вып. 5, с. 218–223.

…поневоле скажешь с одним русским философом: «Как знать чего не знаешь?» — Эти слова произносит будочник — один из героев «Записок замоскворецкого жителя» А. Н. Островского, — см.: Лотман Л. М. «Записки замоскворецкого жителя» А. Н. Островского. (История и эволюция замысла). — В кн.: Труды отдела новой русской литературы. М.; Л., 1948. Т. 1, с. 122.

…кроме той отрады особенного рода, которую Лермонтов имел в виду, когда говорил, что весело и больно тревожить язвы старых ран… — Имеются в виду строки из стихотворения «Журналист, читатель и писатель» (1840).

…разве любовь — естественное чувство? Разве человеку свойственно любить? Любовь — болезнь… — Эту же мысль Тургенев повторил в повести «Переписка», в последнем письме Алексея Петровича: «Любовь даже вовсе не чувство; она — болезнь, известное состояние Души и тела».

…учители рассказывали нам ~предпочел самую смерть позору… — Этот ставший хрестоматийным пример приведен Плутархом в «Жизнеописании Ликурга», в рассказе о воспитании лакедемонян, т. е. спартанцев (Плутарх. Сравнительные жизнеописания славных мужей. Перевел с греческого Спиридон Дестунис. СПб., 1814. Ч. 1, с. 235).

Я был разбит наголову с первого же натиска и, как пруссаки под Иеной, в один день, разом всё потерял. — 14 октября 1806 г. под городом Иеной Наполеон разгромил часть прусской армии; в тот же день маршал Даву разбил наголову остальную ее часть под Ауэрштедтом. В результате этих двух сражений прусская армия перестала существовать.

…аптекарем, необыкновенно чирым немцем… — Чирый — в орловском говоре означает: самодовольный.

…провинциальные львы с судорожно искаженными лицами… — В тридцатые годы XIX в. слово лев (lion) стало применяться в Англии и во Франции для обозначения законодателей мод, покорителей женских сердец, самодовольных франтов, носивших маску демонической загадочности. В России это слово получило широкое распространение после появления в «Отечественных записках» 1841 г. повести В. А. Соллогуба «Лев» (см.: Соллогуб В. А. Собр. соч. СПб., 1855. Т. I, с. 346 и 348). См. также: наст. изд., Сочинения, т. 1, с. 481–482.

…петербургских мирлифлеров… — Мирлифлёрами (франц. mirlifflore) во времена Людовика XVI называли молодых щеголей. В русской литературе это насмешливое прозвище было использовано сторонниками классицизма в их борьбе против Карамзина и его школы, (см., напр., в стихотворениях Д. П. Горчакова «Письмо к другу моему Николаю Петровичу Николеву» и «Послание к князю С. Н. Долгорукову» — в сб.: Поэты-сатирики конца XVIII — начала XIX века. Л., 1959, с. 141 и 158). Позднее, в тридцатые-сороковые годы мирлифлерами иронически называли легкомысленных фатов. В таком смысле Белинский озаглавил одну из своих журнальных заметок 1843 года: «Журнальный мирлифлер и Жорж Занд» (Белинский, т. 6, с. 580–581). См. также лексикологическую заметку Т. А. Никоновой «Мирлифлёр»: Т сб. вып. 3, с. 179.

…я, как Поприщин, большею частью лежал на постели… — В «Записках сумасшедшего» у Гоголя, под 4 октября Поприщин записал: «Дома большею частию лежал на кровати».

О люди! точно, жалкий род!.. — Мысль, заимствованная из стихотворения Пушкина «Полководец» (1835): «О люди! жалкий род, достойный слез и смеха!».

…указательный палец, украшенный перстнем из корналинки… — Корналинка или корналин (франц. cornaline) — полудрагоценный камень сердолик.

Я чувствовал себя чем-то вроде Сципиона Африканского. — Древнеримский полководец Публий Корнелий Сципион Африканский старший (около 235–183 до н. э.) прославился своими воинскими победами и великодушным отношением к побежденным. Тит Ливий в «Римской истории от основания города» приводит много примеров его великодушия.

