ним идет не слишком скоро…
А он не начинает разговора
И рядом с пей идет, смущен и нем.
Боится он внезапных объяснений,
Чувствительных порывов… Иногда
Он допускал возможность исключений,
Но в пошлость верил твердо и всегда.
И, признаюсь, он ошибался редко
И обо всем судил довольно метко…
Но мир другой ему был незнаком.
И он — злодей! — не сожалел о нем.
XLVII
«Помилуйте, давно ль ваш Виктор был
И тронут и встревожен и так дале?»
Приятель мой — я вам сказать забыл —
Клялся в любви единственно на бале —
И только тем, которых не любил.
Когда же сам любовной лихорадки
Начальный жар в себе он признавал,
Его терзали, мучили догадки —
Свою любовь, как клад, он зарывал,
И с чувствами своими, как художник,
Любил один возиться мой безбожник…
И вдруг — с уездной барышней — в саду…
Едва ль ему отрадней, чем в аду.
XLVIII
Но постепенно тает он… Хотя
Отстали, но она — она дитя;
На этом тихом личике печати
Лукавства нет; и вот — как бы шутя
Ее он руку взял… и понемногу
Предался вновь приятной тишине…
И думает с отрадой: «Слава богу,
До осени в деревне будет мне
Не скучно жить — а там… но я взволнован.
Я, кажется, влюблен и очарован!»
Опять влюблен? Но почему ж? — Сейчас,
Друзья мои, я успокою вас.
XLIX
Во-первых: ночь прекрасная была,
Ночь летняя, спокойная, немая;
Не све́тила луна, хоть и взошла;
Река, во тьме таинственно сверкая,
Текла вдали… Дорожка к ней вела;
А листья в вышине толпой незримой
Лепечут; вот — они сошли в овраг,
И, словно их движением гонимый,
Пред ними расступался мягкий мрак…
Противиться не мог он обаянью —
Он волю дал беспечному мечтанью
И улыбался мирно и вздыхал…
А свежий ветр в глаза их лобызал.
L
И не вздыхает с приторной ужимкой;
Но говорит, и просто говорит.
Она так мило движется — как дымкой,
Прозрачной тенью трепетно облит
Уж он и рад, что с ней они вдвоем.
Заговорил… а сердце в ней пылает
Неведомым, томительным огнем.
Их запахом встречает куст незримый,
И, словно тоже страстию томимый,
Вдали, вдали — на рубеже степей
Гремит, поет и плачет соловей.
LI
И, может быть, он начал понимать
Всю прелесть первых трепетных движений
Ее души… и стал в нем утихать
Крикливый рой смешных предубеждений.
Но ей одной доступна благодать
Любви простой, и детской и стыдливой…
Нет! о любви не думает она —
Но, как листок блестящий и счастливый,
Ее несет широкая волна…
Всё — в этот миг — кругом ей улыбалось,
Над ней одной всё небо наклонялось.
И, колыхаясь медленно, трава
Ей вслед шептала милые слова…
LII
Они всё шли да шли… Приятель мой
Парашей любовался молчаливо;
Она вся расцветала, как весной
Земля цветет и страстно и лениво
Под теплою, обильною росой.
Облитое холодной, влажной мглою,
Ее лицо горит… и понял он,
Что будет он владеть ее душою,
Что он любим, что сам он увлечен.
Она молчит — подобное молчанье
Имеет всем известное названье…
И он склонился — и ее рука
Под поцелуем вспыхнула слегка.
LIII
Читайте дальше, дальше, господа!
Не бойтесь: я писатель благонравный.
Шалил мой друг в бывалые года,
Но был всегда он малый «честный, славный»
И не вкушал — незрелого плода.
Притом он сам был тронут: да признаться,
Он постарел — устал; не в первый раз
Себе давал он слово не влюбляться
Без цели… иногда в свободный час
Мечтал он о законном, мирном браке…
Но между тем он чувствует: во мраке
Параша вся дрожит… и мой герой
Сказал ей: «Не вернуться ль нам домой?»
LIV
Они пошли домой; но — признаюсь —
Они пошли дорогой самой длинной…
И говорили много: я стыжусь
Пересказать их разговор невинный
И вовсе не чувствительный — клянусь.
Она болтала с ним, как с старым другом,
Но голос бедной девушки слегка
Звенел едва исчезнувшим испугом,
Всё кончено: она ему вверялась,
Сближению стыдливо предавалась…
Так в речку ножку робкую дитя
Заносит, сук надежный ухватя.
LV
И, наконец, они пришли домой.
