но даже как-то боялась об этом думать. Василий начал ей доказывать необходимость разлуки с ним и бракосочетания с Рогачевым. Ольга Ивановна глядела на него с немым ужасом. Василий говорил холодно, дельно, основательно; винил себя, каялся – но кончил все свои рассуждения следующими словами: «Прошедшего не вернешь; надобно действовать». Ольга потерялась совершенно; ей было страшно, стыдно; унылое, тяжкое отчаяние овладело ею; она желала смерти – и с тоской ожидала решения Василья.
– Надобно во всем сознаться матушке, – сказал он ей наконец. Ольга помертвела; ноги у ней подкосились.
– Не бойся, не бойся, – твердил Василий, – положись на меня, я тебя не оставлю… я все улажу… надейся на меня.
Бедная женщина посмотрела на него с любовью… да, с любовью и глубокой, хотя уже безнадежной, преданностью.
– Я все, все устрою, – сказал ей на прощанье Василий… и в последний раз поцеловал ее похолодевшие руки.
На другое же утро Ольга Ивановна только что встала с постели – дверь ее растворилась… и Анна Павловна появилась на пороге. Ее поддерживал Василий. Молча добралась она до кресел и села молча. Василий стал возле нее. Он казался спокойным; брови его сдвинулись, и губы слегка раскрылись. Анна Павловна, бледная, негодующая, разгневанная, собиралась говорить, но голос изменял ей. Ольга Ивановна с ужасом окинула взором свою благодетельницу, своего любовника: страшно замерло в ней сердце… она с криком упала посреди комнаты на колени и закрыла себе лицо руками… «Так правда… правда? – прошептала Анна Павловна и наклонилась к ней… – Отвечайте же!» – продолжала она, с жестокостью схватив Ольгу за руку.
– Матушка! – раздался медный голос Василия. – Вы обещали мне не оскорблять ее.
– Я хочу… признавайся же… признавайся… правда ли? правда?
– Матушка… вспомните… – проговорил медленно Василий.
Это одно слово сильно потрясло Анну Павловну. Она прислонилась к спинке кресел и зарыдала.
Ольга Ивановна тихонько подняла голову и хотела было броситься к ногам старухи, но Василий удержал ее, поднял и посадил на другие кресла. Анна Павловна продолжала плакать и шептать несвязные слова…
– Послушайте, матушка, – заговорил Василий, – не убивайте себя! Беде помочь еще можно… Если Рогачев…
Ольга Ивановна вздрогнула и выпрямилась.
– Если Рогачев, – продолжал Василий, значительно взглянув на Ольгу Ивановну, – вообразил, что может безнаказанно опозорить честное семейство…
Ольге Ивановне стало страшно.
– В моем доме, – простонала Анна Павловна.
– Успокойтесь, матушка. Он воспользовался ее неопытностью, ее молодостью, он… Вы что-то хотите сказать? – прибавил он, увидя, что Ольга порывается к нему…
Ольга Ивановна упала в кресло.
– Я сейчас еду к Рогачеву. Я заставлю его жениться сегодня же. Будьте уверены, я не позволю ему насмехаться над нами…
– Но… Василий Иванович… вы… – прошептала Ольга.
Он долго и холодно посмотрел на нее. Она замолчала снова.
– Матушка, дайте мне слово не беспокоить ее до моего приезда. Посмотрите – она едва жива. Да и вам надобно отдохнуть. Надейтесь на меня; я отвечаю за все; во всяком случае, подождите моего возвращения. Повторяю вам – не убивайте ни ее, ни себя – и положитесь на меня.
Он приблизился к дверям и остановился.
– Матушка, – сказал он, – пойдемте со мной, оставьте ее одну, прошу вас.
Анна Павловна встала, подошла к иконе, положила земной поклон и тихо последовала за сыном. Ольга Ивановна молча и неподвижно проводила ее глазами. Василий проворно вернулся, схватил ее за руку, шепнул ей на ухо: «Надейтесь на меня и не выдайте нас, – и тотчас удалился… – Бурсье, – закричал он, спускаясь быстро вниз по лестнице, – Бурсье!..»
