у людей не было никаких средств противиться им. Любое оружие тут ни к чему, ибо они были неуязвимы для материального воздействия по целому ряду причин. Я не демонолог, — добавил Иллион. — Те знали все детали. Трудно сказать, как их присутствие проявилось. Короче говоря, их главное воздействие было непосредственно на жизнь: на разум, на психику, на сознание. Человечество просто обезумело от такого нападения, сумасшествия, причем необычное, чудовищное стало массовым. Род людской, наверное, погиб бы, если бы не прямое вмешательство высших сил. Оно спасло нас. Все подробности этих событий засекречены в высшей мере, от них веет такой жутью, которой человеческий разум не может вместить. Контакт с потусторонними мирами дорого обошелся человечеству. Это вам не бред о несуществующих инопланетянах, которым кормили род людей начиная с ХХ века. Это реальность, о которой знала и предупреждала древняя традиция, еще до Рождества Христова.
Валентин слушал это, погружаясь в легкий транс, и, очнувшись, спросил:
— Что же произошло потом, хотя бы в общих чертах?! И почему сейчас у вас люди стремятся познать бесов?! После такого урока?!
— Молодой человек, — произнес Иллион, — мы опытнее вас на несколько тысячелетий… Извольте сначала выпить вот эту полную кружку «бюво» — только тогда вы сможете понять, что я вам поведаю.
Валентин машинально хлебнул «бюво», причем сразу полкружки.
— Так слушайте. Во-первых, черти, которые окружают сейчас наш мир, — это совсем не те черти, которые в свое время ворвались во владения рода человеческого. Те были демоны со своими целями и жесткие до такой степени, что наши бандиты, головорезы и убийцы — просто девочки из благородных семейств по сравнению с их манерами.
— Но какие же у них были цели?
— Молодой человек, вы слишком мало пьете, иначе вы бы догадались о том, что может сказать червяк по имени человек о целях существ, продолжительность жизни которых тянет на миллионы лет по нашим понятиям и которые управляют целыми мирами!
Танира вступилась за людей:
— Но человек, по крайней мере раньше, мог реально осуществить свое полное единство, если не тождественность с Богом. Так учил меня мой отец.
— Да, это уникальное, единственное и великое превосходство червяка. Бог дал возможность последнему стать первым! Но, Танира, я хочу ответить молодому человеку. Мы должны о нем заботиться.
— Благодарю, — скромно, но не скрывая иронии, ответил Валентин. Правда, ирония была направлена в никуда.
— Так вот, — продолжал Иллион, — нынешние бесы — совсем другой народ. Крайне веселый, дикий и явно без царя в голове. Люди это чувствуют и потому тянутся к ним. Кроме того, об уроке они не имеют никакого представления — ведь все засекречено. За раскрытие народу даже намека — четвертуют и потом мочатся на безрукий и безногий труп негодяя. Но люди не понимают, что черт есть черт, даже если он веселый. Он может, несмотря на свой оптимизм, проявить себя самым жутким образом. Кроме того, вообще подозрительно, что этим тварям нужно у ворот погибающего мира? Типические демоны давно ушли от нас — с нас ведь взять нечего. А эти черти — труположники. Они так и вьются вокруг, пугая невинных духов природы.
— Вот вам, Валентин, и весь расклад про наших чертей, — заметил Вагилид.
— Но я не ответил на другой вопрос, маэстро Вагилид! — взвился Иллион. — Что произошло потом, после вторжения!
— На это нам трудно ответить, — как-то человечно, как будто на дворе стоял XIX век, ответил Вагилид и вздохнул. — Все, что известно, а известны все-таки обрывки, то, что осталось после конца, — все это запрятано в подземелья, напоминающие ад. Есть предположение, что опять наступил покой и смирение и некая уверенность даже. Вообще упадки сменились подъемом и так далее, циклически.
— Да, но о самой драме Конца кое-что проникло…
— В общих чертах, Иллион, — возразил Вагилид, — произошло страшное столкновение двух противоположных сил, и обе они были за человечество. Одна — та, которая вам известна, Валентин, из вашей духовной традиции. Она стремилась реализовать «новое небо и новую землю» для человека, иными словами, покончить с падшим человечеством и перевести его на другой уровень космогонического бытия. Это похоже на Страшный суд. Другая, и тоже совсем не демоническая, хотела продолжить существование данного человечества, дать физическое бессмертие людям и создать некий компромисс между духовным началом в человеке и его физическим бытием. Как видно, задача была грандиозная, но ее достижение лопнуло, ибо, как писал ваш поэт, Валентин, «все на свете относительно, кроме промысла Господнего». Промысел, конечно, превзошел титанические усилия… Как это называлось у вас, Валентин… да, Антихриста. Но это было последнее, страшное столкновение. В основе ожиданий от Антихриста лежал все-таки обман или самообман, как угодно, ибо физическое бессмертие — это абсурд, поскольку сам физический мир легко разрушаем. Он не принадлежит вечности. Вот все, что мы знаем, — опять вздохнул Вагилид, — может быть, есть еще что-то, но тсс… мы больше ничего о нем не ведаем.
И Танира тоже по-русски приложила руку к губам:
— Тсс… тсс.
И потом не промолчала:
— Я тайно воспитывалась в детстве на этом языке… благодаря отцу…
— Да, физический мир — не бессмертен. Он разрушаем, изменчив, какая тут Вечность, — грустно протянул Валентин. — Но все-таки конец мира, пусть только этого мира — ужасен!
