пометы на полях рукописи позволяют судить о том, в каком направлении и насколько интенсивно шла работа Тургенева над текстом романа, каким упорным трудом добивался писатель художественной выразительности образов. Пометы: «NB», знак вопроса, крестик и др., сопровождаемые нередко авторскими пояснениями, свидетельствуют о неоднократном обращении Тургенева к тексту романа и о дополнительной правке целых кусков текста, фраз и даже отдельных слов. Так, например, в главе XXVIII Марианна читает Нежданову стихотворение Добролюбова «Пускай умру — печали мало». В черновом автографе это стихотворение не названо, но на полях стоит крестик с припиской: «NB. Здесь поместить то стихотворение, где Добролюбов говорит, что горько думать, что придут плакать над его могилой».
Работа Тургенева над текстом сопровождалась иногда пометами: «мало», «позднее», означающими необходимость углубления и расширения той или иной сцены или перестановку отдельных кусков текста (писатель часто использовал также систему отсылок). В главе XV, в сцене неожиданного объяснения Марианны и Нежданова первоначально отсутствовал глубоко лирический текст «Эта девушка — в самую глубь его души!» (с. 221). Тургенев почувствовал, вероятно, сухость изображенной им любовной сцены, отметив это на полях краткой репликой: «мало». Так появилось позднее в романе это лирическое дополнение.
Черновой автограф — ценный источник для текстологического изучения «Нови»; он дает точные сведения о времени работы Тургенева над произведением в целом и отдельными его частями, позволяет решить некоторые неясные вопросы, связанные с творческой историей романа. Сравнительное изучение чернового автографа, наборной рукописи, корректурных гранок «Вестника Европы» с правкой писателя, писем Тургенева к М. М. Стасюлевичу и переписки его с П. В. Анненковым дает возможность проследить все этапы творческого процесса, развитие проблематики и художественных образов романа, изучить характер правки текста, выяснить, какому изменению подвергся роман в результате советов Анненкова (об этом раньше можно было судить лишь по переписке его с Тургеневым). Черновой автограф позволяет уточнить некоторые моменты, связанные с цензурной историей романа. Наконец, черновой автограф предоставляет в распоряжение исследователей богатый материал, свидетельствующий о взыскательной работе художника над словом, о поисках им наиболее выразительных художественных средств.
Работа над образами Калломейцева и Сипягина в черновом автографе шла, согласно первоначальному замыслу, в сторону заострения сатирического разоблачения этих представителей реакционной и умеренно либеральной дворянской среды. Тургенев усилил сатирический элемент даже в описании внешности Калломейцева, о чем свидетельствуют, в частности, варианты к с. 161[70]. Значительной правке подверглись сцены, важные для понимания реакционной сущности Калломейцева. Так, например, Тургенев добавил в главу XIV (в описание ссоры между Калломейцевым и Неждановым) текст: «Вы вот как позволяете — Как вы смеете?» (с. 216), в котором Нежданов дает уничтожающую характеристику Ladislas’y, «князю Коврижкину» и самому Калломейцеву. В главе XXIII сделано на полях добавление («Послушать вас — что в нем происходило» — с. 279) к спору Соломина с Калломейцевым и Сипягиным о роли поместного дворянства в русском обществе в период развивающихся буржуазных отношений. Здесь Тургенев относит Калломейцева к «новой породе помещиков-ростовщиков», бесчеловечных в своих отношениях с крестьянами.
