окружает и что он отрицает всею силою желчного негодования! Вы не учите — вот чего я боялся, чего боялись все друзья ваши, — вы рисуете, но рисуете последний распустившийся цветок нашей жизни, цветок со своим особенным запахом, не дворянским…» (Т сб, вып. 1, с. 256. Публикация Е. И. Кийко).
20 марта ст. ст. 1862 г. П. А. Плетнев писал из Петербурга Л. Н. Толстому: «Нам очень хотелось бы знать, читали ли Вы новую повесть И. С. Тургенева: „Отцы и дети“ — и как Вы нашли ее сравнительно с прежними его повестями. Здесь все, особенно Ф. И. Тютчев, в восхищении от этой изумительной художественности автора. Талант его, так сказать, отстоялся. Нет ничего ни преувеличенного, ни изысканного. Жизнь взята во всей ее истине. А между тем сколько трогательного и назидательного»[215]. Толстой отвечал 1 (13) мая 1862 г.: «Тургеневский роман меня очень занимал и понравился мне гораздо меньше, чем я ожидал. Главный упрек, который я ему делаю — он холоден, что не годится для тургеневского дарованья. Всё умно, всё тонко, всё художественно, я соглашусь с Вами; многое назидательно и справедливо, но нет ни одной страницы, которая бы была написана одним почерком с замираньем сердца, и потому нет ни одной страницы, которая бы брала за душу. Я очень жалею, что не согласен с Вами и Ф. И. Тютчевым — но не согласен. Между прочим, во избежание недоразумений считаю нужным Вам сообщить, что между мной и г-ном Тургеневым прерваны всякие личные сношения» (там же, с. 27).
И. С. Аксаков, в письме к Н. С. Соханской от 6 (18) мая 1862 г., подчеркивал колебания в отношении Тургенева к двум поколениям. «Роман замечательный по своей социальной задаче, — отмечал И. С. Аксаков, — но художник n’est pas à la portée du sujet <не на уровне сюжета. — Ред.>,— и вышло довольно уродливое произведение. Тургенев очень умный, очень добродушный человек, но — вот что замечательно умно и верно сказала о нем дочь известного поэта Тютчева <…>: „il lui manque l’épine dorsale morale“ <он морально бесхребетен. — Ред.>. Действительно — в нем костей совсем нет, а всё хрящ» (Рус Обозр, 1897, № 5, с. 95).
В 1863 г., в «Зимних заметках о летних впечатлениях» (печатались в февральской и мартовской книжках журнала «Время») появился отзыв Ф. М. Достоевского, полемически противопоставленный отрицательным суждениям о романе в демократической печати. О первоначальном — не сохранившемся — отзыве Достоевского, а также о несохранившемся отрицательном отзыве на роман Фета см. в письмах Тургенева к Достоевскому от 18 (30) марта и к Фету от 6 (18) апреля 1862 г. В «Зимних заметках о летних впечатлениях» Достоевский писал о некоторых деятелях «Современника», отнесшихся отрицательно к герою тургеневского романа: «Зато как мы спокойны, величаво спокойны теперь, потому что ни в чем не сомневаемся и всё разрешили и подписали. С каким спокойным самодовольствием мы отхлестали, например, Тургенева за то, что он осмелился не успокоиться с нами и не удовлетвориться нашими величавыми личностями и отказался принять их за свой идеал, а искал чего-то получше, чем мы. Лучше чем мы, господи помилуй! Да что же нас краше и безошибочнее в подсолнечной? Ну, и досталось же ему за Базарова, беспокойного и тоскующего Базарова (признак великого сердца), несмотря на весь его нигилизм. Даже отхлестали мы его и за Кукшину, за эту прогрессивную вошь, которую вычесал Тургенев из русской действительности нам напоказ, да еще прибавили, что он идет против эмансипации женщины» (Достоевский, т. 5, с. 59–60). В этом отзыве Достоевского заслуживает особого внимания указание на признаки «великого сердца» Базарова, тоску и беспокойство — следствие глубокой неудовлетворенности окружающей действительностью, следствие разлада с нею. Не исключено, что в Базарове Достоевский увидел тип потенциального почвенника[216].
