Л. Н. Полонский, — приходил к такому общему выводу: «Для нас <…> роман г. Тургенева интересен прежде всего как любопытнейшая страница современной истории, весьма поучительная для желающих учиться, весьма искренняя для тех, кто дорожит правдой и любит слушать ее» (там же, с. 414–415).
Во второй полемической заметке, написанной самим М. М. Стасюлевичем, первоначальный неуспех «Нови» сравнивался с судьбой «Ревизора». «Времена изменились, — отмечал Стасюлевич, — но нравы те же, и те же толки после „Ревизора“, какие мы встретили теперь после „Нови“». Процитировав заключительную часть гоголевского «Театрального разъезда…», Стасюлевич продолжал: «Все это как будто писано вчера и очень напоминает, местами дословно, критические толки о новом романе Тургенева. Гоголь сам сознавался <…> что „Ревизор“ испытал „фиаско“; в этом же уверил нас на днях и „Голос“, после выхода второй части „Нови“. Бывают, видно, различные фиаско» (там же, с. 465–467).
«Историческая справка» Стасюлевича имела свое уязвимое место, удар по которому последовал незамедлительно. В очередной статье о романе Тургенева В. П. Буренин напоминал, что «Ревизор» вызвал негодование критики булгаринского направления, между тем как «Новью» остались «недовольны не одни только консерваторы известного пошиба, огорченные сатирическим отношением автора к гг. Сипягиным и Калломейцевым, но и люди других фракций, которым совершенно чуждо подобное огорчение» (Новое время, 1877, № 385, 13(25) марта). Вместе с тем Буренин утверждал, что Тургенев «не нуждается» в специальной защите редакции «Вестника Европы», так как «его роман, при всех недостатках <…> полон таких отдельных художественных мотивов, таких тонких и метких „заметок“ о русской современной действительности, что несомненно представляет явление очень крупное и веское в нашей беллетристике» (там же). Это неожиданное заявление Буренина, перед тем судившего о «Нови» пренебрежительно, явилось одним из характерных свидетельств перелома, наметившегося в отношении критики (прежде всего либеральной) к роману Тургенева. Так, почти одновременно с Бурениным радикально изменил свою первоначальную точку зрения на роман Тургенева М. Л. Песковский, критик еженедельника «Русское обозрение». «Большинство критиков, — констатировал теперь Песковский, — произнесли уже слишком жесткий приговор о „Нови“ <…> Это положительно неверно» (Рус Обозр, 1877, № 3 и 4, 12 (24) марта, с. 28). Либерально настроенному Песковскому явно импонировали постепеновские идеалы Соломина, прояснившиеся для него вполне только после ознакомления со второй частью романа. «Такой мотив романа, — с удовлетворением отмечал критик, — совершенно новь в русской беллетристике и публицистике. Если он и затрагивался прежде, то далеко не так решительно, резко и характерно, как сделал это И. С. Тургенев» (там же). Всячески превознося постепеновство Соломина как единственно плодотворный способ легального «хождения в народ», с проповедью труда и образования, но без мысли о революции «с помощью физической силы», Песковский в конечном итоге отзывался о «Нови» как о произведении «верном и глубоком по основной своей мысли», полном «истинно публицистического значения» (там же, с. 30, 28). Несколькими днями раньше в еженедельной газете «Наш век» появился анонимный фельетон «Новь и старь», восхвалявший смелость, с которой «автор осужденного Петербургом романа <…> показал новый фазис русской действительности» и вынес «приговор суровый и беспощадный <…> всему безыдейному и злобно ретроградному» (Наш век, 1877, № 6, 6 (18) марта). В это же время газета «Биржевые ведомости» напечатала фельетон «Наброски и недомолвки», часть которого, под заглавием «Большая выставка бессмыслиц в „Русском вестнике“», была посвящена саркастической интерпретации оценок «Нови» в статье Авсеенко. «Конечно, трудно было думать и ожидать, чтобы „валеты“ катковской школы отнеслись к роману иначе, чем с пронзительным гиком и посвистом доезжачих, — писал критик этой газеты (И. Ф. Василевский, подписавший свой фельетон псевдонимом „Буква“). — Ведь „сам Болеслав“, излюбленный брат их „по духу“, фигурирует у Тургенева в бесподобной, эпизодической, несколько раз упоминаемой Калломейцевым личности Ladislas’a, a Сипягины всегда служили верховными кумирами для сотрудников „Русского вестника“…» (Биржевые ведомости, 1877, № 70, 13(25) марта).
