входить было бы теперь, впрочем, неуместно. Достаточно сказать, что эти писатели находят у нас удобную и уже разработанную почву. А потому мы не сомневаемся, что произведения Л. Кладеля, в переводе г-жи Успенской, найдут у нас сочувственный прием, — и мы ограничимся только тем, что позволим себе обратить на эти замечательные рассказы внимание тех из русских читателей, в глазах которых наша рекомендация имеет еще некоторое значение. Прибавим кстати, что переводить Кладеля — дело трудное: он, как все писатели его школы, стилист, поклонник изящной формы, виртуоз, доходящий иногда до изысканности; но г-жа Успенская с честью вышла из предпринятой ею борьбы.
Ив. Тургенев
Париж, 1876.
Предисловие к очерку Н.В. Гаспарини «Фиорио>»*
Г-ну редактору «Северного Вестника»
М. г.
Препровождая при сем небольшой очерк из северо-итальянской жизни, для напечатания в Вашей газете, считаю нужным заметить, что он принадлежит перу одной нашей соотечественницы, много лет тому назад поселившейся в окрестностях Турина и близко знакомой с бытом той страны. Если, как я смею надеяться, читателям «Северного Вестника» придутся по вкусу правдивость и грация изображений г-жи Н. Га-рини, то я представлю Вам и другие ее очерки.
Примите и пр.
С.-Петербург.
3 / 15 июня 1877 г. Ив. Тургенев
Новые письма А.С. Пушкина*
От издателя
Едва ли кто-нибудь может сомневаться в чрезвычайном интересе этих новых писем Пушкина. Не говоря уже о том, что каждая строка величайшего русского поэта должна быть дорога всем его соотечественникам; не говоря и о том, что в этих письмах, как и в прежде появившихся, так и бьет струею светлый и мужественный ум Пушкина, поражает прямизна и верность его взглядов, меткость и как бы невольная красивость выражения; но вследствие исключительных условий, под влиянием которых эти письма были начертаны, они бросают яркий свет на самый характер Пушкина и дают ключ ко многим последовавшим событиям его жизни, даже и к тому, печальному и горестному, которым, как известно, она закончилась.
Писанные со всею откровенностью семейных отношений, без поправок, оговорок и утаек, они тем яснее передают нам нравственный облик поэта.
Несмотря на свое французское воспитание, Пушкин был не только самым талантливым, но и самым русским человеком своего времени*; и уже с одной этой точки зрения его письма достойны внимания каждого образованного русского человека; для историка литературы они — сущий клад: нравы, самый быт известной эпохи отразились в них хотя быстрыми, но яркими чертами.
Позволю себе прибавить от своего имени, что я считаю избрание меня дочерью Пушкина в издатели этих писем одним из почетнейших фактов моей литературной карьеры; я не могу довольно высоко оценить доверие, которое она оказала мне, возложив на меня ответственность за необходимые сокращения и исключения.
Быть может, я до некоторой степени заслужил это доверие моим глубоким благоговением перед памятью ее родителя, учеником которого я считал себя с «младых ногтей» и считаю до сих пор… «Vestigia semper adora»*[32].
Впрочем, тщательный пересмотр писем привел меня к убеждению, что можно было ограничиться только самыми необходимыми и немногочисленными исключениями; в большинстве случаев исключения эти обусловливаются излишней «энергией» фразы: Пушкин, как истый русский человек, да и к тому же в письмах, носивших строго частный характер, не любил стесняться.
Не должно также забывать, что со времени начертания этих, писем прошло почти полвека — и что, следовательно, когда дело идет о выяснении такой личности, каковою был Пушкин, история вступает в свои права, — и давность облекает своим почтенным покровом то, что могло бы прежде показаться слишком интимным, слишком близко касающимся отдельных частных лиц.