Писемский писал Тургеневу 8 (20) марта 1862 г.: «Что такое Базаров — немножко мужиковатый, но в то же время скромный, сдержанный честолюбец, говорящий редко, но метко, а главное человек темперамента — вот ведь вы что хотели вывести, а у вас во всей первой половине повести вышел фразер <…> сократите его в первой половине повести, стушуйте до полусвета — и вышло бы прелесть!!!» Вместе с тем Писемский признавался, что Базаров ему все-таки «дорог» (Лит Насл, т. 73, кн. 2, с. 174).
Сложным было отношение Салтыкова-Щедрина к «Отцам и детям». В 1863 и 1864 годах оно в значительной степени определялось условиями полемики «Современника» с «Русским словом». В январском обозрении «Современника» за 1864 год «Наша общественная жизнь» Щедрин изобразил несколько своих «разговоров» с «кающимися нигилистами». Последние не были поименованы, а предмет «разговора» с ними, в видах цензуры, изложен Эзоповым языком. Однако при этом ясно было, что Щедрин в своих «разговорах» намекал на различное решение «нигилистами» из «Русского слова» и «Современником» вопроса о дальнейших путях развития России. «Некоторые из них, — многозначительно писал Щедрин, имея в виду публицистов „Русского слова“, — уже начинают исподволь поговаривать о „скромном служении науке“, а к „жизненным трепетаниям“ относятся уже с некоторою игривостью, как к чему-то, не имеющему никакой солидности и приличному только мальчишескому возрасту» (Совр, 1864, № 1, с. 27). Под «жизненными трепетаниями» сатирик подразумевал революцию, идейную подготовку которой «нигилисты» из «Русского слова» стремились подменить «служением науке». В связи с этим Щедрин едко констатировал «понижение тона» у «нигилистов», саркастически определяя «всю суть человеческой мудрости», исповедуемой в «Русском слове», двумя словами: «со временем».
Резкая оценка общественно-политической ориентации «Русского слова» неоднократно подкреплялась ссылками Щедрина на истолкование романа Тургенева в этом журнале. С другой стороны, резкий тон Щедрина как по адресу «Русского слова», так и по адресу Тургенева, объяснялся в это время началом «расцвета» эпигонской антидемократической беллетристики, в которой тургеневские идеи о нигилизме получали намеренно уродливую, реакционную окраску. Щедрин защищал демократические идеи «Современника» в борьбе с литературной реакцией, которая рассматривала свои нападки на революционно-демократическую молодежь как продолжение дела, якобы начатого Тургеневым в романе «Отцы и дети», и тем самым дезориентировала читателя.
В мартовской книжке «Современника» за 1864 год Щедрин продолжил полемику с журналом «Русское слово», который своей нигилистической фразеологией невольно помогал сгущению «тумана», создаваемого охранителями вокруг идей молодого поколения. Туман этот, — отмечал Щедрин, — «еще более способствует размножению тех темных личностей, которые упомянуты мной <…> под именем юродствующих и вислоухих и которые сами совершенно серьезно готовы признать воришку Басардина[217] за тип современного прогрессиста, как признали таковым, в недавнее время, болтуна Базарова» (Совр, 1864, № 3, с. 56–57). Далее Щедрин продолжал: «В позапрошлом году пущено было в ход слово „нигилизм“, слово, не имеющее смысла и всего менее характеризующее стремления молодого поколения <…> Между тем слово пошло в ход и получило право гражданственности <…> именно благодаря тем вислоухим, которые ухватились за него, словно утопающие за соломинку, стали драпироваться в него, как в некую златотканую мантию, и из бессмыслицы сделали себе знамя» (там же, с. 58).
