жизней, быть гонимым огнем безумной, беспощадной кармы и в конце концов лопнуть, как водяной рак? Не будь вселенским идиотом, сынок.
Лицо Вита вытянулось, он никогда не считал себя идиотом.
— Ты знаешь, что такое поэзия, Вит?
— Нет.
— Так и быть, я прочту тебе нечто, называй как хочешь. Это пришло из далеких древних времен. Очень короткое. В переводе на наш язык, конечно. Слушай:
Знают трое о тайне ада,
А тебе без креста полезно.
Нам не душ и не блуда надо,
Только верных имен из бездны.
— Ты понял что-нибудь?
— Нет.
— Правильно. Если бы ты понял, что стоит за этими стихами и о каких именах идет речь, у меня появилась бы надежда. Но я боюсь, что ты безнадежен.
Крамун нажал кнопку. Вошли двое.
Вит завизжал, но двое были очень крепки. Вит вдруг прекратил кричать, и они в безмолвии потащили его, согласно отданному заранее приказу.
Крэк, содрогаясь, подходил к скромной приемной, которую ему указали. Принимать его должна была некто Армана. Какое место она занимала в окружении Крамуна, Крэк не знал. Не знал и Зурдан. Но судя по тому, как отнеслись к просьбе Зурдана принять Крэка по делу омста, — не было сомнений, что позиция ее была чрезвычайной. Да и как иначе, если просит такое лицо, как Зурдан. То, что на таком чрезвычайном посту оказалась женщина, испугало Крэка больше всего. Он не ожидал такого.
«Женщина — начальник у Крамуна? — думал Крэк. — Да, это что-то зловещее. Мрак выполняют мужчины. Что же это за дама у Крамуна?! Несовместимо… Брр… Страшно. Презреть, значит, женскую природу, растоптать ее… Ну и баба! Только бы не умереть».
Но он не умер, увидев молодую, хорошенькую девушку лет 25, полную жизни и веселую.
Крэк сам был чаще всего веселый, но от ее веселости он совсем ошалел и робко присел на стул в огромной приемной Арманы.
За ее креслом у стены стояла изумительная, почти фантастическая статуя Крамуна. Он понял, что к ней обращались, как будто это был живой Крамун, до определенной степени, конечно. «Магия, известная еще с древнейших, так называемых античных времен, значит, практикуется и здесь», — подумал Крэк. Вообще о так называемых античных временах в Ауфири знали всего человек 5–6 не более, и Крэк в том числе. По всем меркам он был образованный человек, но сейчас образование привело его к ужасу: он не ожидал, что такая древняя изощренность применяется в Ауфири.
Девушка рассмеялась.
— Мы советуемся с его статуей, когда надо. Лично Крамуна можно редко видеть.
Оторопевший Крэк, бросив взгляд на статую, с мольбой посмотрел на девушку.
— Давайте познакомимся, — мило сказала она, — Армана. Но в порядке знакомства хочу вас спросить, — Армана улыбнулась. — Поймите, это нам надо знать, если мы будем заниматься омстом. Омст — не шутка, мало ли что может произойти! Вот документ, подпишите, какими сексуальными извращениями вы увлекались, дорогой? Я не имею в виду, конечно, женщин, мастурбацию, гомосексуализм и лошадность. Было ли что-нибудь серьезное?
Крэк продолжал торопеть. В сущности, он был чистый малый. Крэк подписал, Армана внимательно, но с рассеянкой посмотрела на него.
— Знаете, вы в этом плане совсем безобидный человек. Так бывает у мужчин с возрастом. Дети у нас гораздо опытнее и изощренней многих мужчин.
Крэк наконец возмутился:
— Насколько я безобиден, мадам, в этом отношении, надеюсь, к делу не относится. Меня прислал Зурдан, а Зурдан некомпетентных людей не посылает, тем более к Крамуну.
И он невольно посмотрел на статую.
