сам черт не разберет.
— Неприятно все-таки, — сморщился Потапов. — Он приезжает к нам иногда осматривать нас. Никакого зла он нам не сделал пока…
Валентин так и ахнул. «Начинается», — подумал он.
На дворе уже стояло огромное чудовище, внешне мало похожее на автомобиль. Стражники роботообразно вывели всех пятерых пришельцев во двор и поставили в один ряд. В середине — Иван Алексеевич Потапов, а с правого боку от него — Потапова и Валентин. Сергея же поставили с левого боку, а потом Дашу. Сзади — крупно во-оруженные стражники. Оружие непонятно-неприятного вида, и к тому же устрашающее.
Повелителя (так уже называли его Потаповы) вынесли из автомобиля в кресле. Кресло было простенькое, что подчеркивало величие Правителя. Кресло почетно поставили перед нашими новоселами на вполне гармоничном для общения расстоянии. Четыре стражника, двое сбоку и двое позади, застыли как изваяния у кресла.
Валентин внешне тупо повиновался во всем, подобно остальным, но повиновение в основном выражалось в молчании. Молчали новоселы, молчали стражники, молчал и Повелитель, худой старик с лицом, похожим на отрешенное чучело. Повелитель тем не менее пристально вглядывался в своих арестованных пришельцев. Взгляд его не отрывался от их лиц, и внезапно Повелитель заплакал. Он плакал беззвучно, минут пять-шесть. Стражники не шелохнулись. Потом дал знак, кресло почтительно внесли в автомобиль, и тут же машина стремительно двинулась и скрылась. Пришельцы так и застыли на месте до тех пор, пока странный звук от автомобиля, похожий на крик птицы, не затих окончательно.
— Что это такое?! — вскрикнул наконец Валентин.
— Всегда так, — ответил Иван Алексеевич. — Он приезжает, смотрит на нас и плачет. Потом уезжает, ни одного слова, ничего больше.
— Никакого знака вообще, — пробормотал Сергей.
— Ну и Господь с ним, — прошептала, замешкавшись, Полина Васильевна. — Уехал, и слава Богу. Одному Творцу только известно, кто он такой. А мы люди простые. Не убили, и ладно.
* * *
…Чтобы скрасить существование, собрались все вместе в маленькой комнатушке, Бог знает на что рассчитанной.
Дашенька села у окошечка, как бывало в России, и окончательно задумалась. Она смирилась, слушаясь родителей, но ее еще детское сердце не признавало ада. Смотрела она вдаль, но и там не было ни России, ни царя-батюшки.
— Расскажите, не боясь правды-матки, Валентин, что случилось с Россией? Сергей говорит, что была революция и царя свергли. Неужто? — спросил тихо Потапов.
— Уж извини, Сережа, — вмешалась Полина Васильевна, — но никогда этому не поверю. Не могу поверить, и все. Чтоб свергнуть, свершить насилие над помазанником Божьим, который перед Богом и всем христианским миром отвечает за страну и правит ею? Не поверю. Какими же надо быть злодеями, чтоб нарушить то, что сам Бог установил.
Сергей осторожно шепнул Уварову:
— Только про расстрел не говори, ради Бога… Не добивай предков наших дорогих, жизнь нам давших.
— Что вы там шепчете, Сергей, пользуясь тем, что мы глуховаты малость? — пробурчал Иван Алексеевич.
Валентин был поставлен в тупик. Он мямлил, дергался и все ссылался на то, что XX век нашим драгоценным прабабушкам распознать трудно.
— Говорите прямо. Как будто вы перед самим Суворовым стоите, — рассердился наконец Иван Алексеевич.
— Знаете, война была, разруха, и так стало тяжело, что сам царь отказался от престола, — смутясь, ответил Валентин. — Но и тут, как коршуны, набросились делить власть…
Целых три дня прошло в таких разговорах.
