привезла с собою Афанасия Матвеича, в белом галстухе, и что князь уже проснулся, но еще не выходил вниз к гостям, Павел Александрович, не говоря ни слова, поднялся наверх к дядюшке. В эту минуту он был именно в том расположении духа, когда человек слабого характера в состоянии решиться на какую-нибудь ужасную, злейшую пакость, из мщения, не думая о том, что, может быть, придется всю жизнь в том раскаиваться.

Войдя наверх, он увидел князя, сидящего в креслах, перед дорожным своим туалетом и с совершенно голою головою, но уже в эспаньолке и в бакенах. Парик его был в руках седого, старинного камердинера и любимца его, Ивана Пахомыча. Пахомыч глубокомысленно и почтительно его расчесывал. Что же касается до князя, то он представлял из себя очень жалкое зрелище, еще не очнувшись после давешней попойки. Он сидел, как-то весь опустившись, хлопая глазами, измятый и раскисший, и глядел на Мозглякова, как будто не узнавая его.

– Как ваше здоровье, дядюшка? – спросил Мозгляков.

– Как… это ты? – проговорил наконец дядюшка. – А я, брат, немножко заснул. Ах, боже мой! – вскрикнул он, весь оживившись, – ведь я… без па-рика!

– Не беспокойтесь, дядюшка! я… я вам помогу, если вам угодно.

– А вот ты и узнал теперь мой секрет! Я ведь говорил, что надо дверь за-пи-рать. Ну, мой друг, ты должен не-мед-ленно дать мне свое честное сло-во, что не воспользуешься моим секретом и никому не скажешь, что у меня волосы нак-лад-ные.

– О, помилуйте, дядюшка! неужели вы меня считаете способным на такую низость! – вскричал Мозгляков, желая угодить старику для… дальнейших целей.

– Ну да, ну да! И так как я вижу, что ты благородный человек, то уж так и быть, я тебя у-див-лю… и открою тебе все мои тай-ны. Как тебе нравятся, мой милый, мои у-сы?

– Превосходные, дядюшка! удивительные! как могли вы их сохранить так долго?

– Разуверься, мой друг, они нак-лад-ные! – проговорил князь, с торжеством смотря на Павла Александровича.

– Неужели? Поверить трудно. Ну, а бакенбарды? Признайтесь, дядюшка, вы, верно, черните их?

– Черню? Не только не черню, но и они совершенно искусственные!

– Искусственные? Нет, дядюшка, воля ваша, не верю. Вы надо мною смеетесь!

– Parole d’honneur, mon ami![48 — Честное слово, мой друг! (франц.)] – вскричал торжествующий князь, – и предс-тавь себе, все, реши-тельно все, так же как и ты, обма-ны-ваются! Даже Степанида Матвеевна не верит, хотя сама иногда их нак-ла-ды-вает. Но я уверен, мой друг, что ты сохранишь мою тайну. Дай мне честное слово…

– Честное слово, дядюшка, сохраню. Повторяю вам: неужели вы меня считаете способным на такую низость?

– Ах, мой друг, как я упал без тебя сегодня! Феофил меня опять из кареты вы-валил.

– Вывалил опять! когда же?

– А вот мы уже к мо-нас-тырю подъезжали…

– Знаю, дядюшка, давеча.

– Нет, нет, два часа тому назад, не бо-лее. Я в монастырь поехал, а он меня взял да и вывалил; так на-пу-гал, – даже теперь сердце не на месте.

– Но, дядюшка, ведь вы почивали! – с изумлением проговорил Мозгляков.

– Ну да, почивал… а потом и по-е-хал, впрочем, я… впрочем, я это, может быть… ах, как это странно!

– Уверяю вас, дядюшка, что вы видели это во сне! Вы преспокойно себе почивали, с самого послеобеда.

– Неужели? – И князь задумался. – Ну да, я и в самом деле, может быть, это видел во сне. Впрочем, я все помню, что я видел во сне. Сначала мне приснился какой-то престрашный бык с рогами; а потом приснился какой-то про-ку-рор, тоже как будто с ро-гами…

– Это, верно, Николай Васильевич Антипов, дядюшка.