— Конечно, конечно, — как будто спохватилась Армана. — Какой вы обидчивый все-таки. Если у вас не было ничего серьезного, уж не подумали ли вы, что я буду относиться к вам презрительно?! Уверяю вас, это чушь! Мы просто заполнили сексуальную анкету, что, в конце концов, формальная необходимость. Давайте приступим к делу.
«Дело» прошло стремительно и очень точно. Крэк отвечал на вопросы, не уклоняясь ни на шаг от продуманного. Армана согласно кивала головкой, но Крэк был настороже.
Закончив, Армана, улыбаясь, заявила:
— Мы ответим вам через четыре дня, сможете ли вы присоединиться к нашему проекту относительно омста. Будьте здоровы.
В ответ Крэк почувствовал слабость в ногах.
А когда вышел на улицу, его потянуло сплясать. И он сплясал. Никто от него, одинокого, не шарахался.
Глава 19
Валентин был принят в дом Таниры и Вагилида. Для него началась новая жизнь. Он даже забыл о конце мира. Вагилид, конечно, одобрил этот союз.
— Жалко только ребеночка рожать перед концом, — напомнил о себе Иллион.
Ему все прощалось, но Танира загадочно ответила:
— Как раз наоборот. Именно такой ребенок сейчас нужен.
В первые дни уютные маленькие происшествия следовали за происшествиями. Оказалось, у Вагилида появилась теперь прислуга. Несколько дней назад он перетащил из одной своей потаенной пещеры целую библиотеку.
Танира сначала испугалась, но Вагилид предупредил ее:
— С некоторых пор нам нечего бояться.
Глаза Таниры загорелись: «Неужели безопасность, долгожданная, родная? Конечно, Фурзд. Но, может быть, кто-то еще? А вдруг ловушка? Нет, отец никогда не ошибается, тем более в таком случае».
…Валентин, пьяный от счастья, тем не менее заинтересовался библиотекой.
— Отец запер ее, и ключ у него. Он пока не пускал туда даже меня, — извинилась Танира.
— И что там?
— Не знаю точно. Тайные манускрипты, книги, каким-то чудом сохранившиеся от вашего доисторического человечества, документы… Кстати, многое на русском языке… Заглянуть бы в свое время, но все зависит от отца.
Валентин не настаивал. Беспокоился он, правда, о встрече со своими. Как объяснить им? А что, собственно, объяснять?.. То, что здесь происходит, все равно необъяснимо.
Но Танира позаботилась: Валентин написал записку, что все с ним в порядке, и она через прислугу передала ее русским.
Однако надо было и самим съездить и объявиться.
В день, когда решено было поехать, встали рано. Иллион спал в отдельной комнатке, которую он называл дальней.
— Чем дальше, тем лучше, — говаривал он.
Собрались завтракать. Естественно, в Ауфири не было никаких брачных обрядов, не было и самого брака. Они называли это «долгожительством», а не «сожительством», в том случае, когда совместная жизнь тянется долго или предполагается, что будет так.
Валентин же был в растерянности в смысле обряда. Наконец все они решили, что в аду можно обойтись и молитвами, раз нет церквей. Вагилид одобрил. И молитвы были совершены на третий день их совместной жизни.
За завтраком первое, что предложил Вагилид, — как-нибудь выбрать подходящее время, чтобы безопасно проникнуть в христианскую пещеру в Неории и там освятить брак. Но предупредил о риске: единственное наказание за такое — смерть. Причем путем четвертования. Такая казнь предусмотрена для сторонников любой традиционной религии. Таковые то ли надежно прятались, то ли их практически не было.
— Мы придем туда, если Фурзд придет к власти, — ответила Танира, — и если там действительно остались христиане.
— Считалось, что человек пять, но это было давно, — вставил Иллион.
