Что было ему делать? Как и где наводить справки? Тридцать лет прошло с тех пор… Легкое ли дело! К кому он ни обращался — никто даже имени Розелли не слыхивал; хозяин гостиницы советовал ему справиться в публичной библиотеке: там он, дескать, найдет все старые газеты, но какую он из этого извлечет пользу — хозяин сам объяснить не умел. Санин, с отчаянья, осведомился о г-не Клюбере. Это имя было хорошо известно хозяину — но и тут вышла неудача. Изящный комми, прогремев и возвысившись до звания капиталиста, проторговался, обанкрутился и умер в тюрьме… Это известие не причинило, впрочем, Санину ни малейшего огорчения. Он начинал уже находить свое путешествие несколько необдуманным… Но вот однажды, перелистывая франкфуртский адрес-календарь, он наткнулся на имя фон Дӧнгофа, майора в отставке (Major a. D.). Он немедленно взял карету и поехал к нему — хотя почему этот Дӧнгоф должен был непременно быть тем Дӧнгофом и почему даже тот Дӧнгоф мог сообщить ему какие-либо сведения о семействе Розелли? Всё равно: утопающий за соломинку хватается.
Санин застал отставного майора фон Дӧнгофа дома — и в принявшем его поседелом господине немедленно узнал своего бывшего противника. И тот его узнал, и даже обрадовался его появлению: оно напомнило ему молодость и молодые проказы. Санин услыхал от него, что семейство Розелли давным-давно переселилось в Америку, в Нью-Йорк; что Джемма вышла замуж за негоцианта; что, впрочем, у него, Дӧнгофа, есть знакомый, тоже негоциант, которому, вероятно, известен адрес ее мужа, так как у него много дел с Америкой. Санин упросил Дӧнгофа сходить к этому знакомому, и — о радость! — Дӧнгоф принес ему адрес Джеммина мужа, г-на Иеремии Слокома — M-r J. Slocum, New York, Broadway, № 501. — Только адрес этот относился к 1863 году.
— Будем надеяться, — воскликнул Дӧнгоф, — что наша бывшая франкфуртская красавица еще жива и не покинула Нью-Йорка! Кстати, прибавил он, понизив голос, — а что та русская дама, что, помните, гостила тогда в Висбадене — г-жа фон Бо… фон Бозоло́ф — еще жива?
— Нет, — отвечал Санин, — она давно умерла.
Дӧнгоф поднял глаза, но, заметив, что Санин отвернулся и нахмурился, не прибавил ни слова — и удалился.
В тот же день Санин послал письмо к г-же Джемме Слоком в Нью-Йорк. В этом письме он говорил ей, что пишет к ней из Франкфурта, куда приехал единственно для того, чтобы отыскать ее следы; что он очень хорошо сознает, до какой степени он лишен малейшего права на то, чтобы она ему отозвалась; что он ничем не заслужил ее прощения — и надеется только на то, что она, среди счастливой обстановки, в которой находится, давно позабыла о самом его существовании. Он прибавлял, что решился напомнить ей о себе вследствие случайного обстоятельства, которое слишком живо возбудило в нем образы прошедшего; рассказал ей свою жизнь, одинокую, бессемейную, безрадостную; заклинал ее понять причины, побудившие его обратиться к ней, не дать ему унести в могилу горестное сознание своей вины — давно выстраданной, но не прощенной — и порадовать его хотя самой краткой весточкой о том, как ей живется в этом новом мире, куда она удалилась. «Написав мне хоть одно слово, — так кончал Санин свое письмо, — вы сделаете доброе дело, достойное вашей прекрасной души, — и я буду благодарить вас до последнего моего дыхания. Я остановился здесь, в гостинице Белого лебедя (эти слова он подчеркнул) и буду ждать — ждать до весны — вашего ответа».
