тебя, Бубнов! Полюби меня — и я венчаю тебя маком, красным, как мои щеки, накормлю тебя самыми свежими желудями, упою тебя соком папоротника — и мы будем счастливы и добродетельны! Бубнов, я люблю тебя!
Бубнов посмотрел на нее… и хотел было сказать: «И я люблю тебя, Бабеби…» — но вдруг ему показалось, что у Бабебибобу глаза стали сжиматься и расширяться, как у кошки, ноздри раздуваться, зубы завостряться… Ему вдруг показалось, что он мышь, что она кошка…
— Нет, — сказал он вдруг… — Я не воспользуюсь вашим благорасположением — вернемтесь домой.
— Да где дом? — сказала она странным голосом. Иван Андреевич оглянулся…
Он стоял на самой верхушке высочайшего столба — и то на одной ноге, другая его нога развевалась по ветру, как флаг. По столбу, намыленному и обмазанному маслом, с большим усилием всползали разного вида чертенята; все они старались добраться доверху… Нет сомненья! Иван Андреевич назначен наградой победителю… Бабебибобу носилась около него по воздуху и язвительно смеялась…
— Чёрт! ты, выходишь, подлец, — проговорил с усилием подпоручик…
— Дети! Дети! заблудились вы, что ли? — раздался голос чёрта.
И Иван Андреевич и Бабебибобу очутились опять в саду… Невдалеке от них стоял чёрт и приятно улыбался…
— Не умеешь ты занять дорогого гостя, Бабебишка! — Так он ее называл, когда гневался. — Пожалуйте сюда, ко мне, Иван Андреевич, — оставьте эту глупую девчонку.
— Как бы не так! Девчонка! — отвечала Бабебибобу, — у меня уж рога пробиваются… — И, нагнувши голову, она разобрала волосы и показала Ивану Андреевичу маленькие миленькие рожки.
Иван Андреевич, в жизнь свою не учившись танцевать, вдруг прыгнул, повернулся трижды на одной ноге — сделал glissade, jetée assemblée, pas de zéphire[102], нагнулся и поцеловал кончик правого рожка Бабебибобу, но рог, как будто обрадовавшись такому происшествию, вдруг вырос и больно ушиб подпоручика…
Через полчаса все они сидели за столом…
«Посмотрю я, — подумал Иван Андреевич, — что́ ест этот народ!»
А сидели они в следующем порядке:
На главном месте: старуха — чёртова бабушка.
Направо от нее: Иван Бубнов, подпоручик.
Налево от старухи: внук ее, чёрт.
Налево от чёрта и напротив Бубнова } Бабебибобу. (vis-à-vis sont des amis[103]).
Большая, большая закрытая миска взошла в комнату, пододвинулась к столу, присела и прыгнула на стол.
«Что-то они едят? — подумал Бубнов… — посмотрим!»
Старуха обратилась к внуку:
— Любезный внучек, не правда ли — мы женим подпоручика Бубнова на Бабебибобу?..
— Женим, женим, — отвечал внучек.
Жениться на внучке чёрта — странная мысль! Странная участь подпоручика Бубнова!
«Ну, а если у меня будут дети? — подумал он, — какого они будут звания? Дворяне, что ли? или что за люди? Их не примут ни в какой кадетский корпус! Презатруднительное положение! Зачем я ел чёртов хвост!»
— Впрочем, — заметил черт, — без взаимного согласия мы их не женим… Я добрый дедушка и люблю Бабебибобу; также по многим причинам уважаю Ивана Андреевича… Бабебибобу, скажи мне, нравится ли тебе подпоручик Бубнов?
— Как не нравиться! — вскричала старуха, — посмотри на нее — она уже теперь облизывается….
И в самом деле, чёртова внучка, прищурив глазки и улыбаясь, водила красным, красным язычком по острым и белым зубкам…
— Она меня съест, — закричал Бубнов.
— На здоровье, — заметил чёрт.
— Как на здоровье? Что значит — на здоровье? Я офицер! Я гость! Разве офицеров едят? Разве гостей едят?