…как то легкое дуновение, от которого поднялись дыбом волосы у пророка… — В Библии Елифаз Феманитянин говорит Иову: «И дух прошел надо мною; дыбом стали волоса на мне» (Книга Иова, гл. 4, ст. 15).

И пусть у гробового входа — Красою вечною сиять! — Заключительная строфа стихотворения Пушкина «Брожу ли я вдоль улиц шумных…» (1829).

Три встречи

Источники текста

Черновой автограф начала рассказа на двух листах: ИРЛИ, ф. 93 (П. Я. Дашкова), оп. 3, № 1260.

Совр, 1852, № 2, отд. I, с. 141–170.

Т, 1856, ч. 1, с. 355–403.

Т, Соч, 1860–1861, т. 2, с. 168–197.

Т, Соч, 1865, ч. 2, с. 301–335.

Т, Соч, 1868–1871, ч. 2. с. 253–286.

Т, Соч, 1874, ч. 2, с. 253–286.

Т, Соч, 1880. т. 6, с. 261–295.

Рукописи рассказа, кроме указанного выше отрывка чернового автографа, не сохранились.

Впервые опубликовано: Совр, 1852, № 2, с подписью: Ив. Тургенев (ценз. разр. 2 февраля 1852 г.).

Печатается но тексту Т, Соч, 1880 с учетом списка опечаток, приложенного к 1-му тому этого же издания, с устранением явных опечаток, не замеченных Тургеневым, а также со следующими исправлениями по другим источникам текста:

Стр. 217, строки 32–33: «под единственным окошком» вместо «пред единственным окошком» (по черн. автогр.).

Стр. 220, строки 26–27: «платье зашелестело» вместо «платье зашелестило» (по всем другим печатным источникам).

Стр. 225, строка 12: «раздается голос» вместо «раздался голос» (по всем печатным источникам до Т, Соч, 1874).

Стр. 228, строка 36: «сделал знак Дианке» вместо «сделав знак Дианке» (по всем другим печатным источникам).

Стр. 239, строка 20: «фортепьяно» вместо «фортепиано» (по всем другим печатным источникам).

Стр. 240, строка 18: «я невольно вспомнил» вместо «я невольно вспоминал» (по всем печатным источникам до Т, Соч, 1868–1871).

Датируется 1851 годом на основании помет Тургенева в издании 1856 г. и в последующих. Однако, как свидетельствует переписка Тургенева, до конца 1851 г. рассказ еще не был им закончен. В канун Нового года он писал И. С. Аксакову о своих литературных планах на ближайшее будущее: «„Современник“, может быть, получит от меня ничтожный рассказ, начатый давно тому назад…» (письмо от 31 декабря 1851 г. (12 января 1852 г.)). Так как февральская книжка «Современника» имеет дату цензурного разрешения 2 февраля, можно считать, что рассказ «Три встречи» был закончен и передан в редакцию журнала в середине, но не позднее конца января 1852 г. Немногим раньше этого Тургеневым была написана «сцена» «Вечер в Сорренте» (дата окончания — 10 января 1852 г.). По верному замечанию Ю. Г. Оксмана, рассказ «Три встречи» «имеет несколько общих образных и фабульных мотивов с этой сценой» (наст. изд., Сочинения, т. 2, с. 685). Для обоих этих произведений Тургенев воспользовался своими воспоминаниями о нескольких днях, проведенных им в Сорренто весной 1840 г.

