большой ум, большое образование с твердостью воли» (см. там же, с. 304). Имея в виду такого рода упреки Тургеневу, Брюллова добавляла: «Это говорится под сурдинку и, может, выскажется разве в заграничных изданиях» (там же). Это предположение вскоре подтвердилось. Так, самый яркий представитель молодой революционно-народнической эмиграции, Г. А. Лопатин, писал о Тургеневе и его романе в предисловии к сборнику «Из-за решетки»: «Даже такие художники-джентльмены, как Ив. С. Тургенев <…> посодействовали своими трудами искажению, нашего „мученика правды ради“ в глазах нашего общества. Частью недостаток знакомства с последним движением и его представителями, частью условия нашей подневольной прессы принудили даже его избрать своими героями наименьше характерные и многочисленные типы и заставить их действовать самым несообразным, чтобы не сказать смешным, образом…» Далее Лопатин недвусмысленно упрекал Тургенева за «сосредоточение внимания» в «Нови» «на личностях слабых, неумелых, наивных, непрактичных», что привело к «полному исключению личностей умных, понимающих, последовательных, энергичных, деятельных и практичных» («Из-за решетки». Сборник стихотворений русских заключенников по политическим причинам в период 1873-77 гг., осужденных а ожидающих «суда». Женева, 1877, с. XV–XIX)[145]. Приблизительно такого же взгляда на роман Тургенева придерживались молодые публицисты народнического направления С. Н. Кривенко и Н. С. Русанов, выражавшие мнения о «Нови» литераторов-народников, издававших журнал «Русское богатство». Первый в беседе с Тургеневым (1879 г.) заявил, что все действующие лица романа, кроме Соломина, представляются ему «ниже обыкновенного умственного уровня» (Из литературных воспоминаний. — ИВ, 1890, № 2, с. 278); второй, имея в виду революционеров-семидесятников, отмечал впоследствии в своей статье «Из литературных воспоминаний»: «Именно потому, что в их среде большинство составляли не Неждановы, а люди сильного ума и удивительной энергии, политическое движение в России приняло к концу семидесятых годов небывалые размеры» (Былое, 1906, № 12, с. 40).
Однако не вся народническая молодежь судила о «Нови» таким образом. М. П. Драгоманов, переславший Тургеневу сборник «Из-за решетки», в котором было напечатано цитированное выше предисловие Лопатина, отмечал в то же время в одном из писем к писателю, что «в молодой женевской русской эмиграции» он знает «людей, которые остались вовсе не недовольны „Новью“» (Революционеры-семидесятники, с. 162). Это наблюдение Драгоманова, относящееся к 1877 г., подтверждается брошюрой Ф. Алисова «Несколько слов о романе „Новь“», вышедшей в том же году в Женеве. Алисов писал, что «все лица молодого поколения», изображенные в романе Тургенева, «заслуживают не только глубочайшего участья, но и глубочайшего уважения». В характерах Маркелова и Машуриной Алисов отмечал способность к самопожертвованию, Нежданову отдавал должное за умение «честно выйти из заколдованного для него круга», а Соломина и Марианну прямо называл «носителями судеб будущего». Характерна также следующая многозначительная реплика Алисова, свидетельствующая о том, что некоторые народники все-таки чувствовали в настроениях постепеновца Соломина нечто родственное своим социально-политическим идеалам: «Не будь цензуры, — отмечал Алисов, — мы потребовали бы, чтобы Соломин заговорил вполне» (см. названную брошюру, с. 5–6, 8).