Сама дочь поэта, решившись поделиться с отечественной публикою корреспонденцией своего родителя, адресованной к его жене — ее матери, освятила, так сказать, наше право перенести весь вопрос в более возвышенную и безучастную — как бы документальную сферу.
Нам остается искренне поблагодарить графиню Н. А. Меренберг за этот поступок, на который она, конечно, решилась не без некоторого колебания, — и выразить надежду, что ту же благодарность почувствует и докажет ей общественное мнение.
Иван Тургенев
Париж.
Ноябрь 1877.
<Предисловие и послесловие к к очерку И.Я. Павловского* «En Cellule. Impressions D’Un Nihiliste» Vendredi, 17 octobre. Mon cher monsieur Hébrard, Voici un fragment de mémoires autobiographiques qui m’a paru digne d’être communiqué aux lecteurs de votre journal. L’auteur est un de ces jeunes Russes trop nombreux par le temps qui court, dont les opinions ont été jugées dangereuses et punissables par le gouvernement de mon pays. Sans approuver nullement ses opinions, j’ai cru que le récit naïf et sincère de ce qu’il a eu à souffrir pourrait, tout en excitant de l’intérêt pour sa personne, servir à prouver combien la prison cellulaire préventive est peu justifiable aux yeux d’une saine législation. J’espère que vous serez frappé comme moi par l’accent de vérité qui règne dans ces pages, ainsi que par l’absence de récriminations et de reproches inutiles, sinon déplacés. Vous verrez que ces nihilistes dont il est question depuis quelques temps, ne sont ni si noirs, ni si endurcis qu’on veut bien les représenter. Recevez, mon cher monsieur Hébrard, l’assurance de mes meilleurs sentiments, Ivan Tourguéneff Nous n’avons qu’un mot à ajouter au récit qu’on vient de lire. L’auteur après être resté quatre années en prison, fût jugé et condamné à 6 mois de détention. On lui en fit grâce en considération des quatre années de prison qu’il avait déjà subies, et il fut mis en liberté. Mais fort peu de temps après il fut arrété de nouveau, et, comme beaucoup d’autres jeunes gens, envoyé en exil dans une petite ville du nord de la Russie. S’y trouvant sans moyen d’existence et ne prévoyant aucune amélioration de son sort, il prit le parti de s’enfuir et le mit à éxécution. Перевод: «В одиночном заключении. Впечатления нигилиста» Пятница, 17 октября. Любезный господин Эбрар, Вот отрывок из автобиографических записок, достойный, как мне кажется, быть сообщенным читателям Вашей газеты. Автор — один из тех молодых русских, слишком многочисленных в настоящее время, чьи убеждения правительство моей страны признало опасными и заслуживающими наказания. Нисколько не одобряя этих убеждений, я полагаю, что простодушный и искренний рассказ о том, что́ он перенес, мог бы не только возбудить интерес к его личности, но и служить доказательством того, насколько не может быть оправдано предварительное одиночное заключение в глазах разумного законодательства. Надеюсь, что Вы так же, как и я, будете поражены правдивостью этих страниц и вместе с тем отсутствием бесполезных, если не неуместных, жалоб и упреков. Вы увидите, что эти нигилисты, о которых говорят последнее время, не так черны и не так ожесточены, как их хотят представить. Примите, любезный господин Эбрар, уверение в моих лучших чувствах. Иван Тургенев Нам остается прибавить к прочитанному только одно. Автор, просидев в тюрьме четыре года, был судим и приговорен к шести месяцам заключения. Его освободили от наказания, учитывая те четыре года, которые он уже пробыл в тюрьме, и отпустили на свободу. Но спустя немного времени он снова был арестован и, как многие другие молодые люди, сослан в маленький городок на севере России. Оказавшись там без средств к существованию и не предвидя никакого улучшения своей участи, он решился бежать и исполнил это. Предисловие <к изданию сочинений 1880 г.>*
Считаю нужным сообщить читателям в немногих словах план предстоящего издания.