Иллион расхохотался:
— Бросьте, Валентин. Вы не доучились еще в ваше благодатное время! — Он хлебнул «бюво» и продолжал: — Для меня конец мира — это праздник, ну, подумайте сами, что тут ужасного?! Один мираж сменится другим, и только. Человеческая душа несоизмеримо больше, чем все миры, вместе взятые, включая и те, где нет никакого зла. Заметьте, я говорю «человеческая душа», не «человек». Потому что только маленький ее аспект проявлен в людях как в физических существах. Человек может быть ничтожен, но человеческая душа в целом — божественна. Чего же нам бояться? Конца какого-то мира, ставшего нелепым и ненужным? Конечно, люди могут не осуществлять, не реализовывать божественную часть своей души, прозевать ее и даже провалиться в ад… но к нам это не относится. К тому же и ад не вечен.
— Людей жалко, — мрачно сказал Валентин, и Танира подтвердила это кивком своей нежной головы.
— Да, для них хуже, если падший мир будет тянуться и тянуться… Тем больше мрачности они находят в себе, — сказал Вагилид.
— Зато здесь погулять можно вволю… перед адом-то или полуадом, — хохотнул Иллион. — Эх, конечный результат мы не знаем или полузнаем. Выпьем, друзья, за всех существ на земле!
— Лучезарный хохотун ты наш, Иллион, — ответила Танира. — Ну, выпьем за праздник!
Они разошлись к вечеру. Танира нежным движением руки указала Валентину на дверь и сама вошла. Они оказались в спальне. Широкая кровать, рядом кресло, пышненькие подушки. Да, в этом ничего не изменилось за тысячелетия. Но странно — низкие потолки, рисунки крылатых чудовищ на стенах около такой уютной кроватки. На полу — изображение змеи. Нет, XXI веком здесь и не пахло.
Танира шепнула:
Но внезапный прилив страсти вместе с ощущением тайны овладел Валентином. Не помня себя — кто он? Человек? Бред? Или он просто умер? — Валентин бросился целовать Таниру. Та прильнула к нему. Поцелуи обожгли его. Кто она? Женщина? Богиня ада? Сама женственность перед смертью? Он целовал ее, почти обезумев. Да, да, она женщина, нежная, красивая, словно сотканная из сновидений. Но у этого сновидения есть плоть, и она трепещет. Почему она дрожит? Это страсть или страх? Чего она боится? Его? Конца мира? Скорее, скорее. И наконец — они на ложе. И он познал ее.
Утром он очнулся. Танира лежала рядом. Глаза были закрыты, губы нежны, как последний цветок… Да, он познал женщину конца мира. У нее такая же плоть, как тысячелетия назад, но есть что-то неуловимое… в самой плоти. Что? Запах? Нет. Пожалуй, что-то бесконечно нежное и беспомощное. Но ведь она — убийца, она убивала, допустим, защищая себя. Таков здесь закон. Нет, он не в силах определить это неуловимое. Может быть, ему просто кажется? Его мозг сожжен этим перемещением? Вот она перед ним, обнаженная, спящая, любимая и чужая. Чужая не в обычном смысле, нет, она любимая, даже родная, но печать пространства и времени… Немыслимые тысячелетия… Печать того, чего мы не знаем и никогда не узнаем.
Танира открыла глаза, улыбнулась. Но улыбка была странней, чем улыбка Джоконды. Он опять бросился ее целовать. Эти голубые жилочки, биение, кожа нежнее самой нежности — и это все перед концом мира. В исступлении целуя каждую ее ямочку, каждый изгиб, каждый пальчик, он бормотал про себя, бормотал, шептал самому себе: «Это женщина конца мира, это все перед концом света. Она — последняя женщина на земле». Танира читала его мысли и только улыбалась в ответ, осторожно поглаживая его.
Наконец они успокоились. Дремали, усталые. И вдруг Валентин, точно молния прошла по нему, чуть-чуть приподнялся и спросил несколько резко:
— Скажи, Танира, откуда, каким образом ты так хорошо знаешь русский язык? Ты говоришь, как русская. Это невозможно! Немыслимо, невозможно так выучить наш язык в том далеком мире, в котором ты жила. Ты можешь объяснить?! Не ссылайся только на отца. Как я об этом не подумал раньше… Тут у вас ум просто отключается…
Танира рассмеялась.
— Ты встревожен? Напуган? Думаешь, что я дьяволица? Или, наоборот, человек, русская, подброшенная сюда из России?!
Она поцеловала Валентина.
— Нет, я не русская, я — ауфирка. Я овладела вашим языком, а теперь и моим, не зубрежкой, не только обучением, а еще с помощью специального магического искусства.
Валентин изумился. Это опять рассмешило Таниру.
— Мой милый, любимый. За тысячелетия, отделяющие нас друг от друга, точно сейчас и нельзя установить, человечество здорово изменилось и приобрело новые знания. Кое-что, пусть немного, досталось и нам, ауфирцам, сохранилось после Конца. К тому же язык — это великое древнее искусство, как ты должен знать, а не происки дьявола. Ваши египтяне, да и другие в свое время передвигали горы, гигантские камни и строили пирамиды с помощью магии слова.
Валентин вспомнил кое-какие тексты и притих. Танира привстала:
— Серьезно, Валентин, если ты войдешь в нашу жизнь, тебе придется столкнуться со многими явлениями. Ауфирцы вовсе не такой простой народ, как тебе кажется. Но ты же войдешь в нашу жизнь? — Танира радостно посмотрела на него. — Войди!
— Конечно, войду! — чуть не вскричал Валентин. — Я люблю тебя!
— И я