Через четверть часа он уже сидел в коляске с своим слугой.
В этот день старика Рогачева не было дома. Он поехал в уездный город закупать мухояру на кафтаны своим челядинцам. Павел Афанасьевич сидел у себя в кабинете и рассматривал коллекцию полинявших бабочек. Приподняв брови и вытянув губы, он осторожно переворачивал булавкой хрупкие крылышки «ночного сфинкса», как вдруг почувствовал у себя на плече небольшую, но тяжелую руку. Он оглянулся – перед ним стоял Василий.
– Здравствуйте, Василий Иванович, – проговорил он не без некоторого изумления.
Василий посмотрел на него и сел перед ним на стул.
Павел Афанасьевич улыбнулся было… да взглянул на Василья, опустился, раскрыл рот и сложил руки.
– А скажите-ка, Павел Афанасьевич, – заговорил вдруг Василий, – скоро ли вы намерены сыграть свадебку?
– Я?.. скоро… конечно… я, с моей стороны… впрочем, как вы и ваша сестрица… я, с моей стороны, готов хоть завтра.
– Прекрасно, прекрасно. Вы человек весьма нетерпеливый, Павел Афанасьевич.
– Как это-с?
– Слушайте, – прибавил Василий Иванович, вставая, – я все знаю; вы меня понимаете, и я вам приказываю без отлагательства, завтра же жениться на Ольге.
– Позвольте, позвольте, однако ж, – возразил Рогачев, не поднимаясь с места, – вы мне приказываете? Я сам искал руки Ольги Ивановны, и мне нечего приказывать… признаюсь, Василий Иванович, я вас что-то не понимаю.
– Не понимаешь?
– Нет, право, не понимаю-с.
– Даешь ты мне слово жениться на ней завтра же?
– Да помилуйте, Василий Иванович… не сами ли вы неоднократно откладывали нашу свадьбу? Без вас она бы уже давно состоялась. И теперь я и не думаю отказываться. Что же значат ваши угрозы, ваши настоятельные требования?
Павел Афанасьевич отер пот с лица.
– Даешь ли ты мне слово? говори: да или нет? – повторил с расстановкой Василий.
– Извольте… даю-с, но…
– Хорошо. Помни же… А она во всем призналась.
– Кто призналась?
– Ольга Ивановна.
– Да в чем призналась?
– Да что вы передо мной-то притворяетесь, Павел Афанасьевич? Я ведь вам не чужой.
– В чем я притворяюсь? Я вас не понимаю, не понимаю, решительно не понимаю. В чем могла Ольга Ивановна признаться?
– В чем? Вы мне надоели! Известно в чем.
– Убей меня бог…
– Нет, я тебя убью – если ты на ней не женишься… понимаешь?
– Как!.. – Павел Афанасьевич вскочил и остановился перед Васильем. – Ольга Ивановна… вы говорите…
– Ловок, братец, ты ловок, признаюсь, – Василий с улыбкой потрепал его по плечу, – даром что на вид смирен…
– Боже мой, боже!.. Вы меня с ума сводите… Что вы хотите сказать, объяснитесь, ради бога!
Василий нагнулся к нему и шепнул ему что-то на ухо.
Рогачев вскрикнул:
– Как?.. я?
Василий топнул ногой.
– Ольга Ивановна? Ольга?..
– Да… ваша невеста…
– Моя невеста… Василий Иванович… она… она… да я ж ее и знать не хочу! – закричал Павел Афанасьевич. – Бог с ней совсем! за кого вы меня принимаете? Обмануть меня – меня обмануть… Ольга Ивановна, не грешно вам, не совестно вам… (Слезы брызнули у него из глаз.) Спасибо вам, Василий Иванович, спасибо… А я ее и знать теперь не хочу! не хочу! не хочу! и не говорите… Ах, мои батюшки – вот до чего я дожил! Хорошо же, хорошо!
– Полно вам ребячиться, – заметил хладнокровно Василий Иванович. – Помните, вы мне дали слово: завтра свадьба.