— Вы хотите доказательств, — возразил чёрт, — извольте! Тотчас! У меня в доме живет немецкий доктор обоих прав, который вам докажет как дважды два четыре, что съесть вас можно, должно, прилично и приятно.
— Будь он семидесяти прав доктор, ничего он мне не докажет! Ничего! решительно ничего! — подпоручик рассвирепел и замахал руками, как ветряная мельница. — Я уйду! Чёрт с вами! Я уйду! Нужно ж мне было, дураку, есть ваш хвост! Уйду!
Иван Андреевич попытался встать — не тут-то было: кресло, на котором он сидел, превратилось в уродливого паука и вцепилось в него с истинно бесовскою силой… Чёрт и его семейство помирали со смеху, глядя на исступленные и напрасные усилия подпоручика… Смех старухи был чрезвычайно похож на блеяние старого козла, — Бабебибобу взвизгивала от удовольствия.
— А! так-то! — простонал Иван Андреевич, — так сгинь же бесовское племя во имя…
— Стой! держи! — закричал чёрт. — не давай ему креститься…
Бабебибобу бросилась с кровожадной улыбкой на подпоручика и разом откусила ему правую руку… В то же мгновение с миски соскочила крыш<к>а и бедного подпоручика подхватили и бросили в миску… приправили его уксусом, маслом, горчицей, тертым порохом, серой и клюковным морсом и съели, съели до последней косточки… Во всё время обеда играли грешники-музыканты разные увертюры… Бабебибобу с особенным удовольствием скушала сердце подпоручика, а сам чёрт чуть не подавился эполетой…
На другое утро нашли подпоручика Бубнова в той же улице уездного города Ч…. Он лежал лицом к забору и был красен, как рак. Его привели в чувство; он с испугом долго глядел кругом; начал болтать всякий вздор, уверял, что он чувствует себя в трех вовсе ему чуждых желудках, и только к вечеру пришел в себя. Он никогда не мог забыть своего знакомства с чёртом и часто поговаривал:
— Если б я был Наполеоном, уничтожил бы я всех чертей!
Впрочем, жил до глубокой старости, не вышел в отставку и умер младшим поручиком.
Несколько дней в Пиренеях
29-го июля н. с. мы выехали из Парижа в половине восьмого вечером. К ночи мы уже были в Орлеане и тотчас отправились далее. Мы сидели в дилижансе с двумя аббатами и молодым человеком благонамеренной наружности, большим поклонником Кузе́на*. Он между прочим объявил нам, что г-жа Санд мало занималась психологией и смешивает «le libre arbitre avec le libre examen»[104]. Ночью мы проехали через историческое Блуа (Blois)* и к утру попали в Тур, столицу бывшей провинции Турёны, «сада Франции». Тур довольно красивый городок с огромным мостом через Луару. Турена действительно прекрасная сторона: длинной цепью тянутся крутые меловые и глинистые горы, в которых, иногда в два этажа, вырыто множество жилищ, довольно подобных стрижиным гнездам; долины покрыты сливовыми деревьями (отсюда получается лучший чернослив); везде попадаются длинные и флегматические англичане, которых здесь пропасть. Погода была серая и тихая. Обедали мы в Поатие, старом и грязном городе с прескверной мостовой, к вечеру добрались до Ангулэма, еще более старого и грязного города, и на другой день в 2 часа прибыли <в> Бордо́. Не доезжая Бордо, в Кюбзаке любо<ва>лись мы чрезвычайно высоким, узким и необыкновенно длинным <м>остом из чугуна на Дордонье. Купеческие кора<бл>и на полных парусах шли далеко внизу под нами, и мост, казалось <нам>, качался от ветра. Скоро после Ангулэма начинают<ся> Ланды (les Landes). Французские степи не могут сравниться с на<шим>и. Куда ни глянешь, везде fougère[105] с своей тёмной, неприя<тной> зеленью. Кой-где торчат уединенные, бедные фермы; пастухи <на> высоких ходулях толкутся за овцами да вяжут синие чулки. Но скоро вы начинаете догадываться, что приближа<етес>ь к Бордо; море виноградников со всех сторон вас обнимает. И здесь, как на Рейне, не дают лозам