он просмакуется читателями с достаточным тщанием, успех к нему придет несомненно. То же было с бесценной Муму» (ИРЛИ, ф. 7, № 10, лл. 59–60).
Тургенев учел эстетическую часть критики Анненкова (об его замечаниях, касающихся отдельных исторических неточностей, см. в реальных комментариях, с. 459–460) и послал Стасюлевичу список поправок, внесенных им сначала в черновой автограф и перенесенных редактором «Вестника Европы» в наборную рукопись (см. письмо к Анненкову от 24 ноября (6 декабря) 1875 г. и письма к Стасюлевичу от 25 ноября (7 декабря) и 26 ноября (8 декабря) 1875 г.). В результате переделок по совету Анненкова изменен был конец рассказа[330], устранена сцена, где Черногубка догоняет мальчиков, бегущих к реке, уточнены сведения о прошлом Егора (см. реальный комментарий, с. 459–460).
Еще одну поправку Тургенев сделал по совету Полины Виардо, Писатель воспроизводил косноязычную речь парализованного Латкина в пересказе Раисы во время их первого разговора с Давыдом у забора. Между тем ранее в повествовании указывалось, что старик Латкин еще не был парализован в то время, о котором рассказывала Раиса. Эту поправку, как и две другие, сделанные Тургеневым уже в корректуре, Стасюлевич при публикации в журнале не учел. По этому поводу Тургенев писал ему в декабре 1875 г.: «Оставшееся место о „косноязычии“ не представляет большой беды, хотя в XI главе сказано, что смерть жены произошла прежде паралича; но этого никто не заметит» (см. письма к Стасюлевичу от 29 ноября (11 декабря) и 10 (22) декабря 1875 г.). В том же письме Тургенев «узаконил» и даже одобрил случайный пропуск фразы «он не оставил детей — и Раиса недолго пережила его» в концовке рассказа.
Пресса с особым вниманием отнеслась к появлению нового произведения Тургенева. В декабрьском номере «Вестника Европы» за 1875 г. было помещено извещение о том, что редакция получила от автора рукопись рассказа «Часы». «С.-Петербургские ведомости» немедленно перепечатали это извещение (1875, № 324, 2 декабря). 23 декабря в Петербурге, в помещении Художественного клуба, при содействии Стасюлевича состоялось чтение нового рассказа Тургенева в пользу Литературного фонда (в исполнении А. А. Потехина). «С.-Петербургские ведомости» поместили подробный отчет об этом чтении под названием «Новая повесть И. С. Тургенева „Часы“», с публикацией большого отрывка из этого произведения (эпизод кражи часов) по корректурам «Вестника Европы» (СПб Вед, 1875, № 347, 27 декабря). Многие петербургские и московские газеты также поместили отклики на это чтение.
Еще более обильную прессу вызвала полная публикация рассказа в журнале. С оценкой нового произведения Тургенева выступили в январских номерах газеты «С.-Петербургские ведомости», «Петербургская газета», «Петербургский листок», «Русский мир», «Сын отечества», «Новое время», «Новости», «Молва», «Кругозор», «Гражданин», «Ремесленная газета», «Иллюстрированная неделя», «Одесский вестник», «Новороссийский телеграф», журналы «Пчела», «Детский сад» и другие. Мнение критики при этом было относительно единодушно в общей оценке рассказа: почти все рецензенты, за редким исключением, отмечали художественные достоинства рассказа и сетовали на бедность его общественного содержания. Подзаголовок рассказа «1850 г.», относящий к этому году время, когда рассказчик вел свое повествование о часах, был воспринят большинством рецензентов как время написания самого рассказа — и отсюда выносилось суждение об «устарелости» этого произведения. Отнесение же самого действия к 1801 году — историческому периоду, открывавшему эпоху первых либеральных реформ и позволявшему автору проводить между строк аналогию с некоторыми проблемами современности, было в большинстве случаев и совсем не понято или не принято критикой. В соответствии с таким односторонним пониманием рассказа и складывалось отношение к нему различных читательских кругов: демократическая критика была недовольна отходом автора от общественной проблематики, как это ей представлялось; либеральные критики приветствовали рассказ в основном как проявление чисто художественных исканий писателя.