Ободренный такого рода суждениями о «Нови», Тургенев наконец согласился с редактором «Вестника Европы», пунктуально сообщавшим ему в Париж сведения о ходе журнальной полемики вокруг романа: «Реакция в пользу „Нови“ действительно началась» (см. письмо Тургенева к Стасюлевичу от 4(16) апреля 1877 г.).
Усилению «реакции в пользу „Нови“» в значительной степени способствовало оглашение материалов судебного следствия над народниками-пропагандистами на так называемом «процессе пятидесяти», длившемся, с 21 февраля по 14 марта ст. ст. 1877 г. Подробный отчет о нем, опубликованный в «Правительственном вестнике» и перепечатанный затем крупнейшими газетами, воспринимался в обществе как веское подтверждение правдивого изображения народничества в тургеневском романе. Многие современники Тургенева, в том числе и его литературные противники, поражались сходством сцен романа, рисующих «хождение в народ», с показаниями революционеров о своей жизни и деятельности в крестьянской среде. За несколько дней до начала процесса, находясь под впечатлением слухов о нем, В. М. Гаршин писал Е. С. Гаршиной: «Прочли ли вы „Новь“? Вот Ив<ан> Серг<еевич> на старости лет тряхнул стариною. Что за прелесть! Я не понимаю только, как можно было, живя постоянно не в России, так гениально угадать всё это»[141]. В сущности о том же писал М. М. Стасюлевичу из Баден-Бадена П. В. Анненков: «Читаем мы здесь процесс наших пропагандистов и не можем не изумляться тому, что Тургенев угадал заранее их ходы и приемы. Вот уж подлинно vates, так, кажется, звали пророков по-латыни» (Стасюлевич, т. 3, с. 340). Примечательна также характеристика «Нови» в письме артиста М. И. Писарева к писателю Ф. Д. Нефедову (1 октября ст. ст. 1877 г.). М. И. Писарев сетовал на «публику и прессу», осудившую Тургенева «несмотря на то, что почти одновременно с романом „Новь“ во всех газетах печатался стенографический отчет „Дела 50 пропагандистов“, разбираемого в Петербурге <…> где герои тургеневского романа в живых образах, воочию, без всяких художественных прикрас и измышлений, предстали перед глазами той же почтеннейшей публики. Странно, — продолжал Писарев, — но сходство романа с делом 50-ти так бьет в глаза, что, явись роман позже, его непременно сочли бы заимствованным из судебного процесса. Но этот плагиат (только случайный) — конечно, всего громче говорит в пользу автора „Нови“…»[142]. М. И. Писарев, по-видимому, не знал о том, что мысль о заимствовании Тургеневым материалов «процесса пятидесяти» для создания своего романа высказывалась, и притом в недвусмысленно серьезной форме, еще в марте 1877 г. Она принадлежала критику В. В. Маркову, который писал о «Нови» в газете «С.-Петербургские ведомости»: «Многие черты и подробности, которые казались произвольными и придуманными, как, например, водевильные переодевания готовящихся идти в „народ“, их образ жизни в качестве „опростелых“ <…> их революционная агитация среди народа и т. д. взяты целиком из действительности и прямо воспроизводят факты процесса <…> Политическое дело, обнаруженное правительственными властями еще два года тому назад, было случайным, непредвиденным обстоятельством, которым автор ловко воспользовался для своего романа, получившего через это существенный интерес» (СПб Вед, 1877, № 71, 12 (24) марта). Именно под влиянием «процесса пятидесяти» Марков смягчил свои прежние, чрезмерно суровые суждения о «Нови». В том же номере газеты «С.-Петербургские ведомости» он вынужден был признать: «…оказывается, что, с точки зрения животрепещущей современности, Тургенев не промахнулся, рисуя нам революционных пропагандистов <…> общественное значение за романом остается бесспорно». Схожесть фактических и психологических данных процесса с тургеневским романом порождала в иных случаях почти анекдотические курьезы в их интерпретации. Газета «Неделя» писала по этому поводу в анонимной статье «Запоздалый отчет»: «Начался политический процесс, и действующие лица романа до такой степени слились с действующими лицами процесса, что петербургский корреспондент одной немецкой газеты серьезно их перепутал и, давая отчет о романе, наполнил его именами подсудимых: в романе, говорит, главные лица Любатович, Фигнер и т. д.». (Неделя, 1877, № 12, 20 марта ст. ст., с. 429).