В лице Сипягина Тургенев развенчивает показной, поверхностный либерализм, обнаруживающий в критический момент свою реакционную сущность. Дополнения, внесенные писателем в текст в связи с образом Сипягина, усиливают сатирическое звучание этого образа. В главу XXV Тургенев вписал большой кусок нового текста «С другой стороны — Les mœurs et les besoins!», в котором высмеял манеру Сипягина щегольнуть при случае русскими пословицами и поговорками, «долженствовавшими доказать, что и он сам — не только русский человек, но „русак“ и близко знаком с самой сутью народной жизни!» (с. 287). Вставки, внесенные Тургеневым в главу XXXV (у губернатора), подчеркивают предательское, лицемерное поведение Сипягина. Характерны в этом отношении дополнения «Довольно!! Что за слово! — не хочу» и «Послушайте — не отшепчешься, шалишь!» (с. 362 и 367–368). Заключительную главу Тургенев дополнил текстом «В Петербурге — своего министерства», где представлена сатирическая картина преуспевания в Петербурге Сипягина, готовящегося «играть значительную роль», и Калломейцева, считающегося «одним из надежнейших чиновников своего министерства» (с. 382).
В письме к Стасюлевичу от 22 декабря 1876 г. (3 января 1877 г.) Тургенев писал, что в «Нови» он решил изобразить «молодых людей, большей частью хороших и честных, и показать, что, несмотря на их честность, самое дело их так ложно и нежизненно, что не может не привести их к полному фиаско». Эта симпатия «если не к их <молодых людей> целям, то к их личностям» (там же) определила характер изображения революционной молодежи в «Нови».
Изучение чернового автографа показывает, что в процессе создания романа наибольшей правке подверглись образы Нежданова, Маркелова и Марианны, претерпевшие значительные изменения по сравнению с первоначальным замыслом, о котором мы можем судить по подготовительным материалам к роману.
Большинство дополнений, внесенных в черновую рукопись в связи с образами Нежданова и Маркелова, преследует цель подчеркнуть «нежизненность» их дела, оторванность народников-пропагандистов от народа, чуждость и непонятность для крестьян народнической пропаганды. Стремясь показать социально-историческую обреченность Нежданова, писатель усилил в его духовном облике черты «гамлетизма», неверие в свое дело, сознание трагической оторванности пропагандистов от народа. Так, в сцене ночного спора у Маркелова (глава XI) Тургенев вписал добавление: «главное, он дивился — чего собственно хочет народ?..» (с. 196), характеризующее сомнение Нежданова в том, что «всё готово» и «пора приступить». Много дополнений внесено в сцены, описывающие хождение Нежданова в народ (главы XXIX, XXX, XXXII), — дополнений, свидетельствующих о настороженном, а часто и враждебном отношении крестьян к пропагандистам и о нравственных страданиях Нежданова, происходивших от сознания бесплодности его попыток сблизиться с народом и первого соприкосновения с грубой действительностью (см., например, вставки: «одна баба с порога — А на мои же деньги напился!», «Только я совсем — слуга покорный!» — с. 323). Поистине трагического звучания эти мотивы достигают в главе XXXII, а именно в сцене пропаганды Нежданова в кабаке, подвергшейся особенно упорной и тщательной обработке не только в черновом автографе, но и на последующих этапах совершенствования текста.
В процессе создания романа Тургенев отступил от той несколько однолинейной характеристики Маркелова, которую он набросал в «Формулярном списке лиц новой повести» («не голова — а правая, вооруженная рука» — с. 404). Сохранив в образе Маркелова некоторую умственную ограниченность[71], Тургенев в то же время сделал ведущими его чертами беззаветную преданность народу, полное отсутствие эгоизма, мужество и благородство[72]. Характерны в этом отношении дополнения, внесенные в главы XXXV (сцена свидания Сипягина с Маркеловым у губернатора) и XXXVIII (описание суда над Маркеловым), подчеркивающие мужественное и благородное поведение Маркелова, не пожелавшего «раскаяться» (см. раздел «Варианты» в изд.: Т, ПСС и П, Сочинения, т. XII).
Другие дополнения в тексте характеризуют непоколебимую уверенность Маркелова в готовности народа к бунту и, с другой стороны, недоступность пропаганды крестьянам.
