в последние два года являлись на русской сцене. Все характеры этой пьесы нарисованы мастерской кистью, они естественны донельзя, как в полном своем создании, так и в мельчайших подробностях. В особенности превосходно обработаны лихач-охотник Беспандин, его сестра Каурова, ех-предводитель Пехтерев, судья Суслов, прихлебатель Мирволин и отставной поручик Алупкин. Все это типы, и притом превосходные, достойные карандаша Гогарта и кисти Каллота»[275].
Положительной оценке пьесы, подтверждаемой ее возрастающим успехом — «Завтрак у предводителя» прошел в сезон 1849/50 г. 8 раз и надолго утвердился в репертуаре[276], — противостояла лишь одна резко отрицательная ее характеристика на страницах реакционной «Библиотеки для чтения». Отзыв этот (автор его неизвестен) был облечен в памфлетно-фельетонную форму и ярко свидетельствовал о том, что в борьбе с гоголевской школой в драматургии еще не все блюстители традиций «высокой комедии» сложили оружие.
«„Вот вам и полюбовный дележ!“ — говорит Мирволин, едва стоя на ногах, — отмечалось в „Библиотеке для чтения“. — Вслед за этою заключительною моралью тихо опускается завеса при всеобщем молчании: ни один голос не подает одобрения, не справляются об авторе, который благоразумно не выставил своего имени на афише, и слушают антрактную музыку. Комедия, наполненная преувеличениями и самою неправдоподобною карикатурою, неудачное подражание „Ревизору“, „Женитьбе“ и „Игрокам“ господина Гоголя, спасена от торжественного падения старательным, мастерским исполнением лучших наших артистов. Господа Сосницкий и Самойлов были неподражаемо натуральны, при всех натяжках пьесы со стороны автора; в комедии удачны только характеры Балагалаева и Пехтерьева да проделки госпожи Кауровой, которые, может быть, показались естественны некоторым в забавной игре госпожи Сосницкой; но далеко не забавно было появление на сцене кучера Анны Ильинишны, призванного ею также в свидетели. Господа Григорьев и Каратыгин-младший сделали всё возможное из своих ничтожных ролей, а последний даже и невозможное. В пьесе и без того так много изысканной карикатуры, что не следовало бы, кажется, увеличивать ее резкою выступкою и дикими жестами господина Алупкина, который беспрестанно балансировал локтями. Вот господин Мартынов — живая натура! Его костюм, мимика, походка: ну, право, будто бы видел где-то такого уморительного господина. На него нельзя было смотреть без смеху, хотя роль его была почти бессловесная. В ней ловкий комик доказал, что для истинного таланта нет ничтожных и неблагодарных ролей… Но безвкусный „завтрак“ доказал и другую неопровержимую истину: плохой пьесе не доставит успеха превосходнейшая игра актеров. Пусть бы это была только плохая пьеса, первый слабый опыт. Нет, она написана с отъявленными претензиями на „глубокость“ самой мелкой мысли, на страшный юмор, срывающий горькую улыбку сожаления, с притязаниями на мнимо верное изображение нравов, уже несуществующих!..» (Б-ка Чт, 1850, № 1, «Новости петербургской сцены», с. 105–106).
«Ваш „Завтрак“ игран и имел успех, но он не напечатан, — писал Некрасов 9 января 1850 г. Тургеневу, — ибо один из наших ц<ензоров> заупрямился, он не любит таких сюжетов — это его личный каприз. Как скоро я получу „Студента“, то „Завтрак“ (если Вы согласны) передам Краевскому, и уверен, что те ц<ензора> позв<олят> его» (Некрасов, т. X, с. 141).
Последовав этому совету и предложив пьесу 24 марта 1850 г. редактору «Отечественных записок», Тургенев скоро должен был убедиться в ошибке Некрасова, истолковавшего запрещение «Завтрака у предводителя» как случайность и «личный каприз».