— Отдана была светлая Россия Сатане, да мир заодно с нею, — закончил Сергей. — Я помню, как жили до этих событий 17-го года. Даже самый бедный народ был какой-то жизнерадостный, веселый, словно Светлая Пасха, когда двери домов были открыты для всех. А что не быть жизнерадостным, если в вечной жизни, после так называемой смерти, были уверены. Это же надо, за весь XIX век только человек десять казнили, приговорив к смерти.
— Да это мы сами знаем без вас, — опять осерчал Потапов. — Вы нам про будущее расскажите, про ХХ век. Раз вы, молодые люди, после нас в ад попали…
И Сергей, и Валентин отвечали уклончиво, дескать, войны одни были…
— И не бойтесь сказать, — вставил Потапов, — что христианская вера была почти везде и повсюду в мире поругана — мы сами знаем, что по пророчествам так оно и должно быть.
— Вестимо, батюшка, — отозвалась Даша, — как объяснить иначе, что мы здесь оказались.
Так и прошли эти три дня — Валентин расспрашивал об аде, Сергей — о мире, о России, и сам не верил, что он в аду, Потаповы не верили, что царя свергли.
Глава 4
Следующим утром Валентин спросил Томилина:
— Серега, ты хоть самых величайших поэтов России ХХ века видел?
— Видел, как читали они свои стихи, но не более, — вздохнул Томилин и прибавил: — Мы с тобой, Валя, здесь как во сне сейчас живем… Три дня нас не трогают, и нам снятся сны — где явь, где сновидение и где наш разум — неизвестно…
За завтраком Уваров все-таки пошутил:
— В этом аду как в санатории. Кормежку привозят…
Но на глаза Даши навернулись слезы.
— Как в зоопарке, Валентин, — оборвал его Сергей. — Сейчас передышка, а потом узнаешь, какой здесь санаторий.
Дашенька не знала, ни что такое «санаторий», ни что такое «зоопарк». Она просто плакала. За окошком не виделась Россия, один рассвет того, что неописуемо.
Вдруг в соседнее оконце четыре раза постучали. Сергей вскочил:
— Это Вагилид… Тот, о котором я тебе говорил, Валентин… Но он не должен был прийти сейчас.
Открыли.
— Он наш друг, — успел еще шепнуть Сергей, — подземный жрец и духовидец.
На пороге стоял высокий худой человек, совершенно не похожий даже сложением на местных. Одухотворенное лицо, один глаз — страдальческий, другой — как бездна. Одежда напоминала древнеримскую тогу.
— Все собрались, дети мои из далекого прошлого? — сказал он на ясном русском языке, но со странным акцентом.
— У нас вновь прибывший, — заговорил Сергей.
— Я знаю об этом.
Валентин, забыв о том, что рассказывал ему о Вагилиде Сергей, был потрясен до безумия. Он не знал, что вымолвить. Наконец пролепетал:
— Вы знаете русский? Что это такое? Где я?
Вагилид усмехнулся:
— Я изучал древние языки: русский, китайский, санскрит, французский… Это искусство давалось мне быстро и легко — не без помощи магии, между прочим… Я читал русские книги и знаю разговорный русский. К тому же — практика.
Он взглянул сначала на Потаповых, потом на Сергея.
— Хотите покушать, Вагилид? — робко спросила Полина Васильевна.
— Не надо. Мне нужно поговорить с новым пришельцем. Наедине. Около дома, там, где столик.
Валентин, не совсем убежденный в реальности происходящего, поплелся за ним.
Уваров боялся этого ощущения нереальности, того, что явно все-таки происходит, но не похоже на явь. «Ум не может такое воспринять и поэтому гибнет, — подумал он и стал успокаивать себя, резко и истерично: — Я жив, чего же еще надо?!»
— Совершенно справедливо вы шепчете, человек, — услышал он голос Вагилида, — вы живы, и что еще надо, кроме жизни?! Остальное — пустяки.