разрастаться; но на Рейне лозы предпочитаются молодые, здесь чем они старее, тем лучше, и шишкова<ты>е, толстые, ползут по земле короткими отрубками. Бордо — красивый город, с столичной физиономией, но пустеет, бледнеет и умирает с каждым днем. Гавр и Марсель его убили. У великолепной гавани стояло три, четыре корабля, меж тем как во время моего пребывания в Гавре*, я помню, вся гавань, все каналы были запружены ими и сам город уподоблялся страшно полнокровному человеку, которого вот-вот прихлопнет паралич. Но зато нигде, даже в Париже, не едят, как в Бордо. После превосходного обеда, вследствие которого наш сластолюбивый приятель Б<откин>* плакал от умиления на белом жилете повара, пошли мы в театр, где давали «Роберта-Дьявола»*, для дебюта двух новых певцов, которых ошикали и освистали с ожесточением и бешенством. 2-го августа мы покинули Бордо и после скучного и утомительного[106]
Сюжеты
1) Галерную гавань* или какую-нибудь отдаленную часть города.
2) Сенную со всеми подробностями. Из этого можно сделать статьи две или три.
3) Один из больших домов на Гороховой и т. д.
4) Физиономия Петербурга ночью (извозчики и. д. Тут можно поместить разговор с извозчиком).
5) Толкучий рынок с продажей книг и т. д.
6) Апраксин двор и т. д.
7) Бег на Неве* (разговор при этом).
8) Внутреннюю физиономию русских трактиров.
9) Какую-нибудь большую фабрику со множеством рабочих (песельники Жукова) и т. д.
10) О Невском проспекте*, его посетителях, их физиономиях, об омнибусах, разговоры в них и т. д.
Ванька[107]
Зимняя ночь. Пустой и глухой переулок. У забора, сверху запушенного снегом, тускло горит фонарь на высоком пестром столбе. Человек в енотовой шубе идет по скрыпучему снегу, останавливается и кричит: — Извозчик! (Молчание.) Извозчик!
Несколько замечаний о русском хозяйстве и о русском крестьянине
Прежде нежели я приступлю к изложению моих мыслей насчет русского крестьянина и русского хозяйства, не излишним почитаю заметить, что хоть я исключительно не занимался политической экономиею), но знаком со всем, что, принадлежа собственно к науке государственного хозяйства, входит в область истории и географии; сверх того, мне известно довольно значительное количество отдельных фактов, собранных мною на опыте и посредством чтения. А потому замечания, которые я намерен предложить в следующей статье, могут только служить залогом моих ревностных будущих занятий по части государственного хозяйства, изучению которого я решился посвятить все мое время.
Состояние русского крестьянина составляет предмет постоянного внимания нашего монарха:* доказательством такого высочайшего внимания служат, кроме многих других указов, указы об определении отношений помещиков к крестьянам, о воспитании сельского юношества и т. д. Все русские с надеждою и уверенностию взирают на распоряжения правительства и убеждены, что переход от прежнего патриархального состояния русских крестьян и русского хозяйства к новому, более прочному и стройному — совершится благополучно; уже во многих периодических изданиях слышатся голоса опытных хозяев — предлагаются изменения и нововведения… (смотри статью г. Хомякова в «Москвитянине» нынешнего года и возражения симбирского помещика)*.
И действительно — вопрос о значении земледельческого класса уже сам по себе чрезвычайно важен; им деятельно занимались и занимаются, кроме России, и во Франции, и в Англии, и в Германии. Но когда мы вспомним, что наше отечество по своему географическому положению — внутреннему и внешнему — есть государство по преимуществу земледельческое; когда мы вспомним, что бо́льшая и важнейшая часть России представляет нам обширную, плодоносную равнину, протекаемую великими реками, самыми естественными и надежными путями сообщения (сверх того, наша