– Ну да, может быть, и он. А потом Наполеона Бона-парте видел. Знаешь, мой друг, мне все говорят, что я на Наполеона Бона-парте похож… а в профиль будто я разительно похож на одного старинного папу? Как ты находишь, мой милый, похож я на па-пу?

– Я думаю, что вы больше похожи на Наполеона, дядюшка.

– Ну да, это en-face.[49 — анфас (франц.)] Я, впрочем, и сам то же думаю, мой милый. И приснился он мне, когда уже на острове сидел, и, знаешь, какой разговорчивый, разбитной, ве-сельчак такой, так что он чрез-вы-чайно меня позабавил.

– Это вы про Наполеона, дядюшка? – проговорил Павел Александрович, задумчиво смотря на дядю. Какая-то странная мысль начинала мелькать у него в голове, – мысль, в которой он не мог еще себе самому дать отчета.

– Ну да, про На-по-леона. Мы с ним все про философию рассуждали. А знаешь, мой друг, мне даже жаль, что с ним так строго поступили… анг-ли-чане. Конечно, не держи его на цепи, он бы опять на людей стал бросаться. Бешеный был человек! Но все-таки жалко. Я бы не так поступил. Я бы его посадил на не-о-би-таемый остров…

– Почему же на необитаемый? – спросил Мозгляков рассеянно.

– Ну, хоть и на о-би-таемый, только не иначе, как благоразумными жителями. Ну и разные разв-ле-чения для него устроить: театр, музыку, балет – и все на казенный счет. Гулять бы его выпускал, разумеется, под присмотром, а то бы он сейчас у-лиз-нул. Пирожки какие-то он очень любил. Ну, и пирожки ему каждый день стряпать. Я бы его, так сказать, о-те-чески содержал. Он бы у меня и рас-ка-ялся…

Мозгляков рассеянно слушал болтовню полупроснувшегося старика и грыз ногти от нетерпения. Ему хотелось навести разговор на женитьбу, – он еще сам не знал зачем; но безграничная злоба кипела в его сердце. Вдруг старичок вскрикнул от удивления.

– Ах, mon ami! Я ведь тебе и забыл ска-зать. Представь себе, я ведь сделал сегодня пред-ло-жение.

– Предложение, дядюшка? – вскричал Мозгляков, оживляясь.

– Ну да, пред-ло-жение. Пахомыч, ты уж идешь? Ну, хорошо. C’est une charmante personne…[50 — Это прелестное создание (франц.)] Но, признаюсь тебе, милый мой, я поступил необ-ду-манно. Я только теперь это ви-жу. Ах, боже мой!

– Но позвольте, дядюшка, когда же вы сделали предложение?

– Признаюсь тебе, друг мой, я даже и не знаю наверное когда. Не во сне ли я видел и это? Ах, как это, од-на-ко же, стран-но!

Мозгляков вздрогнул от восторга. Новая идея блеснула в его голове.

– Но кому, когда вы сделали предложение, дядюшка? – повторил он в нетерпении.

– Хозяйской дочери, mon ami… cette belle personne…[51 — этой прелестной особе (франц.)] впрочем, я забыл, как ее зо-вут. Только, видишь ли, mon ami, я ведь никак не могу же-нить-ся. Что же мне теперь делать?

– Да, вы, конечно, погубите себя, если женитесь. Но позвольте мне вам сделать еще один вопрос, дядюшка. Точно ли вы уверены, что действительно сделали предложение?

– Ну да… я уверен.

– А если все это вы видели во сне, так же как и то, что вы другой раз вывалились из кареты?

– Ах, боже мой! И в самом деле, может быть, я и это тоже видел во сне! так что я теперь и не знаю, как туда по-ка-заться. Как бы это, друг мой, узнать на-вер-но, каким-нибудь по-сто-рон-ним образом: делал я предложение иль нет? А то, представь, каково теперь мое положение?

– Знаете что, дядюшка? Я думаю, и узнавать нечего.

– А что?

– Я наверно думаю, что вы видели это во сне.

– Я сам то же думаю, мой ми-лый, тем более что мне часто снятся по-доб-ные сны.