В остальном завтрак прошел вне тревожных тем, но наконец Валентин высказался, что на него временами нападает состояние, которое он даже не может выразить словами. Все, что произошло с ним, и все, что он видит вокруг, кажется ему, нет, не сном, но чем-то совершенно ирреальным. Более того, ирреальным становится его собственное сознание. Причем это слово «ирреальное» лучше других, но и оно очень приблизительно касается того, что с ним бывает.
— Это приступы инобытия, мой друг, — печально пояснил Вагилид. — Что же вы раньше молчали об этом? Это очень опасно!
— В чем опасность?! — встревожилась Танира.
— Это грозит не безумием, а неким отпадом из так называемой реальной жизни. Человек становится носителем инобытия.
— Ну, вы ошеломили. Впрочем, да. Но эти приступы у меня все реже и реже. А с тех пор, как я с Танирой, — нет даже намека на это… Но я чувствовал, что это ведет в пропасть, в бездну, в провал… нет, все не то… в извращенное бытие… не знаю, как сказать.
— Извращенное бытие — это хорошо, — засмеялась Танира. — Мы сыты по горло неизвращенным, возьми меня туда.
— Без шуток, — сурово сказал Вагилид. — Валентин, я пороюсь в своей библиотеке, надеюсь, найду, как защитить вас от этого…
— А я говорю, больше такого не будет, — настоял Валентин.
Иллион внезапно захохотал:
— У меня было такое. Еще почище, — окончив хохотать, брякнул он. — Правильно вы говорите, Валентин, описать нельзя. Как можно мыслью, сознанием описать то, что происходит внутри них? Но у нас в Неории все возможно.
— Все-таки опишите, Иллион, опишите. Нас так мало осталось среди этой, как вы выразились, внешней тупости.
— И, — засмеялась Танира, но смех был счастливый, не сквозь слезы, как обычно, понятно почему.
— Хорошо, хорошо, — согласился Иллион. — Могу, но только косвенно, очень косвенно. Попался мне в каких-то доисторических архивах стишок. Разобрался, перевел, слушайте:
Предсмертный рев
Гиппопотама
Мне душу ранит по ночам.
Моя душа пришла из рая,
И вот те на гиппопотам!
Стих был принят одобрительно, если не восторженно.
— И вот, когда я вспоминаю, что моя душа пришла из рая, но я вижу и тоже слышу предсмертный рев мира сего — тогда со мной и произошло раза три то, что невозможно описать.
— Какой вы молодец, Иллион, — вставила Танира. — Безусловно, молодец. И раз наша душа пришла из рая, то она туда и вернется! Так что все к лучшему!
— Ура! — не выдержал Валентин.
— Так что выпьем на дорожку, — предложил Иллион. — Мне тоже хочется повидать русских.
И они все четверо помчались на длинной нелеповатой машинке последних времен — туда, к русским.
Глава 20
Потаповы и Сергей встретили Таниру и Валентина, конечно, с радостью, но когда они услышали о женитьбе, то с такой же радостью остолбенели. Правда, Потаповы по-своему, а Сережа Томилин — по-своему.
Сергей, собственно, решил, что дело идет на поправку, раз установлена такая взаимосвязь ауфирки с русским. «Нам же будет легче, — подумал он, — да и за Валентина радостно.
Потаповы как-то колебались.
— А как же церковь-то? — робко спросила Полина Васильевна.
Тут уж даже Иван Алексеевич изумился:
— Золотце, — сказал, — какие же в аду церкви? Призадумайся-ка!
Полина Васильевна призадумалась и ответила:
— Для Господа все возможно, особенно если уму непостижимо. Но по уму я согласна: какие уж тут храмы. А как вы-то обошлись? — спросила она у Валентина.
— Молитвами, мать, молитвами, — пояснил Валентин.
— Ну слава Богу. Только вот Танирочка-то крещеная или нет? Она ведь тут родилась, а я не пойму: в аду-то крестят?
— О святая простота! — не удержался Сергей.
— Почему? — перебил Валентин. — Вопрос по форме прост,