1-й том состоит в следующем:
а) Литературные и житейские воспоминания, а именно: Вступление; Вечер у Плетнева; о Белинском; о Гоголе; Поездка в Альбано (А. Иванов); по поводу «Отцов и Детей»; Человек в серых очках (этот отрывок нигде еще не был напечатан); Наши послали; Казнь Тропманна; Пэгаз.
б) Критические статьи: О «Фаусте» в переводе Вронченко; о «Смерти Ляпунова» С. Гедеонова; о «Паткуле» Кукольника; о «Бедной Невесте» Островского; о «Племяннице» г-жи Тур; о «Записках Охотника» С. Аксакова; о «Стихотворениях» Ф. Тютчева; «Гамлет и Дон Кихот». — Из написанных мною в первое время моей литературной деятельности критических статей я выбрал те, о которых я предполагал, что они могут еще и теперь до некоторой степени интересовать читателей.
в) Некрологи: Т. Н. Грановского, Н. И. Тургенева, гр. А. К. Толстого, С. К. Брюлловой.
г) Переводы двух легенд Г. Флобера.
2-й том содержит «Записки Охотника»в полном составе.
В 3-м, 4-м и 5-м помещены сподряд все шесть написанных мною романов, с особым к ним предисловием.
6-й, 7-й, 8-й и 9-й томы содержат Повести и Рассказы, расположенные в хронологическом порядке.
В 10-м помещены драматические произведения, Комедии и Сцены.
Приложенный к изданию фотографический портрет не гравирован на стали, как то сказано на заглавном листе, а воспроизведен новоизобретенным фотоглиптическим способом. — Способ этот представляет ту выгоду, что малейшие черты оригинала сохраняются с совершенной точностью; сверх того, полученное изображение никогда не изглаживается и не стирается.
Текст предстоящего издания тщательно выправлен; издатели сделали с своей стороны всё возможное. Автору остается поручить себя столь часто испытанной им благосклонности читателей.
Париж
Сентябрь, 1879 г.
P. S. Автор покорно просит читателей выправить до чтения обозначенные важнейшие опечатки, так как некоторые из них искажают самый смысл речи.
<Предисловие к публикации «Из пушкинской переписки. Три письма»>*
Эти документы находились в архиве покойного Николая Ивановича Тургенева и с обязательной готовностью сообщены мне его семейством. Считаю излишним распространяться об их важности, особенно в нынешнее время, когда общественное внимание с новой силой обращено на всё касающееся до Пушкина. Письмо Сергея Львовича (отца Александра Сергеевича) знаменательно тем, что свидетельствует о деятельном участии Александра Ивановича Тургенева в судьбах нашего великого поэта, о том участии, которым по праву гордится всё семейство Тургеневых. Одно из писем поэта, написанное в Кишиневе, вскоре после его ссылки, адресовано Александру Ивановичу; другое, из Одессы — младшему из братьев Тургеневых, Сергею Ивановичу, только что возвратившемуся из Константинополя, где он состоял секретарем при посольстве; оба письма бросают яркий свет и на тогдашнее положение поэта и на строй его мыслей и убеждений.
Ив. Тургенев
Париж, 28 окт. / 9 ноября 1880 г.
<Предисловие к очерку А. Бадена* «Un Roman Du Comte Tolstoï» On me demande quelques détails biographiques sur le comte Léon Tolstoï, le grand écrivain russe, l’auteur de «La guerre et la paix», ce roman national et épique, dont «La Nouvelle Revue» donne une analyse aussi ingénieuse que fidèle. On me demande en même temps une appréciation critique de ce talent si puissant et si original. Tout en me réservant de l’offrir un jour aux lecteurs de «La Nouvelle Revue», je me bornerai pour cette fois-ci à esquisser à grands traits la vie du comte Léon. Descendu en droite ligne du comte Pierre Tolstoï, un des serviteurs