Высокую оценку художественного мастерства Тургенева в рассказе «Часы» дал критик «Петербургского листка» С. С. Окрейц (псевдоним — «Дед Пафнутий»). В фельетоне, напечатанном в шестом номере этой газеты за 1876 г. (от 8 (20) января), рассказ Тургенева назван «превосходнейшей работой» и «образцом повествовательного искусства». По мнению критика, сущность повествования в этом рассказе — не только бытоописательная картинка далекой эпохи, но и «глубокая психическая драма человеческих сердец и характеров», близкая и понятная современникам автора.
Признаки «еще не утомленного таланта автора „Записок охотника“» увидел в «Часах» критик «Русского мира» Вс. С<оловье>в. Считая, что рассказ «отвечает всем требованиям художественности», он выделил как особо удавшиеся образы Латкина и Раисы. При этом рецензент противопоставил рассказ Тургенева — по умению очертить тип русской девушки — напечатанному в том же номере «Вестника Европы» роману Михайлова (А. К. Шеллера) «Хлеба и зрелищ». Позиция, с которой автор оценивал рассказ Тургенева, явственнее всего обнаруживается в его ироническом суждении о герое рассказа — Давыде: «Слабее всех вышел Давыд — гимназисты-титаны не удаются даже Тургеневу» (Рус Мир, 1876, № 9, 10 января). Преимущественное внимание к образам Латкина и Раисы, к «неподдельному драматизму» всего рассказа в целом проявилось и в рецензии на него газеты «Гражданин» (1876, № 11, 14 марта), близкой по направлению к «Русскому миру».
Как обычно, половинчатую позицию заняли «С.-Петербургские ведомости». Критик этой газеты В. В. Марков писал, что рассказ «Часы» «не может ни увеличить, ни умалить славы нашего первого, по дарованию и значению, беллетриста» (СПб Вед, 1876, № 10, 10 января).
Резко отрицательную оценку дала рассказу Тургенева газета «Новости», обвинявшая автора в «обветшалости», в литературной несамостоятельности, а самый рассказ квалифицировавшая как пародию на сказку об Иванушке-дурачке и щербатой копейке или на легенду о Поликратовом перстне. В то же время критик с раздражением отмечал современное звучание рассказа: «Остается решительно непонятным, зачем понадобился автору год исторической старины. Давыд — нечто среднее между Базаровым и Бабуриным, нигилист нигилистом, человек отчаянный» (Новости, 1876, № 31, 31 января).
Противоположную точку зрения высказал рецензент газеты «Молва», увидевший в рассказе «пустяшный отроческий мир чувств», не имеющих отношения «к текущей жизни, где происходит брожение, выработка новых нравственных идеалов и типов» (Молва, 1876, № 2, 11 января).
В журнале «Пчела» П. И. Вейнберг назвал рассказ Тургенева «одной из январских литературных поставок» и «делом торговым», к которому незачем применять требования строгой художественной критики. По выражению критика, в этом рассказе Тургенева настолько отсутствует «обоняние общественного воздуха», свойственное другим его произведениям, что только старый знакомый и приятель, каким считал себя П. Вейнберг, «в состоянии поверить, что такой рассказ, как „Часы“, вызван внутреннею потребностью писателя высказаться» (Пчела, 1876, № 4, т. II, 15 марта).
Еще более суровым был отзыв о «Часах» M. Е. Салтыкова-Щедрина. В письме к Анненкову от 15 (27) февраля 1876 г. он сообщал: «Вот об „Часах“ Тургенева, которые только сейчас прочитал, могу тоже сказать кратко и справедливо, что это подражание Гришке Данилевскому <…> Тургенев впадает в детство и, даже в форме примечания, совсем некстати делает рекламу в пользу „Вестника Европы“. Никакого большого романа у него нет, да и не может быть[331]. <…> При моей впечатлительности и нервности, я весь трясусь от негодования по поводу „Часов“. Какое-то желание есть подвильнуть хвостом перед молодежью изображением Давида, но исполнение таково, что всякий поймет, что тут ничего нет искреннего» (Салтыков-Щедрин, т. 18, кн. II, с. 261–262).