Определение «болтун», которое распространялось, разумеется, и на Писарева, было вызвано резко-критическим отношением Щедрина к общественно-политической позиции журнала «Русское слово», не соответствовавшей революционному демократизму в духе Чернышевского и его последователей. Отсюда — суровое отношение в этот период к роману «Отцы и дети» и его автору, который, по мнению Щедрина, «нечаянно» (см.: Салтыков-Щедрин, т. 5, с. 169) нанес вред демократическому движению, так как дал реакции повод воспользоваться негативным определением «нигилист» для опорочивания всех оппозиционных сил[218]. Щедрин и впоследствии не прощал Тургеневу этой его невольной вины. Вместе с тем в дальнейшем, когда изменилась историческая обстановка, Щедрин подчеркивал большое положительное значение романа Тургенева[219].
В конце 1875 или в начале 1876 г. Тургенев получил от сатирика письмо, посвященное его роману. Это письмо не сохранилось, но ответ на него Тургенева свидетельствует о том, что общая оценка романа Салтыковым-Щедриным, несмотря на веские критические замечания и упреки, была высокой. В связи с этим 3 (15) января 1876 г. Тургенев писал Щедрину: «Ну а теперь скажу два слова и об „Отцах и детях“, так как Вы об них говорили. Неужели Вы полагаете, что всё, в чем Вы меня упрекаете, не приходило мне в голову? Оттого мне и не хотелось бы исчезнуть с лица земли, не кончив моего большого романа <…>[220] Не удивляюсь, впрочем, что Базаров остался для многих загадкой; я сам не могу хорошенько себе представить, как я его написал. Тут был — не смейтесь, пожалуйста, — какой-то фатум, что-то сильнее самого автора, что-то независимое от него. Знаю одно: никакой предвзятой мысли, никакой тенденции во мне тогда не было <…>. Скажите по совести, разве кому-нибудь может быть обидно сравнение его с Базаровым? Не сами ли Вы замечаете, что эта самая симпатичная из всех моих фигур? „Тонкий некий запах“ присочинен читателями; но я готов сознаться (и уже печатно сознался в своих „Воспоминаниях“), что я не имел права давать нашей реакционной сволочи возможность ухватиться за кличку, за имя; писатель во мне должен был принести эту жертву гражданину — и потому я признаю справедливыми и отчуждение от меня молодежи и всяческие нарекания <…> Возникший вопрос был поважнее художественной правды— и я должен был это знать наперед».
Несколько позднее Щедрин также высока оценивал роман Тургенева, усматривая в нем — в богатстве его социального содержания — влияние традиций «Современника». 15 (27) февраля (1876 г.), в ожидании выхода в свет тургеневской «Нови», он писал П. В. Анненкову: «Тургенев — писатель субъективный, и то, что не выливается прямо, выходит у него плохо <…> Нет никого, кто бы вызывал его на споры и будил его мысль. В этом отношении разрыв с „Современником“ и убил его. Последнее, что он написал, „Отцы и дети“, было плодом общения с „Современником“. Там были озорники неприятные, но которые заставляли мыслить, негодовать, возвращаться и перерабатывать себя самого» (Салтыков-Щедрин, т. 18, кн. II, с. 262). В некрологе Тургенева Салтыков-Щедрин указывал, что Тургенев вслед за Пушкиным умел пробуждать «те простые, всем доступные общечеловеческие „добрые чувства“, в основе которых лежит глубокая вера в торжество света, добра и нравственной красоты»; что все его сочинения «проникнуты тою страстною жаждой добра и света, неудовлетворение которой составляет самое жгучее больное место современного существования. Базаровы, Рудины, Инсаровы — всё это действительные носители „добрых чувств“, всё это подлинные мученики той темной свиты призраков, которые противопоставляют добрым стремлениям свое бесконтрольное и угрюмое non possumus» (там же, т. 9, с. 458). Из писательских
