представляет собою слегка измененную цитату из «Мертвых душ» Гоголя (ч. 1, гл. 6). Приведя эту концовку на память, Тургенев имел, конечно, в виду и всю предшествующую лирическую тираду: «Прежде, давно, в лета моей юности, в лета невозвратно мелькнувшего моего детства, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту <…> Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне <…> то, что пробудило бы в прежние годы живое движенье в лице, смех и немолчные речи, то скользит теперь мимо, и безучастное молчание хранят мои недвижные уста. О моя юность! о моя свежесть!»
К ****
Тургенев писал П. Виардо 4 (16) ноября 1852 года: «Как вам понравится этот конец одной старой русской песни (дело идет об убитом молодце, который лежит „под кустом“):
То не ласточка, не касаточка
Круг тепла гнезда увивается <…>»
Дальше Тургенев цитирует продолжение песни — о том, как «увиваются» и плачут около убитого мать, сестра и жена[194]. «Вы не поверите, — продолжает Тургенев, — сколько поэзии, свежести и нежности в этих песнях; я пришлю вам некоторые из них в переводе».
Похожую по содержанию песню, начинающуюся словами: «Ах ты, поле, поле чистое», с описанием убитого молодца и плачем над ним матери, сестры и жены, Тургенев мог прочесть в «Собрании русских стихотворений из сочинений лучших стихотворцев российских и из многих русских журналов, изд. В. Жуковским». М., 1810. Ч. 2, с. 312, № XI. Там есть и следующие строки: «Не ласточки увивалися Вкруг родима тепла гнездышка, Увивается тут матушка» <…> и т. д.
С другой стороны, Н. В. Измайлов в комментариях к письму Тургенева к П. Виардо (Т, ПСС и П, Письма, т. II, с. 454–455) утверждает, ссылаясь на А. И. Соболевского, что эта песня была известна в различных вариантах в разных местах России, а также «бытовала в местах, окружавших Спасское», и, возможно, Тургенев «записал ее текст непосредственно от крестьян-исполнителей».
Однако работа писателя в черновой рукописи, варианты отдельных слов и фраз показывают, что в стихотворении «К ***» Тургенев взял только зачин давно ему известной и полюбившейся песни и потом уже в беловой рукописи постарался на свой лад стилизовать это стихотворение под старую народную песню, вложив туда другое содержание и продолжив ее применительно к неизвестному адресату. Возможно, что здесь идет речь о дочери Тургенева Полине, воспитывавшейся в семье Виардо и вышедшей замуж за Г. Брюэра (Т, ПСС и П. Письма, т. II, с. 400).
Я шел среди высоких гор…*
Из всех «стихотворений в прозе» настоящее является единственным, не соответствующим этому видовому наименованию, так как оно представляет собою лирическое стихотворение в прямом смысле этого слова, имеющее свой размер (четырехстопный ямб, которым Тургенев широко пользовался в ранний период своего поэтического творчества) и перекрестные рифмы. Однако принадлежность его к общему циклу стихотворений в прозе — по положению в рукописи — сомнений не вызывает, и это еще усиливает загадку его происхождения. Впервые (черновой автограф) оно было набросано на почтовом листе бумаги с довольно большим количеством поправок отдельных слов и строк; время его возникновения неизвестно. Затем Тургенев переписал его в тетрадь с черновиками (без поправок, но как прозаическое, т. е. без разделения на стихотворные строки; строфы отделялись друг от друга красными строками), между стихотворениями «Памяти Ю. П. Вревской» и «Песочные часы» с датой: «Декабрь 1878». Наконец, переписывая с черновиков все 83 стихотворения в прозе в беловую тетрадь, Тургенев включил туда и это произведение (под № 46), снова разделенное на строки и строфы, между стихотворениями «Памяти Ю. П. Вревской» и «Когда меня не будет». В черновом автографе, кроме более мелких разночтений, были колебания в написании строки: «Едва себя я сознавал» — а) Я утопал… я исчезал… б) Я не желал… не вспоминал… в) Я ничего не понимал… После строки «Мне целый мир принадлежал!» в черновике следовала целая строфа, потом зачеркнутая:
Я был царем природы всей!
