этом домике, какие ее отношения к старухе, — и так тут же, в лодке, и сложилась у меня вся фабула рассказа» (Т сб (Пиксанов), с. 78).
4 (16) июля 1857 г. Тургенев пишет И. И. Панаеву о начале работы над повестью: «…20-го сентября непременно буду в Петербурге и, если не ошибаюсь, привезу с собою повесть, которую я здесь начал и, бог даст, кончу». На следующий день, 5 (17) июля 1857 г., в письме к А. И. Герцену, Тургенев снова повторяет: «…авось удастся поработать. Я уже кое-что начал».
День начала работы (12 июля н. ст. 1857), первое сообщение о ней и обещание дать свою повесть для «Современника» (16 июля н. ст.) отделены от дня, когда рукопись была послана в журнал (на обложке чернового автографа надпись: «Отправлен в редакцию „Современника“ 30 ноября / 12 декабря 57»), пятью месяцами, в течение которых Тургенев неоднократно менял место жительства (Зинциг, Баден-Баден, Париж, Булонь, Куртавнель, Лион, Марсель, Ницца, Генуя, Рим). В письмах этого времени он постоянно сообщал русским друзьям о ходе работы над повестью (см., например, письма к Н. А. Некрасову от 12 (24) августа, 9 (21) сентября и 16 (28) сентября 1857 г.), зачастую жалуясь на болезнь и тяжелое душевное состояние, затруднявшие работу.
В письме к членам редакции «Современника» от 16 (28) сентября 1857 г., обращаясь к Некрасову, Тургенев заявляет: «…я буду работать в Риме < …> оттуда буду высылать тебе всё, что сделано, начиная с повести (заглавие ей „Ася“), которую ты напечатаешь до нового года, за это ручаюсь тебе».
Однако редакция «Современника», с нетерпением ожидавшая от Тургенева, участника «обязательного соглашения», существенной поддержки журнала, решительно усомнилась в реальности его обещаний: «Мы убеждены, что Ася, Дон-Кихот и Гамлет — всё это пуфы», — писал И. И. Панаев В. П. Боткину 16 (28) октября 1857 г. (Т и круг Совр, с. 429) и просил его побудить Тургенева, его спутника по путешествию в Рим, к большей творческой активности. Извещая Н. А. Некрасова 22 ноября (4 декабря) 1857 г. об окончании работы над «Асей», Тургенев нашел нужным заручиться «свидетельством» Боткина, который прослушал законченную повесть в чтении автора. Приписка Боткина к письму Тургенева должна была рассеять сомнения редакции «Современника». Вместе с тем Тургенев сообщал в том же письме Некрасову, что собственноручно переписывает повесть: «…время мое всё уходит на переписывание „Аси“».
Исправления в беловой рукописи, а также несовпадение отдельных слов и целых фраз первой публикации (Совр) с текстом чернового автографа говорят о том, что между 22 и 27 ноября 1857 г. Тургенев был занят окончательной отделкой произведения. Очевидно в это время были дописаны в автографе несколько страниц, представляющие собою новую редакцию сцены свидания. 25 ноября (7 декабря) 1857 г. Тургенев пишет Толстому о окончании повести, а также о дополнительной обработке ее после чтения Боткину как о совершенной работе: «…я стряхнул здесь <в Риме> свою лень и написал повесть, которая на днях отправляется в Петербург. Я ее прочел Боткину: он дал мне дельные советы, которыми я воспользовался».
Отослав рукопись в «Современник», Тургенев больше не возвращался к работе над повестью. Он поручил редакции «Современника» держать корректуру с обязательным условием, чтобы до напечатания повесть была показана П. В. Анненкову и одобрена им. На последнем условии Тургенев всячески настаивал, рассматривая Анненкова как своего «первого критика» и постоянного рецензента. В письме к Д. Я. и Е. Я. Колбасиным от 28 ноября (10 декабря) 1857 г. он подтверждал свою готовность в случае, если бы у Анненкова явились замечания, внести исправления в текст. Подобных исправлений не потребовалось. 10 (22) января 1858 г. И. И. Панаев сообщал Тургеневу о подготовке повести к печати: «Корректуру читал я, корректор и сверх того Чернышевский. Уж если еще будут ошибки, — то значит сделали всё, что могли, и лучше не умеем. Анненковым повесть прочтена, и, вероятно, уже мнение его о ней тебе известно. Он в восторге» (T и круг Совр, с. 100).
Таким образом, Чернышевский — автор статьи «Русский человек на rendez-vous. Размышления по прочтении повести г. Тургенева „Ася“» — тщательно вникнул в текст произведения, уже читая его корректуру.
Интересны возникшие в редакции «Современника» при печатании повести разногласия, которые чуть не привели к редакторским исправлениям текста. Высоко оценивая повесть и сообщая, что вся редакция «Современника» в восторге от нее, Некрасов добавлял: «Замечание одно, лично мое, и то неважное: в сцене свидания у колен герой неожиданно выказал ненужную грубость натуры, которой от него не ждешь, разразившись упреками: их бы надо смягчить и поубавить, я и хотел, да не посмел, тем более, что Анн<енков> против этого» (Некрасов, т. X, с. 374–375).
Есть все основания думать, что с Некрасовым в данном вопросе разошелся не только Анненков, мнение которого, ввиду особенного доверия к нему автора, было крайне авторитетным, но и пользовавшийся огромным уважением самого Некрасова член редакции «Современника» Чернышевский. В статье «Русский человек на rendez-vous» Чернышевский вспоминал об этих разногласиях и высказывал свое мнение о поведении героя в сцене свидания:
«От многих мы слышали, что повесть вся испорчена этой возмутительной сценой, что характер главного лица не выдержан, что если этот человек таков, каким представляется в первой половине повести, то не мог поступить он с такой пошлой грубостью, а если мог так поступить, то он с самого начала должен был представиться нам совершенно дрянным человеком.