«Тяжелые тогда стояли времена, — вспоминал впоследствии об этой поре своей литературной работы Тургенев, приехавший из-за границы в Петербург в середине 1850 г. — Утром тебе, быть может, возвратили твою корректуру, всю исполосованную, обезображенную красными чернилами, словно окровавленную; может быть, тебе даже пришлось съездить к цензору, представить напрасные и унизительные объяснения, оправдания, выслушать его безапелляционный, часто насмешливый приговор» («Литературные и житейские воспоминания»). Вся эта сентенция была связана с мытарствами Тургенева из-за его «сцен и комедий», а корректурные гранки «Завтрака у предводителя», испещренные красными чернильными пометами, заменами и исключениями цензора «Отечественных записок» А. И. Фрейганга, могут служить и документальным подтверждением точности всего тургеневского рассказа.
Компромисс, на который готов был пойти Тургенев, согласившийся на устранение из «Завтрака у предводителя» всех «рискованных» сцен, реплик и обозначений, не удовлетворил, однако, А. И. Фрейганга. «Для помещения в журнале „Отечественные записки“, — рапортовал он 14 ноября 1850 г. председателю С.-Петербургского цензурного комитета, — доставлена на мое рассмотрение комедия в одном действии „Завтрак у предводителя“. Так как комедия эта не одобрена ценсурою для другого журнала, „Современник“, то я имею честь испрашивать разрешения вашего превосходительства, следует ли затем считать означенную пьесу запрещенною». Рапорт этот, в тот же день заслушанный в заседании С.-Петербургского цензурного комитета, явился основанием для следующего определения: «Комедию „Завтрак у предводителя“, уже запрещенную к печатанию в „Современнике“, но дозволять к напечатанию в „Отечественных записках“. Корректурные листы этой комедии удержать при делах и о запрещении ее сообщить прочим цензурным комитетам» (ЦГИАЛ, Дело С.-Петебургского цензурного комитета о статьях, запрещенных по докладам ценсоров, 1850, № 26, лл. 29–30).
Несмотря на цензурный запрет, «Завтрак у предводителя» продолжал с неизменным успехом ставиться на петербургской и московской сценах, а театральная его редакция в это же время распространялась в нелегальных копиях, подобно текстам «Нахлебника» и «Студента». Зимою 1850 г. один из списков «Завтрака у предводителя» дошел до Одессы, где в это время жил Гоголь. Дневник компаньонки княжны В. Н. Репниной позволяет установить, что еще в ноябре 1850 г. на одном из вечеров у Репниных, где присутствовал Гоголь, Н. П. Ильин, видный представитель передовой одесской общественности, близкий к литературным и театральным кругам, «долго хвалил „Тяжбу“ Тургенева», заметив в заключение, что «конечно, без „Ревизора“ эта пьеса не существовала бы». 27 января 1851 г. Н. П. Ильин прочел Гоголю и Репниным «Завтрак у предводителя»: «С великим терпением выслушал всю пьесу Гоголь; только при чтении действующих лиц он говорил: „Зачем о летах? Он столько раз говорит: 35, 40, 42 и т. д.“[277]. Ему показалось растянуто. — „Вообще, — прибавил он, — у Тургенева мало движения, а жаль: пока молод еще, надобно себя настроить“. <…> Гоголь спросил: „Ну, вы наслаждались?“ Я: „Чем?“ Гоголь: „Ну да женщиной: она очень хороша!“» (Русский архив, 1902, № 3, с. 544 и 552).
В сезон 1855/56 г. «Завтрак у предводителя» был возобновлен в Александрийском театре, пройдя с большим успехом 26 и 28 октября 1855 г. и 26 января 1856 г. Первый из этих спектаклей посетил и сам Тургенев, приехавший незадолго перед тем в Петербург. Как передает в своих воспоминаниях А. Я. Панаева, Тургенев принимал близкое участие в постановке пьесы, ездил на репетиции, негодовал по поводу «грубой шаржировки», допускаемой исполнителями основных ролей, но в конечном счете «должен был остаться довольным». В театре находились «все члены кружка „Современника“» и много других видных представителей петербургской общественности. «Автора дружно вызывали, — пишет Панаева, — и Тургенев из директорской ложи раскланивался с публикой»[278].