– Вот видите, дядюшка. Представьте же себе, что вы немного выпили за завтраком, потом за обедом и, наконец…

– Ну да, мой друг; именно, может быть, от э-то-го.

– Тем более, дядюшка, что, как бы вы ни были разгорячены, вы все-таки никаким образом не могли сделать такого безрассудного предложения наяву. Сколько я вас знаю, дядюшка, вы человек в высшей степени рассудительный и…

– Ну да, ну да.

– Представьте только одно: если б узнали это ваши родственники, которые и без того дурно расположены к вам, – что бы тогда было?

– Ах, боже мой! – вскрикнул испуганный князь. – А что бы тогда было?

– Помилуйте! да они закричали бы все в один голос, что вы сделали это не в своем уме, что вы сумасшедший, что вас надо под опеку, что вас обманули, и, пожалуй, посадили бы вас куда-нибудь под надзор.

Мозгляков знал, чем можно было напугать старика.

– Ах, боже мой! – вскричал князь, дрожа как лист. – Неужели бы посадили?

– И потому рассудите, дядюшка: могли ли бы вы сделать такое безрассудное предложение наяву? Вы сами понимаете свои выгоды. Я торжественно утверждаю, что вы все это видели во сне.

– Непременно во сне, неп-ре-менно во сне! – повторял напуганный князь. – Ах, как ты умно рассудил все это, мой ми-лый! Я душевно тебе благодарен, что ты меня вра-зу-мил.

– А я ужасно рад, дядюшка, что с вами сегодня встретился. Представьте себе: без меня вы бы действительно могли сбиться, подумать, что вы жених, и сойти туда женихом. Представьте, как это опасно!

– Ну да… да, опасно!

– Вспомните только, что этой девице двадцать три года; ее никто не хочет брать замуж, и вдруг вы, богатый, знатный, являетесь женихом! да они тотчас ухватятся за эту идею, уверят вас, что вы и в самом деле жених, и женят вас, пожалуй, насильно. А там и будут рассчитывать, что, может быть, вы скоро умрете.

– Неужели?

– И наконец, вспомните, дядюшка: человек с вашими достоинствами…

– Ну да, с моими достоинствами…

– С вашим умом, с вашею любезностию…

– Ну да, с моим умом, да!..

– И наконец, вы – князь. Такую ли партию вы бы могли себе сделать, если б действительно почему-нибудь нужно было жениться? Подумайте только, что скажут ваши родственники?

– Ах, мой друг, да ведь они меня совсем заедят! Я уж испытал от них столько коварства и злобы… Представь себе, я подозреваю, что они хотели посадить меня в су-мас-шедший дом. Ну, помилуй, мой друг, сообразно ли это? Ну, что б я там стал делать… в сумас-шедшем-то доме?

– Разумеется, дядюшка, и потому я теперь не отойду от вас, когда вы сойдете вниз. Там теперь гости.

– Гости? Ах, боже мой!

– Не беспокойтесь, дядюшка, я буду при вас.

– Но как я тебе благо-да-рен, мой милый, ты просто спаситель мой! Но знаешь ли что? Я лучше уеду.

– Завтра, дядюшка, завтра, утром, в семь часов. А сегодня вы при всех откланяйтесь и скажите, что уезжаете.

– Непременно уеду… к отцу Мисаилу… Но, мой друг, ну, как они меня там сос-ва-тают?

– Не бойтесь, дядюшка, я буду с вами. И наконец, что бы вам ни говорили, на что бы вам ни намекали, прямо говорите, что вы все это видели во сне… так, как оно и действительно было.

– Ну да, неп-ре-менно во сне! только, знаешь, мой друг, все-таки это был пре-оча-ро-ва-тельный сон! Она удивительно хороша собой и, знаешь, такие формы…

– Ну прощайте, дядюшка, я пойду вниз, а вы…

– Как! так ты меня одного оставляешь! – вскричал князь в испуге.

– Нет, дядюшка, мы сойдем только порознь: сначала я, а потом вы. Это будет лучше.

– Ну, хо-ро-шо. Мне же, кстати, надобно записать одну мысль.

– Именно, дядюшка, запишите вашу мысль, а потом приходите, не мешкайте. Завтра же