Он отправил это письмо и принялся ждать. Целых шесть недель прожил он в гостинице, почти не выходя из комнаты и решительно никого не видя. Никто не мог написать к нему ни из России, ни откуда; и это было ему по сердцу; приди на его имя письмо — он уже знает, что оно то, которого он ждет. Он читал с утра до вечера — и не журналы, а серьезные книги, исторические сочинения. Эти продолжительные чтения, это безмолвие, это улиткообразное, скрытое житье — всё это пришлось как раз под лад его душевного строя: уж за это за одно спасибо Джемме! Но, жива ли она? Ответит ли она?
Наконец пришло письмо — с американской почтовой маркой — из Нью-Йорка на его имя. Почерк адреса на обертке был английский… Он не узнал его, и сердце в нем сжалось. Не разом решился он надломить пакет. Он глянул на подпись: Джемма! Слезы так и брызнули из его глаз: одно то, что она подписалась своим именем, без фамилии — служило ему залогом примирения, прощения! Он развернул тонкий лист синей почтовой бумаги — фотография выскользнула оттуда. Он поспешно ее поднял — и так и обомлел: Джемма, живая Джемма, молодая, какою он ее знал тридцать лет тому назад! Те же глаза, те же губы, тот же тип всего лица! На оборотной стороне фотографии стояло: «Дочь моя, Марианна». Всё письмо было очень ласково и просто. Джемма благодарила Санина за то, что он не усумнился обратиться к ней, что он имел к ней доверие; не скрывала от него и того, что она точно после его бегства пережила тяжелые мгновенья, но тут же прибавляла, что все-таки считает — и всегда считала — свою встречу с ним за счастье, так как эта встреча помешала ей сделаться женою г-на Клюбера и таким образом, хотя косвенно, но была причиной ее брака с теперешним ее мужем, с которым она живет вот уже двадцать восьмой год совершенно счастливо, в довольстве и изобилии: дом их известен всему Нью-Йорку. Джемма извещала Санина, что у ней пять человек детей — четыре сына и одна восемнадцатилетняя дочь, невеста, фотографию которой она ему посылает, так как она, по общему суждению, весьма похожа на свою мать. Печальные вести Джемма приберегла к концу письма. Фрау Леноре скончалась в Нью-Йорке, куда она последовала за дочерью и зятем, — однако успела порадоваться счастью своих детей, понянчить внучат; Панталеоне тоже собирался в Америку, но умер перед самым отъездом из Франкфурта. «А Эмилио, наш милый, несравненный Эмилио — погиб славной смертью за свободу родины, в Сицилии*, куда он отправился в числе тех „Тысячи“, которыми предводительствовал великий Гарибальди; мы все горячо оплакали кончину нашего бесценного брата, но, и проливая слезы, мы гордились им — и вечно будем им гордиться и свято чтить его память! Его высокая, бескорыстная душа была достойна мученического венца!» Потом Джемма изъявляла свое сожаление о том, что жизнь Санина, по-видимому, так дурно сложилась, желала ему прежде всего успокоения и душевной тишины и говорила, что была бы рада свидеться с ним — хотя и сознает, как мало вероятно подобное свиданье…
Не беремся описывать чувства, испытанные Саниным при чтении этого письма. Подобным чувствам нет удовлетворительного выражения: они глубже и сильнее — и неопределеннее всякого слова. Музыка одна могла бы их передать.
Санин отвечал тотчас — и в подарок невесте послал «Марианне Слоком от неизвестного друга» гранатовый крестик, обделанный в великолепное жемчужное ожерелье. Подарок этот, хотя весьма ценный, не разорил его: в течение тридцати лет, протекших со времени его первого пребывания во Франкфурте, он успел нажить значительное состояние. В первых числах мая он вернулся в Петербург — но едва ли надолго. Слышно, что он продает все свои имения и собирается в Америку.
Приложения
<Записи 1850-1860-х годов>
[1) Собака просто игра природы.]
[2) Про цыганку: а запоет — гроб!]
3) Недалеко пойду за примером: Мазепа, напр<имер>.*
[4) до бесконечности затиранил (поп про архиерея).]