В «Формулярном списке» Марианна охарактеризована как «нигилистка». «Народнический элемент» полностью в ней отсутствовал, и только эпоха «хождения в народ» помогает понять ту Марианну, которую мы знаем по окончательному тексту романа, со свойственной ей жаждой «деятельного добра», стремлением быть полезной народу. Дополнения, внесенные в черновую рукопись в связи с образом Марианны, подчеркивают цельность ее натуры, чуждой сомнениям и колебаниям, беззаветную преданность делу, мужество и стойкость. Важной для понимания сущности образа Марианны является глава XV романа, где, после неожиданного признания Нежданова, перед Марианной открывается возможность служения народу, к чему она давно тайно стремилась. Тургенев много работал над этой сценой, пытаясь показать, как вдруг преобразилась эта угрюмая, молчаливая девушка. В главу XXII он вписал восторженные слова Марианны, обращенные к Нежданову: «…мы будем полезны — И никакой тут заслуги не будет — а счастье, счастье…» (с. 269). Другие добавления, внесенные в текст, характеризуют свойственную Марианне «жажду деятельности», жертвы «немедленной», ее готовность выполнять любую даже самую грубую работу. Так, например, в главе XXV появился текст: «Положим, революция еще далека… — вы только скажите нам…» (с. 291). В главе XXIX упоминается о том, что Марианна «мыла чумичкой горшки, и кур щипала, и даже расчесала какому-то мальчику его вихрястую голову». В черновом автографе после слов: «и кур щипала» — читаем: «и мела, и выносила воду, и чулки вязала». В главе XXXIII, описывая мужественное поведение Марианны в момент, когда полиция в связи с арестом Маркелова вот-вот должна явиться на фабрику, Тургенев сделал вставку: «О да! О да! — поддакнул Паклин — промолвил Соломин», где Паклин назвал Марианну «римлянкой времен Катона».
Любовная линия в романе (Нежданов — Марианна, Соломин — Марианна) претерпела некоторое изменение; Тургенев стремился психологически мотивировать неожиданность сближения Марианны и Нежданова, а затем постепенный отход Марианны от Нежданова и ее сближение с Соломиным. Важны в этом отношении варианты, не попавшие в окончательный текст. В главе XVI Нежданов следующим образом характеризует свое отношение к Марианне: «В нашем сближении личное чувство играло роль… второстепенную — а соединились мы безвозвратно. Во имя дела? Да, во имя дела!» «Так думалось Нежданову, — замечает далее автор, — и он сам не подозревал, сколько было правды — и неправды — в его думах» (с. 222). В черновом автографе фразам: «Во имя дела? — Да, во имя дела!» соответствует вариант: «Нет, не во имя одного дела… Я ее люблю, люблю как женщину». Тургенев внес в текст некоторые дополнения, показывающие зарождение любви Соломина к Марианне. Так, например, в главу XXIX он вписал текст «Марианна стояла к нему спиной — громче обыкновенного» (с. 320).
Образ Соломина подвергся меньшим по сравнению с первоначальным замыслом изменениям, чем образы Нежданова, Маркелова и Марианны, и это не случайно: задуманный писателем как просветитель-«постепеновец», Соломин остался таковым и в эпоху революционного «хождения в народ». Работая над образом Соломина, Тургенев стремился, с одной стороны, подчеркнуть демократичность своего героя, его близость к народу, выражающуюся даже в простонародности его облика, большое влияние его на окружающих и, с другой — противопоставить просветительскую программу Соломина революционной программе народников. Много работал писатель над портретом Соломина, отмечая то впечатление, которое он производит на других. Так, в черновом автографе Тургенев следующим образом передает размышления о Соломине Нежданова: «Да, думал он, в этом человеке есть что-то очень искреннее, и мужественное, и прямое» (Т, ПСС и П, Сочинения, т. XII, с. 435). Были сделаны также дополнительные вставки на полях, рисующие впечатление, произведенное Соломиным на Марианну при их первой встрече (с. 286).
Существенны варианты, касающиеся общественно-политических позиций Соломина. В главе XVI Тургенев отметил, что «Соломин не верил в близость революции в России». В черновом автографе этой фразе соответствовал вариант: «Соломин не верил в близость, в возможность революции в России». Смысл поправки