«Всякий раз переход на русской сцене от пьес, переделанных с французского или подражающих французским, — к русским пьесам не по одному названию, а содержание которых заимствовано из настоящего русского быта, — доставляет величайшее наслаждение зрителям и истинное торжество артистам, — писал в „Современнике“ И. И. Панаев. — Такое наслаждение доставила нам небольшая комедия г. Тургенева „Завтрак у предводителя“, успех которой на сцене всё возрастает с каждым годом — и это успех правды» (Совр, 1855, № XII, отд. V, с. 266).
На одной из постановок «Завтрака у предводителя» (видимо, это было 20 января 1856 г.) присутствовал Л. Н. Толстой. «Между прочим, помню, — писал ему 22 июля 1887 г. И. А. Гончаров, — вечер, проведенный мною с Вами в спектакле. Давали „Завтрак у предводителя“ Тургенева. Мы сидели рядом и дружно хохотали, глядя на Линскую, Мартынова и Сосницкого, которые дали плоть и кровь этому бледному произведению» (Толстой и о Толстом. М., 1927. Вып. 3, с. 45).
В сезон 1856/57 г. «Завтрак у предводителя» был возобновлен в бенефис Ю. Н. Линской 16 ноября 1856 г., с повторением этого же спектакля 19 ноября (Б-ка Чт, 1856, № 12, отд. VII, с. 210).
Театральная редакция «Завтрака у предводителя», еще в 1849 г. сглаженная, сокращенная и приспособленная к цензурным требованиям без всякого участия автора, положена была в основу и того текста комедии, который удалось провести в печать 19 июля 1856 г. для восьмой книжки «Современника»[279]. В этом убеждают не только некоторые характерные особенности журнального текста пьесы (фразеологические сокращения, ускоряющие темп действия, разбивка на «явления», отделение авторских ремарок от реплик действующих лиц, самое обозначение «комедия»), но и идеологическая обескровленность первопечатной редакции пьесы, последовательное устранение из нее всех элементов социальной сатиры, превалировавших в тексте 1849 г.
В журнальной редакции «Завтрака у предводителя», как и в театральном его списке, отсутствовали справки о числе крепостных душ, которыми владели действующие лица комедии (Балагалаев — 400 душ, Пехтерьев — 600, Суслов — 200, Алупкин — 100, Мирвошкин — 12, Беспандин — 80, Каурова — 70); неуместная для дворянина на «императорской» сцене фамилии Мирвошкин заменена была фамилией Мирволин, тогда же исчезли из текста реплики о «развращенных девках-кружевницах — первых отравительницах», о «тростнике, который крестьянские коровы и те с голодухи не едят», ссылка Пехтерьева на царя Алексея Михайловича, месте, где Каурова прибегает к молитве «Господи, владыко живота моего», заключительная сентенция «Вот тут и дели этих господ!» и много других строк, интерес и значение которых устанавливаются простым сличением запрещенной редакции комедии с первопечатной[280].
Вслед за публикацией «Завтрака у предводителя» в «Современнике» этот же текст, со всеми, его цензурными изъятиями, был переведен на французский язык (под названием «Le partage») и напечатан в сборнике: Scènes de la vie russe par M. J. Turguéneff. Deuzième série. Traduite avec la collaboration de l’auteur par Louis Viardot. Paris, 1858, p. 293–328.
Литературно-политическая значимость самого факта публикации «Завтрака у предводителя» очень осторожно и лаконично была отмечена Н. Г. Чернышевским в его анонимных «Заметках о журналах» в декабрьском номере «Современника» 1856 г. С удовлетворением признавая, что «все вообще журналы наши, старые и новые, в этом году имели более жизни, нежели прежде», Н. Г. Чернышевский в числе особенно «блестящих явлений» указал на четыре произведения Тургенева: «Рудин», «Переписка», «Фауст» и пьеса «Завтрак у предводителя», а из публикаций других авторов назвал вслед за тем роман «Переселенцы» Д. В. Григоровича, «Севастополь в августе месяце», «Два гусара» и «Метель» Л. Н. Толстого, «Губернские очерки» M. E. Салтыкова-Щедрина (Совр, 1856, № 12, отд. V, с. 297). Никаких других литературно-критических откликов на появление «Завтрака у предводителя» в печати 1850-х
