираются сотнями и «торжественно едят» (halten ein Festessen) в честь какого-нибудь достопамятного происшествия или лица, лейпцигского сраженья, изобретенья книгопечатания, Ронге, Семилетней войны, столпотворенья, мироздания, Блюхера и других допотопных явлений.

В следующем письме я вам еще кой-что расскажу о Берлине; о многом я даже не упомянул… но не все же разом.

Произведения, не опубликованные при жизни Тургенева

Стихотворения

<Юношеские стихотворения>

<1> Загадка

Я быстрой молнией лечу,

Пространства много пробегаю,

Однако ж всё бегу, бегу

И никогда мой бег не замедляю.

Газета, журнал

<2>

Сей памятник огромный горделивый

Благословенному поставлен был

И Николая век счастливый

Собою сам ознаменил.

Из недра скал гранитных преогромных

Рукою мощной он исторгнут был

Затем, чтоб Александра незабвенных

Он дел позднейшему потомству вспомянил.

В полночный час, когда луна взойдет

И звезды яркие на небе заблистают,

Сей храбрый гренадер мимо ее идет,

И слабые мечты Париж ему являют.

И в сердце града, середине силы

Воздвигнут памятник царем

И, на него смотря, как милы

Воспоминания и браней гром.

Россия, ты славна, огромна, величава,

Богата ты сынами днесь,

Воскликни ж: богу слава! —

И принеси царю подданства честь.

<3>

Тебе, мой друг, я посвящаю

Мою любовь, всего себя,

И с сей причиной помещаю

Я в твой альбом: люблю тебя!

Да будь тебе залогом верным

Моя любовь и здесь, и там.

Я чаю быть неизмененным

И предаю сие стихам.

Ты есь один, кому я посвящаю

Мою любовь, всего себя,

Сие пред небом заверяю

И остаюсь твой навсегда.

<4> Портрет

Губки твои розы алее,

Щечки огнем пурпуровым горят,

Темные глазки ночи чернее,

И жаркий поцелуй уста твои манят.

<5> Жизнь

Едва успели мы родиться,

Как стали жить и тосковать,

С страстями начали крутиться

И тут немного горевать.

Пришла и юность молодая

С руками, полными забот,

Но и прошла она не замедляя —

Не обратится к нам опять она владычицей.

За ней вслед мужество угрюмо

На нас свой простирает взор,

И вслед толкает всех, и чинно

Заводит с нами длинный спор.

<6>

Mein bester, theurer Freund,

Ich schenke dir mein Herz sehr gerne,

Nur bitt’ich dich, sey mir kein Feind

Und liebe mich mit ebener Wärme.

<Перевод>

Мой лучший, дорогой друг,

Я с радостью дарю тебе мое сердце,

Только прошу тебя, не становись моим врагом

И люби меня с такой же теплотой.

<7> Песня

Шуми, шуми, пловец унылый,

Шуми угрюмо ты веслом;

По морю вечером носимый,

И в думу мрачную ты погружен.

И стал тянуть он невод полный,

Потом запел и затянул

Про деву милую, что где-то в волны

Убийца-варвар с горы столкнул.

И долго шум ее паденья

По волнам зыби воздымал —

Но всё умолкло, одно затмение

Луны поток изображал.

<8> Песня

Что, мой сокол светлый, ясный,

Чернобровый, черноглазный,

Что не весело сидишь?

Что не радостно глядишь?

Что, повеся жалобно головушку

На одну сторонушку,

Ты не порхаешь по лесам

И не скачешь по долам.

Аль кручина на сердечушке

По родимой стороне лежит,

Или ноет по подружке матушке

Сердце твое ретивое?

Ноет, ноет мое сердечушко,

Изнывает мое бедное

О драгоценной моей матушке,

Пригоженькой молоденькой

Моей подруженьке.

Моя молитва

Молю тебя, мой бог! Когда

Моими робкими очами

Я встречу черные глаза

И, осененная кудрями,

К моей груди приляжет грудь,

О дай мне силу оттолкнуть

От себя прочь очарованье.

Молю — да жгучее лобзанье

Поэта уст не осквернит

И гордый дух мой победит

Любви мятежной заклинанье.

«Разыгрались снова силы…»

Разыгрались снова силы,

В сердце пышет легкий жар…

Здравствуй, Май, ребенок милый,

Что ты мне приносишь в дар?

<Отрывки и наброски>

<1>

Грустно мне, но не приходят слезы,

Молча я поникнул головой;

Смутные в душе проходят грезы,

Силы нет владеть больной душой.

Смотрит месяц в окна, как виденье,

Долгие бегут от окон тени;

Грустно мне — в тоске немого мленья

Пал я на дрожащие колени.

Бог мой, бог! Коснись перстом [творящим]

[До груди] разрозненной моей,

Каплю влаги дай глазам палящим,

Удели мне Тишины твоей.

И, тобой, творец, благословенный,

Бледное чело я подыму —

Всей душой, душой освобожденной,

Набожно и радостно вздохну.

Первый звук из уст моих дрожащих,

Первый зов души моей молящей

Будет песнь, какая б ни была,—

Песнь души, веселый гимн творенья,

Полный звук — как звуки соловья.

<2>

Малейший шум замолкнет в мирной [тени],

Зари вечерней гаснет свет дневной.