«Процесс пятидесяти» в значительной степени нейтрализовал одно из важнейших обвинений, предъявленных Тургеневу современной критикой и, в частности, Н. К. Михайловским. Он показал, что гамлетизм Нежданова, расценивавшийся этими критиками как запоздалый рецидив сороковых годов, как показатель творческого оскудения Тургенева, вынужденного якобы бессильно повторять самого себя, являлся чертой, характеризующей настроения отнюдь не единичных представителей раннего народничества[143].
Среди положительных оценок романа Тургенева, появившихся после «процесса пятидесяти», особое место занимает статья С. К. Брюлловой. Направленная против реакционной политики тогдашнего русского правительства, статья не могла быть напечатана в России и предназначалась для заграничного издания. Но этому помешала неожиданная смерть Брюлловой[144].
Противопоставляя «Новь» «Бесам» Достоевского и «Обрыву» Гончарова — романам, в которых нигилисты изображались «в самом непривлекательном виде», Брюллова подчеркивала «политическую честность Тургенева, доведенную до щепетильности <…> Россия вспомнит это когда-нибудь с благодарностью, вспомнит, что <…> он первый отделил личный, нравственный характер народников от их политических задач и приемов и, представив их честными, благородными людьми, героями, плюнул в лицо нашим охранителям» (Лит Насл, т. 76, с. 302, 315). В значительной своей части статья Брюлловой являлась апологией соломинского постепеновства «снизу» и напоминала отдельными формулировками собственные тургеневские программные суждения об этом герое, высказанные в известном письме к А. П. Философовой от 11(23) сентября 1874 г. Однако в оценках возможной роли людей соломинского типа в будущем социально-политическом развитии России Брюллова шла гораздо дальше автора «Нови».
Так, например, она писала: «Когда на десять русских придется шесть Соломиных, существующий порядок вещей станет невозможным, и если правительство опоздает реформою, Соломин XX века и его ученик, плутоватый, сметливый и энергичный Павел сознательно, трезво возьмутся за топор. Он не выпадет из их рук, им не нужно будет переодеваться: народ их и без того будет знать, потому они сами — народ. Соломины будут не вожаки, а рядовые революции, которая и возможна — то будет только тогда, когда у ней окажутся такие рядовые» (там же, с. 314–315).
В своей статье Брюллова успешно полемизировала с Михайловским. Явно намекая на его «Записки профана», она писала: «Тургенева упрекают и в том, что он не показал нам raison d’être ходителей в народ, не показал, из чего и как они возникли <…> Но <…> мог ли он это сделать? Во-первых, для этого он должен был бы захватить очень далеко и сказать много такого, за что бы его роман не увидел света; во-вторых, изобразив Сипягина и Калломейцева, он вместе изобразил направление нашего правительства, в котором эти люди играют первую скрипку и создают порядки, вызывающие революционное брожение. В первой сцене слегка намечены некоторые черты этого порядка» (там же, с. 305).
Полемизируя с Михайловским, Брюллова возражала той части народнической молодежи, которая находила, что Тургенев был несправедлив к ней, «оставив без внимания лучшие экземпляры, соединяющие