Она моим смеялась смехом,
[Она гремела странным эхом]
[Она звучала чутким эхом]
Она ответила приветом.
Связать двух мыслей бы не мог!
Несмотря на то, что во всех других произведениях цикла, готовя их к печати, Тургенев тщательно отделывал текст, устраняя из него все случайно рифмующиеся созвучия и тем самым сознательно добиваясь впечатления, что они созданы «в прозе», рифмованное и ритмически упорядоченное стихотворение «Я шел среди высоких гор» было им самим вставлено в общий корпус цикла.
В качестве предположения, требующего дальнейших подтверждений, можно высказать догадку, что это стихотворение, не блещущее особыми достоинствами, было дорого Тургеневу по каким-либо субъективным причинам: «высокие горы», может быть, указывают на швейцарский пейзаж (и, следовательно, на воспоминания молодости), несколько раз возникавший в сознании Тургенева именно в «стихотворениях в прозе», — см. выше «Разговор», «Проклятие» и ниже «У-а… У-а!»
Когда меня не будет…*
Из всех стихотворений в прозе, не опубликованных Тургеневым при жизни, данное стихотворение чаще других служило примером того, что многие лирические отрывки цикла сам писатель не мог напечатать по причинам их глубоко интимного характера. А. Мазон отметил, что оно «без сомнения посвящено Полине Виардо» (Mazon, p. 35, Мазон, с. 41). То же утверждают новейшие биографы П. Виардо (Розанов А. Полина Виардо-Гарсиа. Изд. 2-е дополн., Л., 1973, с. 155; Fitzlyon A. The Prire of Genins. A life of Pauline Viardot. London, 1964, p. 449). О существовании этого стихотворения было известно еще раньше из устных сообщений, опубликованных в кн.: Гревс И. М. История одной любви. М., 1927, с. 260. Это «посмертное» письмо представляет большой интерес для биографии Тургенева, так как указывает на одну из причин его глубокой привязанности к Полине Виардо, — на их интеллектуальную близость и общую их любовь к искусству в широком смысле слова.
Песочные часы*
В черновом автографе заглавия нет, в перечне «стихотворений в прозе» («Сюжеты»), составленном Тургеневым, этот лирический отрывок назван иначе — «Уходящая жизнь». В черновом тексте олицетворение Смерти, держащей в своей костлявой руке песочные часы, отождествлено с «безжалостной фигурой Времени». Эти образы ведут нас к аллегорическому и мифологическому языку XVIII века, в таинства которого Тургенев был посвящен в детские годы книгой «Емблемы и символы» Н. Максимовича-Амбодика (см. наст. изд., т. 6, с. 39–40). В европейском искусстве нового времени Хронос (греч. — олицетворение времени), иногда отождествлявшийся с Сатурном, изображался в виде старца с крыльями и косой в руках, что позволяло объединить этот образ с олицетворением Смерти, изображавшейся с тем же атрибутом — косой; другим атрибутом Хроноса были песочные часы — символ быстротечности и ограниченности времени. Фигуру умирающего Хроноса с выпавшей из рук косой, возле которой стоят песочные часы, Тургенев, несомненно, видел на знаменитой предсмертной гравюре английского художника XVIII века В. Хогарта, неоднократно воспроизводившейся под заглавием «Finis» (Конец; подлинное название — «Низменное, или Падение возвышенного»), 1764.
В черновом автографе заглавия нет, в перечне названий «стихотворений в прозе» («Сюжеты») заглавие — «Двойник». В беловой рукописи слово «Двойник» стало подзаголовком и приписано позднее. Ш. Саломон во французском издании «Стихотворений в прозе» (с. 132) делает глухую ссылку: «Сравни А. де Мюссе. La nuit du décembre». Стихотворение «Декабрьская ночь», написанное А. де Мюссе в ноябре 1835 г., представляет собою длинный диалог поэта с «Видением» («La Vision»), неотступно следовавшим за ним на всех путях жизни от юношеских лет. В заключительных стихах на вопрос поэта «Кто ты?» Видение отвечает:
Je te suivrai sur le chemin;
Mais je ne puis toucher ta main,
Ami, je suis le Solitude[195].