За ужином весьма красноречиво
И с чувством говорил приятель мой.
Старик глядит на гостя, как на диво;
Параша тихо подперлась рукой
И слушает. Но полночь бьет; готова
Его целует нежно, как родного;
Хозяйка чуть не плачет… наконец
Уехал он; но в самый миг прощанья
Он ей шепнул с улыбкой: «До свиданья»,
Он долгим взглядом поменялся с ней.
LVI
Он едет; тихо всё… глухая ночь;
Перед коляской скачет провожатый.
И шепчет он: «Я рад соседям… дочь
У них одна; он человек богатый…
Притом она мила…» Он гонит прочь
Другие, неуместные мечтанья,
Отзвучия давно минувших дней…
Не чувствуя ни страха, ни желанья,
Она ходила в комнатке своей;
Ее душа немела; ей казалось,
Что в этот миг как будто изменялось
Всё прежнее, вся жизнь ее, — и сон
Ее застиг; во сне явился — он.
LVII
Он… грустно мне; туманятся слезой
Мои глаза… гляжу я: у окошка
Она сидит на креслах; головой
Склонилась на подушку; с плеч немножко
И легкий локон вьется боязливо
По бледному лицу… а на губах
Улыбка расцветает молчаливо.
Луна глядит в окно… невольный страх
Меня томит; мне слышится: над спящей,
Как колокольчик звонкий и дрожащий,
Раздался смех… и кто-то говорит…
И голосок насмешливо звенит:
«В теплый вечер в ульях чистых*
Зреют светлые соты́;
В теплый вечер лип душистых
Раскрываются цветы;
И когда по ним слезами
Потечет прозрачный мед —
Вьется жадно над цветами
Пчел ликующий народ…
Наклоняя сладострастно
Гостя милого напрасно
Так и ты цвела стыдливо,
И в тебе, дитя мое,
Созревало прихотливо
Сердце страстное твое…
И теперь в красе расцвета,
Обаяния полна,
Ты стоишь под солнцем лета
Одинока и пышна.
Так склонись же, стебель стройный,
Так раскройся ж, мой цветок;
LVIII
Но, впрочем, это кончиться ничем
Могло… он мог уехать — и соседку,
Прогулку и любовь забыть совсем,
Как забываешь брошенную ветку.
Да и она, едва ль… но между тем
Как по̀ саду они вдвоем скитались —
Что̀, если б он, кого все знаем мы,
Кого мы в детстве, помнится, боялись,
Пока у нас не развились умы, —
Что́, если б бес печальный и могучий
Над садом тем, на лоне мрачной тучи
Пронесся и над любящей четой
Поник бы вдруг угрюмой головой, —
LIX
Что б он сказал? Он видывал не раз,
Как Дон Жуан какой-нибудь лукаво
Невинный женский ум, в удобный час,
Опутывал и увлекал… и, право,
Не тешился он зрелищем проказ,
Известных со времен столпотворенья…
Лишь иногда с досадой знатока
Он осуждал его распоряженья,
Но всё ж над ней одной он мог смеяться.
А в этот раз он стал бы забавляться
Вполне и над обоими. Друзья,
Вы, кажется, не поняли меня?
LX
Мой Виктор не был Дон Жуаном… ей
Не предстояли грозные волненья.
«Тем лучше, — скажут мне, — разгар страстей
Опасен»… точно; лучше, без сомненья,
Спокойно жить и приживать детей —
И не давать, особенно вначале,
Щекам пылать… склоняться голове…
А сердцу забываться — и так дале.
Не правда ль? Общепринятой молве
Я покоряюсь молча… Поздравляю
Парашу и судьбе ее вручаю —
Подобной жизнью будет жить она;
А кажется, хохочет сатана.
LXI
Мой Виктор перестал любить давно…
В нем сызмала горели страсти скупо;
Но, впрочем, тем же светом решено,
Что по любви жениться — даже глупо.
И вот в кого ей было суждено
Влюбиться… Что ж? он человек прекрасный
И, как умеет, сам влюблен в нее;
Ее души задумчивой и страстной
Сбылись надежды все… сбылося всё,
Чему она дать имя не умела,
О чем молиться смела и не смела…
Сбылося всё… и оба влюблены…
Но всё ж мне слышен хохот сатаны.
LXII
Друзья! я вижу беса… на забор
Он оперся — и смотрит; за четою
Насмешливо следит угрюмый взор.