Сам Тургенев, хотя и выражал в письмах к Анненкову и Стасюлевичу неуверенность в успехе своего рассказа, но, вероятно, никак не предполагал, что внутренняя тенденция этого произведения — в частности, образ Давыда — не будет понята современниками[332]. Во всяком случае почти в каждом письме к редактору «Вестника Европы» Тургенев просил показать рукопись рассказа С. К. Брюлловой, представительнице демократически настроенной молодежи 1870-х годов[333], и прислать ему ее нелицеприятный, «чертовски строгий» отзыв (см. письма к Стасюлевичу от 14 (26) октября, 22 ноября (4 декабря), 25 ноября (7 декабря) 1875 г.).
Как бы отвечая на незаслуженные обвинения Тургенева в «несовременности» или в поверхностном, спекулятивном изображении современных явлений, «Ремесленная газета» писала, что мир героев, подобных Давыду, воспринимался их читателями, как «проявление чего-то могучего, смелого, доблестного» в обстановке «незатейливого быта, бедного, жалкого, мизерного» (1876, № 3, 17 января).
Одним из тех читателей, которые чутко уловили современное звучание рассказа «Часы», был Я. П. Полонский, приславший Тургеневу дружественный отзыв и о самом рассказе, и о вызванной им полемике. В письме от 19 февраля ст. ст. 1876 г. он писал Тургеневу: «Прочел я „Часы“ твои. Как досадно, что наши критиканы и литературщики даже не хотят понять мысли этого милого рассказа, мысли для нашего поколения весьма нравоучительной». Осуждая тех «судей», которые считали воспитание «нравственного чувства» делом несерьезным и неактуальным, Полонский призывал писателя не верить этим судьям и не оправдываться перед ними (Звенья, т. 8, с. 192).
С развернутой полемикой против тех, кто «свысока отнесся к последнему рассказу Тургенева», выступил также анонимный рецензент педагогического журнала «Детский сад». Считая рассказ «образцом мастерского психологического анализа души юношества», рецензент писал: «В „Часах“ мы видим молодые силы, которые зрели в начале нашего столетия, и понимание их поможет нам понять и те, которые зреют в наше время <…> Давыд — тип здорового юноши, из которого выходит энергичный, честный человек.
До 13 лет он был в руках у отца, сосланного в Сибирь за якобинский образ мыслей <…> Давыд вносит идеал чести и правды в мир грязной наживы. Давыд — сила, и все уступают ему. Интересно было бы проследить, на что ушла бы такая крупная нравственная сила, как Давыд, если бы он жил, и что внес бы в общество такой подросток». Далее критик указывает на сходную, но, по его мнению, «менее удачную попытку показать душу подростка в произведении г. Достоевского» (Детский сад, 1876, № 1–2, с. 90–93).
О том, какое общественно-воспитательное значение имел и в дальнейшем рассказ Тургенева «Часы», можно судить по отзыву о нем В. И. Ленина в пересказе его двоюродного брата Н. И. Веретенникова, который, вспоминая о круге и характере чтения юного Володи Ульянова, сообщает:
«Позднее Володя говорил мне, что он особенно ценит литературные типы, обладающие твердостью и непоколебимостью характера.
Он обратил мое внимание на рассказ Тургенева „Часы“, тогда еще мне не известный. Прочитав этот рассказ, я понял, что Володе должен был понравиться герой рассказа Давыд, причем именно за характер его.
Когда, кажется, на следующее лето, я спросил Володю, не потому ли ему нравится этот рассказ, он мне ответил утвердительно, говоря, что такие люди, как Давыд, достигают всего, к чему стремятся» (Веретенников Н. Володя Ульянов. Воспоминания о детских и юношеских годах В. И. Ленина в Кокушкине. М., 1962, с. 25–26).
Почти одновременно с русской публикацией готовился немецкий перевод рассказа Тургенева. Еще в сентябре 1874