Валентин вздрогнул, но согласился.
Они сели за обычный, в конце концов, столик. Все-таки некоторые приметы сохранились. Но деревья около столика ошеломляли своей неправдоподобностью. Уварову даже казалось, что они немного двигаются из стороны в сторону и того гляди могут сцапать, схватить своими когтистыми ветвями. Схватить и унести. «И деревья, как всадники, съехались в нашем саду», — мелькнуло в уме.
— Сидите спокойно и не бойтесь, — пояснил Вагилид. — Почти все деревья в нашем мире пособники вампиров. Особенно в лесах. Но вам ничего не грозит. Расскажите о себе. Подробно.
Валентин собрался с духом и рассказал. Вагилид иногда задавал короткие, отрывистые вопросы.
Наконец Валентин кончил.
— А теперь я хочу спросить только одно: где я?
Вагилид с грустью посмотрел на Валентина.
— Я не буду вилять и отнекиваться, — такое владение русским языком выводило Валентина из себя и разрушало последние нервы, — и скажу вам прямо: вы попали, дорогуша, в период после конца света.
— Что вы говорите? — Валентин вскочил с места. — Этого не может быть!!!
— Успокойтесь! Может быть все, конец света был. Только не принимайте это близко к сердцу.
— Не верю.
— Да оглянитесь вокруг, друг мой. Неужели не ясно, что конец света был?
— Как понять?
Вагилид довольно отрешенно посмотрел на пришельца.
— Сядьте. Сейчас объясню. Вы, кажется, из XXI века попали сюда? Бывает, бывает. Сдвиги во времени. Но XXI век — это такая дремучая древность. С тех пор, милейший, прошло не одно тысячелетие. Было все: и покой, и взлеты, и адские падения. Но финал состоялся, и в общем в согласии с древними откровениями.
Валентин молчал. Он стал ощущать, что он находится там, где невозможно находиться. Все: и деревья, и стол, за которым сидели, и сам Вагилид — казалось призраками и смертью, вечной смертью.
— Состоялось глобальное столкновение двух противоположных начал. Одно из них увело избранных по духу туда, где иная земля и иное небо. Другая, падшая, так сказать, часть человечества тоже по-своему определилась, и живые, и мертвые. Все свершилось по древним пророчествам, за некоторым исключением. Земля превратилась в вихрь Гнева Божьего. Казалось, все разрушено. Человечество ушло. Кто за черным спасителем, кто в рассеянье по вселенной, кто в ад, кто в сферы истинного спасения и духа. Кругом одни патологические развалины, и вдруг среди этих развалин появились, возникли, как черти в табакерке, люди. — Валентина передернуло. — Да, да, люди, другие люди, волосатенькие, низенькие, озлобленные, с шаровидными глазами и с необычайно коротким периодом жизни.
И Вагилид захохотал. От громко-зловещего хохота будто закачались ветви деревьев.
— Не черти, а люди. Все изменилось на земле, человек как образ и подобие кончился на земле, но мы остались.
И Вагилид хихикнул, что выглядело странно. Валентин что-то лепетал в ответ, сам не понимая что.
— Все изменилось на земле физически, но жить было возможно. С трудом. Особенно ожесточала короткость жизни. Ее трудно перевести на ваш доисторический счет, но приблизительно это всего лишь лет двадцать-тридцать. Конечно, и развитие человека идет быстрее, так называемое детство к примеру.
— Мало, мало живете, — тоскливо и нелепо пробормотал Валентин. Ветвь неописуемого дерева нависала над самой его головой.
— Это ожесточение из-за краткости жизни. Это парадокс. Но из-за этого парадокса даже бытовая жизнь у нас тяжелая. Мы кусаемся, убиваем друг друга, и все в повседневном круговороте. Это мелочи, конечно, но о большем я умолчу пока. Вы и так расстроены до потери лица своего. Кое-что мы восстановили, сохранились отрывки знаний, некоторые книги