что писал по этому поводу Белинский[306].
Работая над речами Потугина, Тургенев пользовался также сведениями, почерпнутыми им из русских журналов и из писем его корреспондентов. Например, ожесточенные нападки Потугина на «русских самородков», которые не в состоянии изобрести даже зерносушилку (с. 327), восходят к материалам записок А. А. Фета, напечатанных в мартовской книжке «Русского вестника» за 1863 г., а рассказ этого персонажа о приказчике, обманувшем его на охоте, — к письму И. П. Борисова[307].
IV
Злободневность, сатирическая заостренность, памфлетность некоторых образов «Дыма» обусловили то, что новый роман Тургенева, как и предыдущий — «Отцы и дети», — стал предметом оживленной полемики[308]. В письме к Герцену от 23 мая (4 июня) 1867 г. Тургенев писал: «…знаю, что меня ругают все — и красные, и белые, и сверху, и снизу, и сбоку — особенно сбоку».
Первое сообщение о том, что M. H. Катков приобрел для своего журнала роман Тургенева «Дым», появилось в «Колоколе» 19 апреля (1 мая) 1867 г. В ответ на это Тургенев послал Герцену 5 (17) мая 1867 г. отдельный оттиск «Дыма» из «Русского вестника», сделав таким образом первый шаг к восстановлению прерванных в 1864 г. дружеских отношений. В сопроводительном письме Тургенев писал Герцену: «Итак, посылаю тебе свое новое произведение. Сколько мне известно, оно восстановило против меня в России людей религиозных, придворных, славянофилов и патриотов. Ты не религиозный человек и не придворный, но ты славянофил и патриот, — и, пожалуй, прогневаешься тоже; да сверх того и гейдельбергские мои арабески тебе, вероятно, не понравятся. Как бы то ни было — дело сделано. Одно меня несколько ободряет, ведь и тебя партия молодых рефюжиэ пожаловала в отсталые и в реаки; расстояние между нами и поуменыпилось»[309].
В статье, посвященной «Дыму» («Отцы сделались дедами») и напечатанной в «Колоколе» (1867, 15 мая н. ст., л. 241), Герцен сосредоточил свое внимание главным образом на речах Потугина, которого он назвал куклой, постоянно говорящей «не о том, о чем с ней говорят» (Герцен, т. 19, с. 261).
Герцен понял, что некоторые речи Потугина полемически направлены против его взглядов, но аргументы этого героя нашел настолько неубедительными, что не удостоил их опровержения, сграничившись длинной выпиской, содержавшей рассуждение Потугина о «вьюношах», и ироническим замечанием: «Читаешь, читаешь, что несет этот Натугин, да так и помянешь Кузьму Пруткова:,Увидишь фонтан — заткни и фонтан, дай отдохнуть и воде“… особенно продымленной» (там же, с. 261). Аналогичный отзыв о речах Потугина содержался и в письме Герцена к Тургеневу от 7 (19) мая 1867 г.: «Я искренно признаюсь, — писал Герцен, — что твой Потугин мне надоел. Зачем ты не забыл половину его болтанья?» (Герцен, т. 29, с. 102).
Не соглашаясь с Герценом, Тургенев писал 10 (22) мая 1867 г. ему в ответ: «Тебе наскучил Потугин, и ты сожалеешь, что я не выкинул половину его речей. Но представь: я нахожу, что он еще не довольно говорит, и в этом мнении утверждает меня всеобщая ярость, которую возбудило против меня это лицо». Тургенев считал создание образа Потугина чрезвычайно своевременным, так как в 1867 г. в связи с этнографической выставкой и Славянским съездом в Москве активизировались панславистские реакционные силы во главе с М. П. Погодиным. «Я даже радуюсь, — писал Тургенев Герцену 23 мая (4 июня) 1867 г., — что мой ограниченный западник Потугин появился в самое время этой всеславянской пляски с присядкой, где Погодин так лихо вывертывает па с гармоникой под осеняющей десницей Филарета».
Н. П. Огареву «Дым» также не понравился, и он написал в связи с этим эпиграмму на Тургенева:
Т<ургеневу>
Я прочел ваш вялый «Дым»
И скажу вам не в обиду—
Я скучал за чтеньем сим
И пропел вам панихиду.
(Лит Насл, т. 61, с. 594).
Тургенев с особым нетерпением ждал отзыва о своем романе не только от кружка Герцена, но и от Д. И. Писарева, который на протяжении всей своей литературно-критической деятельности с большим вниманием относился к его творчеству и приветствовал появление в «Отцах и детях» нового литературного героя.
Пользуясь правом недавно состоявшегося знакомства[310], Тургенев отправил 10 (22) мая 1867 г. Д. И. Писареву письмо, в котором, сожалея о том, что свидание их было слишком коротким, писал: «Я ценю Ваш талант, уважаю Ваш характер и, не разделяя некоторых Ваших убеждений, постарался бы изложить Вам причину моего разногласия — не в надежде обратить Вас, а с целью направить Ваше внимание на некоторые последствия Вашей деятельности». В том же письме Тургенев спрашивал: «…какое впечатление произвел „Дым“ на Вас и на Ваш кружок — рассердились ли Вы по поводу сцен у „Губарева“, а эти сцены заслонили ли для Вас смысл всей повести?»
Поскольку Д. И. Писарев по многим причинам[311] не собирался в ближайшее время писать статью о «Дыме», он изложил в письме к Тургеневу «основные черты» своего взгляда на роман. Все поняли, — отметил Писарев, — «даже и сами Ратмировы», что в «Дыме» «удар действительно падает направо, а не налево, на Ратмирова, а не на Губарева». Поэтому, оставив в стороне сцены Губарева, он сосредоточил внимание на уяснении вопроса, почему в новом романе автора «Отцов и детей» нет активно действующего героя.