Второе упоминание Тургенева о «Трех встречах» содержится в письме к С. Т. Аксакову от 2(14) февраля 1852 г. Сообщая, что он не сможет принять участие в задуманном И. С. и К. С. Аксаковыми «Московском сборнике», Тургенев продолжает: «Не пишется что-то — по крайней мере ничего порядочного не пишется — и скажу откровенно, что я слишком уважаю их издание, чтобы дать им, например, такую пустую вещицу, как ту, которая появится во 2-м № „Современника“». Приведенные авторские оценки, вряд ли вполне искренние, должны были, вероятно, несколько смягчить неловкость от решительного отказа участвовать в московском издании. Но они полностью совпали с мнением славянофилов о «Трех встречах». 29 мая того же года И. С. Аксаков писал Тургеневу: «Мне непременно хочется, и теперь больше, чем когда-либо, чтобы Вы приняли участие в нашем честном издании <…>. Пришлите хоть безделицу, только, разумеется, не в роде „Трех встреч“, а такую, которая бы подходила к Сборнику» (Рус Обозр, 1894, № 8, с. 472). Слабым произведением, в котором «нет ничего такого, что бы заслуживало чье-нибудь внимание», «Три встречи» были названы в обзоре первых книг «Современника», помещенном в «Москвитянине» (1852, т. II, № 5, март, кн. 1, отд. V, с. 26–29).

По-иному встретили новый рассказ Тургенева его друзья из западнического лагеря, хотя и их оценки не были безусловно положительными. Подробно высказал свое мнение о «Трех встречах» Боткин в письме к Тургеневу от 11 февраля 1852 г., написанном под свежим впечатлением от рассказа: «Не знаю, я ли один испытываю всегда такие ощущения, читая твои рассказы, или испытывают их вообще все читающие их, — по крайней мере я, читая их, нахожусь постоянно в волнении: кровь как-то порывисто в это время обращается в жилах, дышу неровно, и по душе быстро и тревожно пробегают то забытые ощущения, то какие-то сладкие и давно уже выдохнувшиеся минуты, то лица, когда-то любезные, — словом, твои рассказы действуют на меня необыкновенно возбудительно и сладко. Так подействовал и этот рассказ — или вернее — так подействовала первая половина его, именно до удавления Лукьяныча. Отсюда он принимает решительно прозаический тон и вполне охлаждает то истинно поэтическое впечатление, каким охватили меня его первые страницы. Эти первые страницы — ночь в Сорренто, ночь в усадьбе, явления молодой женщины — превосходны, — с них так и пышет жаром. С выездом из деревни — всё пошло плохо; сцена в маскараде сшита белыми нитками, разговор и вся сцена вяла и бесцветна — ну так и видно, что вся последняя половина писалась кое-как, сплеча, на скорую руку. Если бы я слышал этот рассказ до печати, — я не отстал бы от тебя, пока ты его не переделал и не провел бы по всему нему тот магический колорит, каким облиты его первые страницы. Сон тоже отзывается неправдоподобием и вычурностью. Фантастическая причина смерти Лукьяныча трогает в душе совсем другие струны, совсем другой регистр, звуки которого совсем не вяжутся с тоном начала и даже конца. Бог знает к чему эта смерть? Но, несмотря на всё это, первые страницы — прелесть сладчайшая. Жарче их я ничего не читал» (Боткин и Т, с. 14–15).

Анненков не одобрил «Три встречи». Видя главный смысл развития творчества Тургенева в постепенном ослаблении субъективного начала и переходе к формам объективного творчества, Анненков счел ошибкой автора выбор им формы повествования от собственного лица: эта форма «выступила у него в „Трех встречах“ с такой гордостию, самостоятельностию и отчасти с таким кокетством, что поглотила содержание. В рассказе есть несколько блестящих страниц, но фантастическое, эффектное содержание его к тому только, кажется, и направлено, чтоб осветить лицо рассказчика наиболее благоприятным образом» (Анненков П. В. О мысли в произведениях изящной словесности. — Совр, 1855, № 1, отд. III, с. 10).

При подготовке текста рассказа для издания 1856 г. Тургенев внес в него некоторые исправления. Эта работа была выполнена им в конце мая — первой половине июня 1856 г. 19 июня (1 июля) исправленный рассказ был выслан в Петербург Д. Я. Колбасину. Хотя обычно Тургенев очень чутко прислушивался к мнению своих друзей-советчиков Анненкова и Боткина, на этот раз он в сущности пренебрег их замечаниями и ограничился весьма немногочисленными и к тому же незначительными исправлениями. Помимо мелкой стилистической правки, он исключил несколько фраз, звучавших