И слышно: вдалеке, лихой грозою
Растерзанный, печально воет бор…
Мне кажется, он смотрит не на них —
Россия вся раскинулась, как поле,
И как блестят над тучами зарницы,
Сверкают злобно яркие зеницы;
И страшная улыбка проползла
Медлительно вдоль губ владыки зла.
LXIII
Я долго был в отсутствии; и вот
Лет через пять я встретил их, о други!
Он был женат на ней — четвертый год
И как-то странно потолстел. Супруги
Напомнил ей о прежнем — и сначала
Ее встревожил несколько… она
Поплакала; ей даже грустно стало,
Но грусть замужней женщины смешна.
Как ручеек извилистый, но плавный,
Катилась жизнь Прасковьи Николавны;
И даже муж — я вам не всё сказал —
Ее весьма любил и уважал.
LXIV
Сперва он тешился над ней; потом
Привык к ним ездить; наконец — женился;
Увидев дочь под свадебным венцом,
Старик отец умильно прослезился —
И молодым построил славный дом,
Обширный — по-старинному удобно
Расположенный… О друзья мои,
Поверьте: в жизни всё правдоподобно…
Вы, может быть, мне скажете: любви,
Ее любви не стоил он… Кто знает?
Друзья, пускай другой вам отвечает;
Пора мне кончить; много я болтал;
И вам я надоел, и сам устал.
LXV
Но — боже! то ли думал я, когда,
Исполненный немого обожанья,
Ее душе я предрекал года
Святого, благодатного страданья!
С надеждами расставшись навсегда,
Свыкался я с суровым отчужденьем,
Но в ней ласкал последнюю мечту
И на нее с таинственным волненьем
Глядел, как на любимую звезду…
И что ж? я был обманут так невинно,
Так просто, так естественно, так чинно,
Что в истине своих желаний я
Стал сомневаться, милые друзья.
LXVI
И вот что ей сулили ночи той,
Той летней ночи страстные мгновенья,
Когда с такой тревожной быстротой
В ее душе сменялись вдохновенья…
Прощай, Параша!.. Время на покой;
Перо к концу спешит нетерпеливо…
Что ж мне сказать о ней? Признаться вам,
Ее никто не назовет счастливой
Вполне… она вздыхает по часам
И в памяти хранит как совершенство
Невинности нелепое блаженство!
Я скоро с ней расстался… и едва ль
LXVII
Мне жаль ее… быть может, если б рок
Ее повел другой — другой дорогой…
Но рок, так всеми принято, жесток;
А потому и поступает строго.
Припомнив взгляд любимый, я бы мог,
Я бы хотел сказать, чем, расставаясь
С Парашей, вся душа томится… но —
На серебристом снеге разгораясь,
Блестят лучи; скрипит мороз; давно
Пора на свежий воздух, на свободу…
И потому я кланяюсь народу
Читателей — снимаю свой колпак
Почтительно и выражаюсь так:
LXVIII
Читатель мой, прощайте! Мой рассказ
Вас усыпил иль рассмешил — не знаю;
Но я, хоть вижусь с вами в первый раз,
Дальнейшего знакомства не желаю…
Всё оттого, что уважаю вас,
Свои ошибки вижу я: их много;
Но вы добры, я слышал, и меня
По глупости простите ради бога!
А вы, мои любезные друзья,
Не удивляйтесь: страстию несчастной
С ребячьих лет страдал ваш друг прекрасный.
Писал стихи… мне стыдно; так и быть!
Прошу вас эти бредни позабыть!
LXIX
А если кто рассказ небрежный мой
Прочтет — и вдруг, задумавшись невольно,
На миг один поникнет головой
И скажет мне спасибо: мне довольно…
Тому давно — стоял я над кормой,
И плыли мы вдоль города чужого;
Вздымала нас и опускала снова…
И вдруг мне кто-то машет из окна.
Кто он, когда и где мы с ним видались,
Не мог я вспомнить… быстро мы промчались —
Ему в ответ и я махнул рукой —
И город тихо скрылся за горой.
Один, перед немым и сумрачным дворцом,
Бродил я вечером, исполненный раздумья;
Блестящий пир утих; дремало всё кругом —
И замер громкий смех веселого безумья.
Среди таинственной, великой тишины
Березы гибкие шептали боязливо —
И каменные львы гляделись молчаливо
В стальное зеркало темнеющей волны.
И спящий мир дышал бессмертной красотой.
Но глаз не подымал и проходил я мимо;
О жизни думал я, об Истине святой,
О всем, что на земле навек неразрешимо.
Я небо вопрошал… и тяжко было мне —
И вся душа моя пресытилась тоскою…
А звезды вечные спокойной