Очень утешительно было бы думать, что автор в самом деле ошибся, но в том и состоит грустное достоинство его повести, что характер героя верен нашему обществу» (Чернышевский, т. V, с. 158).
Сцена объяснения героя с Асей не случайно явилась источником споров еще до появления повести в печати. Сочетание в ней кульминации действия с мгновенной его развязкой, резкий поворот сюжета, неожиданно для читателя освещающий новым светом существо отношений и характеров героев, составляли отличительную черту этой повести. Чернышевский построил все рассуждения своей статьи на этом небольшом по объему эпизоде. Значительных творческих раздумий потребовал этот эпизод от самого Тургенева. Следует отметить, что Тургенев сам шел по линии усиления грубости и непоследовательности поведения своего героя. В этом эпизоде, как и в ряде других случаев, черновая рукопись отражает эволюцию замысла писателя.
Повесть «Ася» была задумана Тургеневым в момент острого идейного и душевного кризиса и явилась ответом на целый комплекс общественных и личных вопросов, вставших перед ним в середине 1850-х годов. 17 февраля (1 марта) 1857 г. Тургенев сообщал В. П. Боткину о своем твердом намерении отказаться от творчества. При этом писатель не скрывал, что творческий его кризис вызван изменением «вкуса» читающей публики и появлением писателей такой огромной силы и такой оригинальности, как Толстой и Щедрин (к творчеству последнего он в это время относился без симпатии).
«Изменение вкуса» публики Тургенев рассматривал как общественно-историческое явление, понимая, что самый состав публики расширяется и меняется. Еще в 1845 году Тургенев писал: «У каждого народа есть своя чисто литературная — эпоха, которая мало-помалу приуготовляет другие, более обширные развития человеческого духа» (наст. изд., т. 1, с. 200). При этом «литературную эпоху» он рассматривал как важнейший этап общественного прогресса, а литературную деятельность — как общественную деятельность. Характерно, что, сообщая E. E. Ламберт 3 (15) ноября 1857 г. о преодолении им тяжелого душевного разлада, Тургенев заявлял, что считает дилетантизм главным своим общественным пороком: «Я ничем не могу быть, как только литератором — но я до сих пор был больше дилетантом. Этого вперед не будет». В тесной связи с размышлениями этой поры о назначении писателя стоят неоднократные и настойчивые обращения Тургенева к Толстому с призывом решительно отказаться от дилетантизма, признать писательство своим общественным долгом и профессией.
Повесть «Ася» создавалась в тот момент, когда мысль Тургенева была сосредоточена на этих, глубоко задевавших его вопросах, когда он производил оценку сделанного им в литературе и намечал дальнейшие пути своей деятельности: «В человеческой жизни есть мгновенья перелома, мгновенья, в которых прошедшее умирает и зарождается нечто новое; горе тому, кто не умеет их чувствовать, и либо упорно придерживается мертвого прошедшего, либо до времени хочет вызывать к жизни то, что еще не созрело», — пишет он Е. Е. Ламберт 3 (15) ноября 1857 г., то есть в ту пору, когда работа над «Асей» вступала в стадию завершения. Глубокие социальные раздумья, тесно переплетенные с интимными переживаниями, с размышлениями о своей личной и писательской судьбе, нашли выражение не только в окончательном тексте повести, но и в самом процессе работы над произведением, отраженном в черновой рукописи.
До нас не дошли характеристики героев, планы и конспекты. Единственным «отпечатком» «забегающей вперед» и намечающей дальнейшее движение текста мысли автора являются краткие заметки на полях рукописи.
Первые из них помещаются на оборотной стороне обложки под общим заголовком: «Замечания к рассказу H. H.». Три замечания пронумерованы. Сбоку на полях, со знаком «NB» помещено четвертое. Это последнее замечание: «Москва у всей России под горою: всё в нее катится» — не было реализовано ни в черновой рукописи, ни в окончательном тексте повести.
Замечание: «1) Запах конопли напоминает родину» — было развито в главе IV в тонкий анализ чувств, возбужденных в герое после встречи с Гагиными случайным ночным запахом (см. с. 161, строки 31–41). Интересен здесь и первоначальный вариант текста, комментирующий мысль писателя: вместо «ходить по русской земле» — «ходить по русской земле, говорить с русскими людьми».
Замечание: «2) Рассказать, как слушать надо соловья и так д<алее>» — нашло свое частичное осуществление в главе X — в эпизоде, рисующем влияние соловьиного пения на взволнованного героя (см. с. 177, строки 31–32). В черновом автографе запечатлены все этапы работы писателя над изложением этого небольшого эпизода. Меняя фразы (сначала: «Когда соловей запел вдруг на берегу и звуки…»; затем: «Соловей запел вдруг на берегу и [сладкий] яд его звуков, его сладостные шептанья словно прокатились по во<де?>, и наполнил меня ядовито-сладкий голос радости…»; затем: «Соловей запел на берегу и заразил кровь мою сладким ядом своих звуков»; и наконец: «соловей запел на берегу и заразил меня сладким ядом своих звуков»), писатель шел от более сложных и даже вычурных средств выражения своей мысли к простому и наиболее краткому, хотя и глубоко поэтичному ее воплощению.
Особенно полно было осуществлено третье замечание: «Чуткость ее — слова о матери» (см. с. 170, строки 20–33; с. 170, строки 12–15, с. 178–179, строки 30 — 3).
На с. 3 рукописи со знаком «NB» помещены два отдельных слова:
