кулаков», «к историческим, прозаическим дубинам»[85], т. е. к созданию буржуазно-демократического государства, прозаического, лишенного высоких нравственных идеалов (такой была в представлении Тургенева буржуазия вообще)[86], но крепкого и сильного, подобно некогда могущественной Римской империи, хотя и «с примесью демократического элемента».

Тургенев охотно согласился убрать из романа не понравившийся Анненкову текст, очевидно, опасаясь, что его могут понять превратно, тем более, что сформулированная Анненковым основная идея «Нови» (революционное брожение как результат «невозможности существовать с абсолютизмом») вполне соответствовала замыслу писателя.

Замечания Анненкова послужили толчком к дальнейшей правке романа. Внесенные Тургеневым изменения и дополнения преследовали цель углубления основной идеи романа и в основном были связаны с образами Нежданова и Соломина.

Очевидно, в это же время, т. е. между 30 октября (11 ноября), когда Анненков возвратил рукопись Тургеневу, и 9(21) ноября 1876 г. (дата посылки рукописи Стасюлевичу в Петербург) Тургенев использовал набросанные им ранее «Заметки» (о них см. на с. 490), сделав ряд значительных в смысловом отношении вставок на полях белового автографа (подробнее см.: Т, ПСС и П, Сочинения, т. XII, с. 508). Ограничимся одним примером. В «Заметках» есть запись: «Фланелевый набрюшник». Тургенев использовал этот образ как иллюстрацию к проблеме взаимоотношений Нежданова с народом. Очевидно, дорожа этим образом и считая его художественно выразительным, писатель в беловом автографе трижды возвращался к нему, вписав на полях рукописи два варианта фразы с «фланелевым набрюшником», которые затем вычеркнул. Первоначально эта фраза, произносимая Паклиным, была обращена к Нежданову. В окончательном тексте ту же мысль развивает Нежданов в письме к другу Силину в главе XXX «Нови».

Дальнейшую правку текста романа Тургенев продолжил в корректуре, внеся в нее много существенных дополнений; некоторые исправления были сообщены им в письмах и телеграммах к Стасюлевичу, отправленных одновременно с корректурой или следом за ней. В корректурных листах романа, хранящихся в ГПБ, есть пометы Тургенева и Стасюлевича с точными указаниями времени отправления корректур первой и второй частей «Нови» из Петербурга и Париж и обратно[87]. Отметим лишь самые значительные дополнения, внесенные Тургеневым в корректуру.

В главу XV Тургенев добавил текст: «Эта девушка — в самую глубь его души!» (с. 221), характеризующий приподнято-взволнованное состояние Нежданова, для которого Марианна вдруг стала «воплощением всего хорошего, правдивого на земле, воплощением неиспытанной им семейной, сестриной, женской любви, — воплощением родины, счастья, борьбы, свободы!» Главу XXVI, где описывается бегство Марианны и Нежданова из сипягинского дома, писатель дополнил лирической концовкой: «Так была уже сильна роса — И воля, Алеша, воля!» (с. 302). Важные для понимания образа Нежданова и общего смысла романа вставки были вписаны Тургеневым в главу XXX, в письма Нежданова к Силину. Здесь появилась характеристика крестьянина Елизара, у которого «светлый ум и душа свободная, безо всяких пут», но который так же, как и другие крестьяне, не понимает неждановской пропаганды — «так и смотрит „нетом“!» (с. 327)[88]. В конце письма Нежданова к Силину Тургенев добавил в корректуре BE многозначительный постскриптум: «Да, наш народ спит… Но мне сдается, если что его разбудит — это будет не то, что мы думаем…» Существенные вставки Тургенев вписал также в предсмертное письмо Нежданова (глава XXXVII). К их числу принадлежит новая концовка («Да! вот еще — моя чистая, нетронутая!»), важная для понимания причины самоубийства Нежданова (с. 380). В главе XXXVIII была добавлена характеристика Нежданова как «романтика реализма», отсутствовавшая в беловой рукописи. В эту же главу были внесены писателем дополнения, цель которых — подчеркнуть общественное значение Соломина. Так, Тургенев уточнил, что завод в Перми Соломин организовал «на каких-то артельных началах». Здесь же добавлен восторженный панегирик Соломину Паклина: «Он — молодец! — А Соломин не такой: нет, он зубов не дергает — он молодец!», в котором превозносится постепенство Соломина (с. 384–385).

Многие из вписанных на полях корректуры текстовых вставок были ранее зафиксированы Тургеневым в «Прибавлениях» на с. 492 чернового автографа. Эти «Прибавления», по всей вероятности, были набросаны писателем в период вторичной правки беловой рукописи после ее возвращения от Анненкова.

Указания на некоторые менее существенные уточнения и исправления Тургенев сделал также в письмах и телеграммах к Стасюлевичу. Важнейшее из них связано с необходимостью из-за цензурных соображений видоизменить строку «Один царев кабак — тот не смыкает глаз» в стихотворении Нежданова «Сон» (глава XXX). В телеграмме к Стасюлевичу от 3(15) января 1877 г. Тургенев предложил два варианта для замены «царева кабака»: «Один душа кабак…» и «Один кабак не спит и не смыкает глаз». В письме к Стасюлевичу от 3(15) января 1877 г. Тургенев привел и третий вариант: «Один питейный дом — тот не смыкает глаз».

В последующих изданиях романа текст печатался с незначительными изменениями.

IV

Работая над романом, Тургенев предвидел цензурные затруднения[89], связанные с его опубликованием в России, но в то же время писатель сознавал, что, будучи напечатан за границей, роман «потеряет 9/10-х своего значения» (письмо к П. Л. Лаврову от 1 (13) февраля 1876 г.). Цензурными соображениями в значительной степени было вызвано желание писателя, чтобы роман был опубликован целиком в одной книжке «Вестника Европы», о чем он неоднократно писал Стасюлевичу[90].

Предстоящей публикации «Нови» не благоприятствовала и политическая атмосфера в столице: 6 декабря 1876 г. в Петербурге, перед Казанским собором, состоялась политическая демонстрация рабочих и студентов-народников. Опасаясь, что демонстрация отрицательно повлияет на судьбу «Нови», Тургенев послал Стасюлевичу 22 декабря 1876 г. (3 января 1877 г.) «объяснительное письмо», где изложил «те соображения», которыми он руководствовался при написании «Нови», подчеркнув при этом, что основная мысль романа «в сущности цензурна и благонамеренна». Это письмо Стасюлевич должен был использовать в случае возникновения цензурных затруднений.

Первая часть романа благополучно прошла через цензуру, но вокруг второй части «Нови» в Цензурном комитете разгорелась борьба, предопределенная тем отзывом, который дал заключительной части романа цензор В. М. Ведров. По словам цензора, «разрушительные начала движения в народ не изглаживаются самоубийством Нежданова (скорее смывающим с него неосторожный факт опьянения) и карою, поразившею Маркелова, — эти начала коренятся в упорстве Соломина, устроившего на артельных началах завод в Перми, в неограниченной преданности этому делу Марианны, в чрезвычайной скрытности соучастницы Машуриной, избегающей проговориться перед болтуном Паклиным, в злой насмешке над Сипягиным — чиновником-охранителем законов и власти»[91]. Публикация окончания романа, по мнению цензора, вряд ли возможна, так как в романе «указывается только на раннее, несвоевременное движение в народ, а не на отсутствие горючих материалов»[92].

При голосовании в Цензурном комитете судьба второй части «Нови» была решена положительно преимуществом, в один голос. О цензурной борьбе вокруг романа Тургенев писал В. Рольстону 6(18) февраля 1877 г.: «В Комитете цензуры произошла великая scission; но министр внутренних дел Тимашев добился разрешения печатать, за что я должен его благодарить, хотя он и заявил, что знай он заранее всю книгу, он никогда не допустил бы ее издания; но было уже слишком поздно — а если бы вторая часть была запрещена или искажена пропусками, это явилось бы своего рода оскорблением общества и скандалом. Итак, дело сделано. „Проскочило“, как говорят русские» (ср. с письмом к Ю. Шмидту от 13 (25) апреля 1877 г.).

Изучение автографов «Нови» дает возможность еще раз критически подойти к свидетельству М. П. Драгоманова о двух якобы изъятых цензурой сценах из «Нови». В одной из них, по словам Драгоманова, был «изложен разговор Маркелова с губернатором после ареста», а в другой (это была целая глава) — «описано „хождение в народ“ Марианны», которая «оказалась более способной подойти к будничной жизни крестьян, чем переодетые студенты, и возбудила к себе более симпатии и доверия мужиков»[93]. Изучение цензурных материалов, связанных с «Новью», опровергает эту версию и позволяет высказать предположение, что Тургенев, возможно, мистифицировал Драгоманова, выдав сокращения и поправки одной из черновых рукописей романа за цензурные изъятия.

В черновом автографе романа упомянутых сцен нет. Можно, однако, предположить что Тургенев действительно намеревался их написать. О том, что сцена у губернатора была задумана по-иному, свидетельствуют письмо Тургенева к А. В. Головнину от 8(20) февраля 1877 г. и запись о ней во второй редакции рассказа (см. выше, с. 420). Намек на приготовления Марианны к будущему «хождению в народ» содержится в главе XXX «Нови», в письме Нежданова к Силину: «Она <Марианна> даже башмаки с себя пробовала снять; ходила куда-то босая и вернулась босая. Слышу — потом — ноги себе долго мыла; вижу, наступает на них с осторожностью, потому с непривычки — больно; а лицом вся радостная и светлая, словно клад нашла, словно солнце ее озарило» (с. 326). Это добавление, вписанное Тургеневым в корректуру, в первопечатный текст, однако, не вошло и было восстановлено Тургеневым в отдельном издании романа 1878 г. Очевидно, Стасюлевич опустил его из-за цензурных опасений, усилившихся в связи с тем, что в обществе ходили всевозможные слухи о приближавшемся «Процессе 50-ти», в котором значительную роль играли женщины. Возможно, что сцена с Марианной — это всё, что было осуществлено из предполагавшейся писателем главы о хождении Марианны в народ.

V

В основе творческого метода Тургенева всегда лежали наблюдения над реальными лицами и событиями. «Всякая написанная мною строчка, — рассказывал Тургенев X. Бойесену, — вдохновлена чем-либо или случившимся лично со мной, или же тем, что я наблюдал. Я не копирую действительные эпизоды или живые личности, но эти сцены и личности дают мне сырой материал для художественных построений. Мне редко приходится выводить какое-либо знакомое мне лицо, так как в жизни редко встречаешь чистые, беспримесные типы»[94]. Сохранившиеся подготовительные материалы к роману «Новь» и особенно «Формулярный список» могут служить убедительным подтверждением этой мысли.

В письме к Я. П. Полонскому от 22 января (3 февраля) 1877 г. в ответ на вопрос: в каком городе развертывается действие «Нови» — Тургенев ответил: «Я взял букву С. для означения города, как взял бы А., Б. или даже X., и нисколько не думал ни о Симбирске, ни о Самаре». В данном случае, уклончиво отвечая Полонскому, Тургенев, по-видимому, опасался слишком прямолинейных аналогий с реальными политическими событиями, происходившими в 1870-е годы. Однако не подлежит сомнению, что в романе нашли отражение наблюдения Тургенева, почерпнутые им в наиболее ему знакомой средней полосе России, и прежде всего в Орловской и Тульской губерниях. Не случайно поэтому в черновой рукописи вместо С… ой губернии в ряде случаев обозначена Т… ая губерния, а город К., куда послали Машурину, раскрыт как Калуга. Когда друзья указывали Тургеневу на неправдоподобность некоторых эпизодов или сцен в романе, Тургенев, защищаясь, черпал аргументы, взятые из близкой ему русской жизни Орловской губернии. Так,