– Нет, этому не бывать! Полноте, Василий Иванович, опять-таки скажу вам – за кого вы меня принимаете? много чести: покорно благодарим-с. Извините-с.
– Как угодно! – возразил Василий. – Доставайте шпагу.
– Как шпагу… зачем шпагу?
Василий вынул свою французскую тонкую, гибкую шпагу и слегка согнул ее об пол.
– Вы хотите… со мной… драться?..
– Именно.
– Но, Василий Иванович, помилуйте, войдите в мое положение. Как же я могу, посудите сами, после того, что вы мне сказали… я честный человек, Василий Иванович, я дворянин.
– Вы дворянин, вы честный человек – так извольте же со мной драться.
– Василий Иванович!
– Вы, кажется, робеете, господин Рогачев?
– Я вовсе не робею, Василий Иванович. Вы думали запугать меня, Василий Иванович. Вот, дескать, я его пугну, он и струсит, он на все тотчас и согласится… Нет, Василий Иванович, я такой же дворянин, как и вы, хотя воспитания столичного не получил действительно, и запугать вам меня не удастся, извините.
– Очень хорошо, – возразил Василий, – где же ваша шпага?
– Ерошка! – закричал Павел Афанасьевич.
Вошел человек.
– Достань мне шпагу – там, ты знаешь, на чердаке… поскорей…
Ерошка вышел. Павел Афанасьевич вдруг чрезвычайно побледнел, торопливо снял шлафрок, надел кафтан рыжего цвета с стразовыми большими пуговицами… намотал на шею галстух… Василий глядел на него и перебирал пальцами правой руки.
– Так что ж? драться нам, Павел Афанасьевич?
– Драться так драться, – возразил Рогачев и торопливо застегнул камзол.
– Эй, Павел Афанасьевич, послушайся моего совета: женись… что тебе… А я, поверь мне…
– Нет, Василий Иванович, – перебил его Рогачев. – Вы меня, я знаю, либо убьете, либо изувечите; но чести своей я терять не намерен, умирать так умирать.
Ерошка вошел и трепетно подал Рогачеву старенькую шпажонку в кожаных, истресканных ножнах. В то время все дворяне носили шпаги при пудре; но степные помещики пудрились раза два в год. Ерошка отошел к дверям и заплакал. Павел Афанасьевич вытолкал его вон из комнаты.
– Однако, Василий Иванович, – заметил он с некоторым смущением, – я не могу сейчас с вами драться: позвольте отложить нашу дуэль до завтра; батюшки нет дома; да и дела мои, на всякий случай, не худо привести в порядок.
– Вы, я вижу, опять начинаете робеть, милостивый государь.
– Нет, нет, Василий Иванович; но посудите сами…
– Послушайте, – закричал Лучинов, – вы меня выводите из терпенья… Или дайте мне слово тотчас жениться, или деритесь… или я вас прибью палкой, как труса, понимаете?
– Пойдемте в сад, – отвечал сквозь зубы Рогачев.
Но вдруг дверь растворилась, и старая няня Ефимовна, вся растрепанная, ворвалась в комнату, упала перед Рогачевым на колени, схватила его за ноги…
– Батюшка ты мой! – завопила она, – дитятко ты мое… что ты такое затеял? не погуби нас, горемычных, батюшка! Ведь он тебя убьет, голубчик ты мой! Да прикажи нам только, прикажи, мы его, озорника этакого, шапками закидаем… Павел Афанасьевич, дитятко ты мое, побойся бога!
В дверях показалось множество бледных и встревоженных лиц… показалась даже рыжая борода старосты…
– Пусти меня, Ефимовна, пусти! – пробормотал Рогачев.
– Не пущу, родимый, не пущу. Что ты это, батюшка, что ты? Да что скажет Афанасий-то Лукич-то? Да он нас всех с бела света сгонит… А вы что стоите? Возьмите-ка незваного гостя под ручки, да и выпроводите его вон из дому, чтобы духа его не было…
– Рогачев! – грозно вскрикнул Василий Иванович.
– Ты с ума сошла, Ефимовна, ты меня позоришь, помилуй… – проговорил Павел Афанасьевич. – Ступай, ступай себе с богом, и