Путь к любви*
Это — первое стихотворение 1881 г., написанное Тургеневым после долгого перерыва (все предшествующие датируются 1877–1879 гг.). В отличие от более ранних произведений, переписывавшихся в беловую тетрадь с черновиков, «Путь к любви» и последующие стихотворения 1881–1882 годов записаны были прямо в эту тетрадь и дошли до нас в единственной редакции.
За весь год лишь в июне 1881 года Тургенев написал семь стихотворений: 69. Путь к любви. 70. Фраза. 71. Простота. 72. Брамин. 73. Ты заплакал… 74. Любовь. 75. Молитва. Все они резко отличаются от стихотворений 1877-79 годов. Кроме «Молитвы», выправленной и напечатанной самим Тургеневым, это очень короткие записи на отвлеченные вопросы, наброски мыслей философского характера, не предназначавшиеся к печати. «Неизданные „Ст<ихотворения> в пр<озе>“, — писал Тургенев Б. А. Чивилеву 17 (29) декабря 1882 года, — неизвестны даже самым близким мне людям. Они предназначены на сожжение после меня, вместе с моим дневником». Стихотворения «Фраза», «Простота», «Ты заплакал…» не имеют вариантов, в стихотворении «Путь к любви» последняя, важная для смысла стихотворения фраза, была приписана позднее.
«Индийские брамины», т. е. люди, принадлежащие к высшей жреческой касте, упомянуты также в повести «Песнь торжествующей любви» (см. выше, с. 52). Слово «Ом» у индусов — священное слово, употребляемое при торжественном воззвании, при утверждении чего-либо, в молитвах и заклинаниях. Впервые слово это появляется в «Упанишадах», где ему приписывается особое могущество, и оно объявляется заслуживающим глубочайшего размышления; в позднейшее время слово «Ом» (санскр. «Аум») обозначало индийскую троицу: А — посвящено богу Вишна, У — Шиве, М — Браме. Нет сомнения, что Тургенев в это время чувствовал большой интерес к индийским религиям и, в частности, к буддизму. «Веды» и «Пураны» упоминаются в романе «Дым» (см.: наст. изд., т. 7, с. 258). См. далее «Попался под колесо» (с. 187).
Целый год Тургенев не писал стихотворений в прозе. В июне 1882 г. он записал в свою беловую тетрадь под № 76 «Истину и Правду». Этому стихотворению в беловой рукописи предшествует стихотворение «Молитва», в котором ставятся вопросы того же плана — о религии, боге, человеческом разуме, истине. Рукопись «Истины и Правды» испещрена многочисленными поправками. Судя по почерку, Тургенев не раз возвращался к этой рукописи, правя ее то чернилами, то карандашом, но так и не довел своих поправок до конца. Характер исправлений дает возможность заметить, что вопросы, первоначально поставленные Тургеневым, он пытался из абстрактно-философских сделать социально-философскими, не забывая, однако, о необходимости считаться с цензурными условиями. Очевидно, Тургенев не оставлял мысли напечатать это стихотворение; поэтому искал лучших возможностей сделать доступными дли печати заключительные строки стихотворения, но оно осталось не отделанным до конца.
Приводим варианты заключительных строк стихотворения. После слов: «Правда и Справедливость!» зачеркнуто: «А Истина пребывает там, на небе, в вечности… Она пребывает в царстве законов <1 нрзб — знания?>… Там, где человеческого нет ничего». После слов: «и умереть согласен» — зачеркнуто: «А за Истину?» Вместо конца: «На знании Истины — в этом блаженство?» было: «На знании Истины