5) прислонился к еде, но и настебался.
6) колыхнуть (убить).*
7) Приближение осени: появление птиц стайками (чечетки), появление большой, незнакомой, одинокой и молчаливой птицы в саду.
8) Царский жезл (трава) на взлобке* оврага.
9) Подплакунец (ярко-пунцовый цветок, как лист цитварного семени).
10) Желтая грозовая туча ночью — странное желтое освещение белых стен.
11) бред Аф<анаси>я во сне: Пьян? — Пьян.
12) Спор — самая лучшая вещь, идеи в обществе.
13) Ендовище* — овраг у дяди в именье.
14) Спазынка*(сумасшедшая, ее кто-то в лесу испортил: из пазов вынутая).
[15) Табак в жестяных фляжках с пробочкой у кучеров]
16) Погода заметывается — заволакивается.
17) Чумазый.
18) Вот молодец сидит (указывая на клопа).
19) Савка, пьяный певец под окном.
20)* Житков декламирует: Российские князья и т. д. Тютчев восклицает: Вона! из Эдипа.
21) Ке́тик.*
22) С солнца молотит.
23)* NB. Отношение Юрасова к Небольсину.
24) Спать на кулачке, а другой рукой щупать, поднимается ли хлеб.
25) Много [отдужин] отдужников уносит (о лошади).
26) А я не могу никаких сочинений ему сказать.
27) Один под один конец, другой под другой — и пошло дело.
[28) От нюх<ательного> табаку тоска по зубам заиграла, словно смеяться захотелось].
29) Глуп, как пятка.
31) взять под колокольчик.
32) два имени содержит.
33) изба сидит к нам затылком.
34) черная линия кустов на серо-красном небе.
35) барин дает под<…>ник слуге, тот — отворачивается. Вишь, сук<ин> сын, с амбицией.
36) Саян — удельный крестьянин.
37) Капельтели, то́мбы на церквах.
38) В постылицу войти.
39) Пулится… отзыбость (про собаку).
40) встёхлый (воронеж<ское> слово) — про выросший лес.
41) в блезире* есть разница, в деликатности никакой (шляпа в 20 и в 5 рублей).
42) умирающий немец обмыт при жизни.
43) Куриная слепота мужика, высланного с обозом.
44) 4 тукманки* русского чел<овека>.
45)* Он умный человек. А что? Женат на немке.
46)*Постоялый двор лопнул, оттого что содержатель старый не знал цены деньгам и сдавал наобум (NB то же делается в церкви при покупке свечей).
47)*Любить Розину И мужем быть совсем друг<ой> жены. (Кук<ольник>).
48) Кук<ольник> для доктора* — пластический писатель.
49)* Маменька доверялась только тому, кого не уважала.
50) La giovine speranza <юная надежда>
51) Сдобная Юлинька.
52) Кто это? — La marquise de Vogüé <Маркиза де Вогюэ> — излишняя скромность ответа: — C’est sa maîtresse <Это его любовница>
53) Красов… как тигр.*
54) Старому человеку дороги одни старые воспоминания.
55)* [Шалды будалды, да начики чикалды]
56) Жид-музыкант и помещик (о религии и шабаше*)
57) Рассказ Ивана о смерти брата от холеры. Священнику хоть с задворка не сходи.
[58] Каженник — меланхолик.]
59) Такая у него была фанаберия… ходит да на гитаре бренчит: филозоф!
60) Сами мужички себя победили.
[61)* Я по такой разговорке ему скажу.]
62) Откуда у ней деньги? Да, должно быть, старик отец на смертном одре сунул.
63) Аромат птиц (Апарины).
64) Они тебя обсвежуют.
65)* Анекдот о 30000 р. из сапога (Ваксель о шулере).
66) Бездонное озеро в болоте под Епифанью.
67) Барин сечет встречного мужика за то, что любит табак, а табаку и не имеет.
68) А. Меня пропивают! —