Что касается революционеров старшего поколения, то они, указывая на отдельные недостатки тургеневского романа, обусловленные по преимуществу объективными причинами, в целом оценивали его высоко. П. А. Кропоткин отмечал, что «Новь» дает не вполне «правильное понятие» о революционном движении, так как Тургенев в 1876 г. еще не мог знать многих фактов о героической деятельности народников. И все же несмотря на это Тургенев со своим «обычным удивительным чутьем подметил», по определению Кропоткина, «наиболее выдающиеся черты движения <…> он понял две характерные черты самой ранней фазы этого движения, а именно: непонимание агитаторами крестьянства, вернее — характерную неспособность большинства ранних деятелей движения понять русского мужика, вследствие особенностей их фальшивого литературного, исторического и социального воспитания, — и, с другой стороны, — их гамлетизм, отсутствие решительности, или, вернее, „волю, блекнущую и болеющую, покрываясь бледностью мысли“, которая действительно характеризовала начало движения семидесятых годов. Если бы Тургенев писал эту повесть несколькими годами позже, он, наверное, отметил бы появление нового типа людей действия, т. е. новое видоизменение базаровского и инсаровского типа, возраставшего по мере того как движение росло в ширину и в глубину. Он уже успел угадать этот тип даже сквозь сухие официальные отчеты о процессе ста девяноста трех, и в 1878 году он просил меня рассказать ему всё, что я знал о Мышкине, который был одной из наиболее могучих личностей этого процесса» (Кропоткин П. А. Идеалы и действительность в русской литературе. СПб., 1907, с. 115–116).
П. Л. Лавров, находившийся в это время в эмиграции, посвятил «Нови» специальную статью, заказанную лондонским журналом «Атенеум» («Nov΄ by Ivan Tourguénief». — The Athenaeum, 1877, № 2573, 17 февраля, с. 217–218). Наиболее существенные выдержки из этой статьи были включены впоследствии в статью Лаврова «И. С. Тургенев и развитие русского общества», напечатанную в «Вестнике Народной воли», 1884, № 2. Подобно Лопатину и Кропоткину, Лавров отмечал, что «Новь» представляет собою «неполную картину» народнического движения, так как «в революционной партии были не одни Машурины, Остродумовы и Неждановы <…> что если бы революционная партия состояла в это время только из тех личностей, которых нарисовал Тургенев, то история России последних десяти лет была бы невозможна». Тем не менее «господствующее впечатление», произведенное «Новью», заключалось, по определению Лаврова, в том, что «наблюдатель-художник был живо поражен важностью революционного движения среди русской молодежи. Группа, составляющая центр всего рассказа и привлекающая симпатии читателя, несмотря на свои недостатки, это — группа молодых людей, глубокие убеждения которых сделали их врагами порядка вещей, существующего в России. Они живут своим трудом; они горды своей бедностью <…> они хотят „служить“ народу, подавленному господствующими классами; они хотят для него действительной свободы; они хотят поднять его против существующего строя… Личности этой центральной группы представляют весьма различные типы и различаются еще более между собою способностями, умом, но всех их характеризует одна общая черта <…> вызывающая к ним любовь и уважение <…> Эта черта заключается в том, что они суть представители иной, высшей нравственности <…> которая убивает всякий эгоизм, всякое личное вожделение, придает людям характер искренности и делает их способными на все жертвы для класса несчастных и обездоленных» (Революционеры-семидесятники, с. 33–34, 36). Полный перевод на русский язык статьи П. Л. Лаврова см. в издании: Лит Насл, т. 76, с. 197–207.
К 1883 году настороженное, а временами и враждебное отношение к Тургеневу и его роману, высказывавшееся неоднократно в широких слоях народнической молодежи, почти изгладилось. Об этом свидетельствует написанная П. Ф. Якубовичем прокламация, выпущенная народовольцами в день похорон писателя. В ней отмечалось: «Глубокое чувство сердечной боли, проникающее „Новь“ и замаскированное местами тонкой иронией, не уменьшает нашей любви к Тургеневу. Мы ведь знаем, что эта ирония не ирония нововременского или катковского лагеря, а сердца любившего и болевшего за молодежь. Да к тому же, не с подобной ли же иронией относимся теперь сами мы к движению семидесятых годов, в котором, несмотря на его несомненную искренность, страстность и героическую самоотверженность, действительно было много наивного?» (Революционеры-семидесятники, с. 7). Далее в прокламации говорилось о том, что Тургенев, несмотря на свою принадлежность к лагерю либералов, «служил русской революции сердечным смыслом своих произведений, что он любил революционную молодежь, признавал ее „святой“ и самоотверженной» (там же, с. 8).