«Мне хочется, — писал Писарев, — спросить у Вас: Иван Сергеевич, куда вы девали Базарова? Вы смотрите на явления русской жизни глазами Литвинова, Вы подводите итоги с его точки зрения, Вы его делаете центром и героем романа, а ведь Литвинов это тот самый друг Аркадий Николаевич, которого Базаров безуспешно просил не говорить красиво. Чтобы осмотреться и ориентироваться, Вы становитесь на эту низкую и рыхлую муравьиную кочку, между тем как в Вашем распоряжении находится настоящая каланча, которую Вы же сами открыли и описали <…> Неужели же Вы думаете, что первый и последний Базаров действительно умор в 1859 году от пореза пальца?…Если же он жив и здоров и остается самим собою, в чем не может быть никакого сомнения, то каким же образом это случилось, что Вы его не заметили?»[312].
Писарев не увидел в «Дыме» героя, который был бы способен продолжить дело Базарова. Положительная программа Потугина также не привлекла внимания критика, что особенно удивило Тургенева. В связи с этим он вынужден был в ответном письме от 23 мая (4 июня) 1867 г. пояснить Писареву, что героем романа, с точки зрения которого оценивается современное состояние России, является не Литвинов, а Потугин и что он выбрал себе не такую уж низкую «кочку», так как «с высоты европейской цивилизации можно еще обозревать всю Россию». Тургенев добавлял далее: «Быть может, мне одному это лицо дорого; но я радуюсь тому, что оно появилось, что его наповал ругают в самое время этого всеславянского опьянения, которому предаются именно теперь, у нас. Я радуюсь, что мне именно теперь удалось выставить слово: „цивилизация“ — на моем знамени, — и пусть в него швыряют грязью со всех сторон» (там же).
В ответ на вопрос Писарева, почему в «Дыме» нет Базарова, Тургенев писал: «Вы не сообразили того, что если Базаров и жив — в чем я не сомневаюсь, — то в литературном произведении упоминать о нем нельзя: отнестись к нему с критической точки не следует, с другой — неудобно; да и наконец — ему теперь только можно заявлять себя <…>, а пока он себя не заявил, беседовать о нем или его устами — было бы совершенною прихотью, даже фальшью» (там же).
Аналогичное объяснение отсутствия в «Дыме» героя типа Базарова было высказано несколько позднее М. В. Авдеевым, который писал Тургеневу: «…выполнение осталось прежнее и об ослаблении таланта нечего и думать, а сатирич(еская) сторопа его („Дыма“) даже сильнее <…> но интерес повести слабее предыдущих; в этом, впрочем, виновата ее эпоха: продолжая Ваш ряд романов, Вы должны были взять в герои политич(еского) преступника или не брать никого и хорошо сделали, предпочтя последнее. Совершенно верно, что у Литвинова нет политических) убеждений — но от этого он и мало интересен, как и вся мужская половина. Но общий очерк эпохи совершенно верен и хорошо обрисован» (Т сб, вып. 1, с. 418).
В русской периодической печати первые отклики на «Дым» появились еще до выхода в свет номера «Русского вестника», где был напечатан роман, и были связаны с публичными чтениями Тургеневым отдельных глав его в Москве (29 марта (10 апреля) 1867 г.) и в Петербурге (3 (15) апреля 1867 г.).
«Московские ведомости», помещая 1 (13) апреля 1867 г. (№ 73) отчет о «Литературном утре в пользу галичан», писали, что «львом» этого публичного чтения был Тургенев, который «вступил на кафедру при громе рукоплесканий». Прочитанные главы имели успех, и после того, как Тургенев закончил чтение, он был окружен многочисленными друзьями и почитателями.
Заметка в «Московских ведомостях», выходивших под редакцией M. H. Каткова, не касалась существа прочитанных Тургеневым глав из «Дыма».
М. П. Погодин также не вдавался в анализ содержания «Дыма», а ограничился только резким выпадом против его автора. «На этой неделе, — писал М. П. Погодин в газете „Русский“, выходившей под его редакцией, — прочитан был, говорят с ужасом, в обществе любителей русской словесности отрывок И. С. Тургенева, очень неприличный для публичного чтения, на коем присутствуют и женщины и девицы» (Русский, 1867, 3 (15) апреля, лист 7 и 8, с. 124).
О публичном чтении «Дыма» в Петербурге писали две газеты: «Голос» (1867, № 99, 9 (21) апреля) и «Гласный суд» (1867, № 178, 5 (17) апреля). Если газета «Голос» только констатировала большой успех, выпавший на долю Тургенева, прочитавшего «губаревские и генеральские сцены», то газета «Гласный суд», фактическим редактором которой был П. А. Гайдебуров, сочувственно относившийся к раннему народничеству, дала оценку общего замысла прочитанных глав. «… г. Тургенев для своего романа, — писал рецензент „Гласного суда“, — выбрал самый безобидный сюжет — русское заграничное барство, которое проводит чуть не всё время вне России, играя в рулетку и толкуя о будущности России…» Автор отзыва — вероятно, Н. К. Михайловский[313] — отрицал социальное значение «Дыма» и указывал только на имеющиеся в нем «признаки тенденциозности».
Мнение рецензента газеты «Гласный суд» не изменилось и тогда, когда он прочитал роман Тургенева целиком.
В статье, посвященной «Дыму» (Гласный суд, 1867, № 221, 30 мая (11 июня)), он доказывал, что «социальное значение» нового романа Тургенева «заключается в каких-нибудь двух, трех случайных фразах» и что «сок рассказа» составляют отношения Литвинова к Ирине. «… Зачем тут примешан какой-то протест против общества, — писал рецензент, —