В моей душе в тот час благословенный,

Как цвет ночной, все чувства расцветут.

О как легко, как полно льется слово!

Как радостно ложатся мысли в речи,

Как весело больной моей душе!

О как я горд и смел и силен щедро!

Я голову до неба [подымаю],

Я пью избыток жизни

Со дна души — я верю, верю в бога

Зову его могучим зовом…

Какой обман!..

<3>

Смотрите — вот одна: к губам рукой усталой

Она склоняет край широкого фиала.

На губки полные, вдоль [смуглых щек],

[Луч трепетный бросает мягкий ток]

<4>

Что ты, сердце, мое сердце,

Разливаешься тоской?

Что ты бьешься так тревожно,

Что поделалось с тобой?

[Овладели ль] страсти снова?

Разгулялись ли пожить?

И, как прежде, ты готово

Ненавидеть и любить?

Так даю ж тебе я волю

[Мчи меня] вперед, вперед,

И посмотрим, ты ли, сердце,

Иль судьба свое возьмет?

За минутное волненье

Иль найди себе <нрзб.>

Или в бездну упоенья

Погру<зись>

<5>

Барабан гремит [протяжно]

<6>

И мимо вождя, как волна за волной,

Проходят ряды за рядами.

На клик их он машет приветно рукой,

Игравшей в дни

[И знамя, как] <…>[71]

<. . >[72]

Железные лица бойцов обра<тились>

С любовью сыновней к нему;

Он держит в руках

Немец

Ich lag im hochgewachs’nen dunklen Kraute,

Es dultele so lieblich rings umher,

Der Felsen stieg sleil abwärts, der ergraute,

Es schillerte weithin das grüne Meer.

Vom Süden kamen Schwane hergezogen,

Im Eichenlaub leis wispelte der Wind…

Jch dacht’ an sie, an sie, die ich betrogen,

   Und weinte wie ein Kind.

Die Sonne schien und tausend zarte Fädchen

Von Halm zu Halm — sie wehten her und hin;

Es war so schön; doch das verlassne Mädchen

Es kam mir nicht, es kam nicht aus dem Sinn.

Das Herz zerfloss in tausend heisse Thränen, —

Ich wusste nicht wie’s enden konnte gar,

Und mich ergriff ein mächtig dringend Sehnen

   Nach dem, was längst entschwunden war.

Als ich zog hin, wie war sie bleich und traurig!

Wie bitter still verschlossen war ihr Mund!

Es wurde Nacht — der Wind blies dumpf und schaurig;

Ich fühlte wohl — ihr Herz war blutend wund.

Sie wusste nicht — was sagen und was lassen;

Es zitterten die Lippen ihr so sehr;

Sie liebte mich — und konnte sich nicht fassen;

   Ich liebte sie nicht mehr.

Was ich ihr sagt’ im Scheiden — längst vergessen

Ist es von mir; doch war’s kein freundlich Wort.

Ich war vergnügt und fröhlich, ja vermessen;

Und leichten Sinns und muthig zog ich fort.

Aus meiner stillen Öde zog mich mächtig

Ein Heer von Jugendträumen bunt und licht,

Und ich vergass — die Zukunft schien so prächtig —

   Ob eines Mädchens Herz brach — oder nicht.

Doch als mein Fuss berührte meine Schwelle —

Da brach es los in herber Qual und Lust;

Sie lief mir nach mit wilder Liebesschnelle

Und hielt mich heftig weinend. Durch die Brust

Erinn’rung zuckte wie verklung’ner Lieder

Gelinder Nachhall, da sie mich umfing.

Doch was entschwand, das kehrt ja niemals wieder[73] —

   Ich küsste leis die Stirn ihr und ich ging.

Und hatt’ ich das — o! Hatt’ ich das geschworen

In jener schönen, ewig-schönen Nacht,

Als taumelnd fast, liebtrunken und verloren

Sie gab mir hin der jungen Glieder Pracht?

Ach, unter meinen Thränen, meinen Küssen

Blieb sie so stumm. Ich schwur, sie sah mich an:

«Auch du wirst mich noch einst verlassen müssen…»

   Und ich, ich hab’s gethan!

Und jetzt… da jeder Hoffnung ich entsage,

Da von dem Kampf ich kehre, matt und wund —

Mit bitt’rer Reu gedenk ich jener Tage,

Des lieben Kinds und mancher gold’ner Stund.

Vergessen hat sie mich!.. О Gott, verwehr’ es!

Doch ich verdien’s — was Deine Hand mir bot,

Stiess ich zurück… Ich lieg am Rand des Meeres

   Und wünsche mir den Tod.

(Перевод)

Я лежал в высокой темной траве,

Так нежно пахло вокруг,

Седая скала круто обрывалась вниз,

Вдали мерцало зеленое море.

С юга пролетали лебеди,

В дубовой листве тихо шелестел ветер…

Я думал о ней, о той, которую обманул,

   И плакал как дитя.

Сияло солнце, и тысячи тонких нитей

Колыхались — протягиваясь от стебелька к стебельку;

Было такхорошо; но мысль о покинутой девушке

Никак, никак не оставляла меня.

Сердце истаивало в потоках горячих слез, —

Я не знал, когда же это кончится,

И меня охватила страстная тоска

   О том, что давно исчезло.

Когда я уходил, как она была бледна и печальна!

Как горько сомкнулись в молчании