Двумя годами позднее реализм Тургенева в «Нови» был подчеркнут выдающимся деятелем немецкого и международного рабочего движения Августом Бебелем. В статье «Идеалистический роман», посвященной Н. Г. Чернышевскому, А. Бебель отмечал: «Тот, кто запечатлевает типические черты внешней и внутренней жизни современного человека, всегда поучителен, а поэтому интересен и полезен». Сравнивая затем художественный метод Тургенева с натуралистически ограниченной манерой Золя, А. Бебель продолжал: «Золя во многих своих произведениях дает материал для обобщенного представления об окружающей его среде; другие писатели, умеющие лучше отделять существенное от несущественного, дают и самое обобщение. Таков, например, Тургенев в „Нови“, где он показывает всё современное ему русское общество» (Лит Насл, т. 67, с. 186–187).
Впоследствии «Новь» получила высокую оценку и в марксистской критике. Впрочем, и здесь трактовка романа не отличалась единством мнений. По словам В. В. Воровского, последний роман Тургенева с его центральной фигурой — типом Соломина — свидетельствовал о стремлении Тургенева «переступить» в своем творческом развитии «за черту дворянских, хотя бы и прогрессивно-дворянских интересов». «Соломин недооценен русской критикой, — отмечал Воровский. — Критика народнического лагеря считала этот тип надуманным, неестественным, ибо он не подходил к ее схеме <…> А между тем Соломин — подлинный представитель новой и молодой России, но России буржуазной, торгово-промышленной. Это — зарождавшийся в то время тип просвещенного коммерсанта, и Тургенев тонким чутьем уловил в нем прогрессивную силу, идущую на смену оскудевающему барству» (Воровский В. В. Сочинения. Л., 1931. Т. 2, с. 143–144). А. В. Луначарский писал о романе Тургенева: «„Новь“ бьет очень сильно старый мир, но в то же время беспощадно, хотя задумчиво и грустно, осуждает и народничество» (Луначарский А. В. Русская литература. М., 1947, с. 98). В интерпретации образа Соломина у Луначарского есть отличия от суждений Воровского. «Ясно, что это какой-то прообраз будущей буржуазии, умеренный и аккуратный гражданин», — писал Луначарский о Соломине. Но в то же время он утверждал, что «в таком типе, как Соломин <…> есть разные водоразделы», что в зависимости от социально-исторических условий Соломин мог «выйти и совсем на другой путь», не обязательно буржуазный. «Если мы начнем припоминать серию русских марксистов первого поколения, — писал Луначарский, — у которых марксизм был иногда убежищем, куда они удалялись, разочарованные в народническом утопизме, то увидим среди них много людей, которые напоминают Соломина <…> Он хочет схватить только то, что может схватить, но ждет большего. Перед ним расстилаются широкие горизонты» (там же, с. 97–98). Указывая на разнообразные потенциальные возможности соломинского типа, Луначарский в конце концов допускал, что в период революционных выступлений рабочего класса «из него мог бы выйти настоящий революционер» (там же, с. 98).
Сохранились высказывания о «Нови» многих писателей литераторов, современников Тургенева. Среди них наиболее примечательны отзывы Ф. М. Достоевского, M. E. Салтыкова-Щедрина. Н. А. Некрасова, Л. Н. Толстого, Н. П. Огарева и Н. С. Лескова.
Весьма сдержанный отзыв Достоевского о «Нови» был в конечном итоге обусловлен концепцией революционного движения, характерной для его романа «Бесы». «Художественное достоинство созданий Тургенева вне сомнения, — отмечал Достоевский. — Замечу лишь одно: на 92 странице романа <…> сверху страницы есть 15 или 20 строк, и в этих строках как бы концентрировалась, по-моему, вся мысль произведения, как бы выразился весь взгляд автора на свой предмет. К сожалению,
