тяжело жить здесь! А здоровье мое, слышно, хуже. К тому же я страшно боюсь. Что-то скажет, наприм<ер>, октябрь, до сих пор дни ясные. — Я очень жду твоего письма; ибо желаю знать твое мнение. А покамест вот тебе следующее: помоги мне, брат, до 1-го декабря самое дальнее. Ибо до 1-го декабря я совершенно не знаю, где взять денег. То есть деньги-то будут, Краевский, н<а>прим<ер>, навязывает, но я взял уже у него 100 р. серебр<ом> и теперь от него бегаю. Ибо что 50 целковых, то и лист печатный. А я в Италии, на досуге, на свободе хочу писать роман для себя и быть в возможности накинуть наконец цену. А система всегдашнего долга, которую так распространяет Краевский, есть система моего рабства и зависимости литературной. Итак, дай же мне средства, если можешь. Уезжая за границу, я тебе писал уж, что отдам 100 руб. серебр<ом>; но если мне пришлешь теперь 50 р. серебр<ом>, то отдам и их, всё будет обделано к 1-му январю. Рассчитайся, если можешь ссудить меня до 1-го января, то дай. На меня же в отношении отдачи надейся как на каменную гору. Пишу последнее собственно для того, чтоб тебе яснее было можно рассчитать.
Деньги эти мне нужны на шинель. Платья себе я уже не шью, занятый весь моею системою литературной эманципации, а оно, то есть платье, уже неприличное. Шинель же нужна. На нее употреблю с воротником 120, а на остальные хочу кое-как пробиться до напечатки. Вызвался хлопотать за меня сам Краевский. Печатают же по его рекомендации Ратьков и Кувшинников. Я уже с ними говорил. Давали же они 4000 за рукопись.
К 1-му января намерен еще настрочить какую-нибудь мелочь Краевскому и потом удеру от всех. Чтобы мне подняться в Италию, нужно заплатить разных долгов (тут же и тебе) всего 1600 руб. ассиг<нациями>. Следовательно, останется разве 2400 асс<игнациями>. Я обо всем расспрашивал: проезд стоит 500 (крайнее). Да в Вене я сделаю платья и белья на 300 руб., там дешево, всего 800; останется, стало быть, 1600. Я проживу восемь месяцев. Пришлю в «Современник» 1-ю часть романа, получу 1 200 и из Рима на 2 месяца съезжу в Париж и обратно. Приехав, издам тотчас же 2-ю часть, а роман буду писать до осени 1848 года и тут издам 3 или 4 части его. Первая же, пролог, будет напечатана уже в «Совр<еменнике>» в виде пролога. И сюжет (2) и мысль у меня в голове. Я теперь почти в паническом страхе за здоровье. Сердцебиение у меня ужасное, как в 1-е время болезни.
«Современник» издает Некрасов и Панаев 1-го января. Критик Белинский. Подымаются разные журналы и черт знает что еще. Но я бегу от всего затем, что хочу быть здоровым, чтобы написать что-нибудь здоровое. Лавка падает у Некрасова. Но Языков и комп<ания> процветают. У него тоже комиссионерство и книгами. Я уже с ним говорил для сдачи ему экземпляров для хозяйственного командова<ния> ими.
Кланяйся всем. Эмилии Федоровне особенно. Детям тоже и, ради бога, отвечай мне по первой почте. Жду твоего письма. Напиши скорее; ибо если не пришлешь денег, то по крайней мере скажи, что нет (за что, ей-богу, не буду претендовать), чтоб мне можно было хлопотать в другом месте.
Твой весь Ф. Достоевский.
Я тебе буду теперь писать письма очень часто. Мы, брат, долго теперь не увидимся. Но по приезде из-за границы прямо заеду к тебе, где бы ты ни был.
К 20 октября, время окончания сырого материала, то есть «Сбритых бакенбард», мое положение означится наияснейшим образом, ибо уже с 15-го октября начнется печатание с «Бедных людей».
(1) далее было начато: написа<ть> (2) далее было: и пролог
65. M. M. ДОСТОЕВСКОМУ
17 октября 1846. Петербург
17 октяб<ря> 46.
Спешу тебя уведомить, л<юбезный> б<рат>, что я твои деньги получил, за что несказанно благодарен, ибо не чувствую более холода и других неприятностей. Спешу тоже сказать тебе, что все мои надежды и расчеты отлагаются, кажется, до более удобного времени. По крайней мере теперь сам еще не много знаю. Предлагаются всё такие условия, каких и принять нельзя; то деньги маленькие, то деньги порядочные, но не все, а ждать нужно. Разумеется, если продавать, то я могу исполнить это только на наличные деньги. Наконец, советуют мне подождать. Оно и худо и хорошо. Худо за здоровье. Хорошо то, что если выждать, так можно получить более значительную сумму. Издавать же в последнем случае никак не предстоит к рождеству. Ибо нужно жить чем-нибудь; следовательно, нужно продавать повести в журналы; и потом нужно будет выжидать; и потому издание может разве состояться к 1-му мая. К тому же нужно будет потрудиться всё пообделать; и издать 2 томика толстых и не за 2 <руб.> 50 к., как я предполагал; а уже за 3 и, может быть, более. Итак, может быть, увидимся летом еще раз, и разве осенью осуществится поездка, при больших деньгах.
Меня всё это так расстраивает, брат, что я как одурелый. Эк сколько труда и тягости разной нужно перенести сначала, чтоб устроить себя. Здоровье свое, наприм<ер>, нужно пускать на авось, а обеспечение черт знает еще будет когда. Я тебе пишу письмо маленькое; ибо сам наверно не знаю ничего. Я, впрочем, не совсем унываю. Как-то ты живешь? Пишешь, что ожидаешь нового гостя в семейство. Дай бог, чтоб это всё обошлось хорошо. Кабы и у тебя тоже поправлялись обстоятельства. Я, брат, не перестаю думать о своих целях. Наша ассоциация может осуществиться. Я всё мечтаю. Мне, брат, нужно решительно иметь полный успех, без того ничего не будет, и я буду только существовать с горем пополам. Всё же это зависит не от меня, а от сил моих.
«Сбрит<ые> баке<нбарды>» еще не совсем кончены. «Прохарчина» очень хвалят. Мне рассказывали много суждений. Белинский еще не приехал. Господа в «Современнике» всё таятся. Так что я еще придерживаюсь с «Сбрит<ыми> бакенбард<ами>» и не обещал. Может быть, будут у Краевского. Впрочем, я еще не знаю, как устроюсь и с этим. Буду пользоваться обстоятельствами и пущу повесть в драку, кто больше. Стащу-то я денег уж наверно порядочно. Но если случится издавать отдельно, так что дадут известную сумму вперед, то я не отдам в журналы.
Брат Андрей тебе кланяется. Белинские тоже, и тебе и Эмилии Федоровне. Я у них бываю. Вот играют-то на авось! Целую детей, я об них часто вспоминаю. Если продам хорошо повесть, то непременно пришлю им к рождеству конфекты и разных сластей. Свидетельствую всю мою преданность Эмилии Федоровне. Потерпим, брат, авось разбогатеем. Нужно работать. Но, ради бога, храни здоровье. И я бы тебе советовал и просил — не работай много. Что к черту! Пожалуйста, береги себя. И главное, ешь здоровее пищу. Меньше кофию и мяса. Это яд. Прощай, брат. Скоро еще напишу. Такие потемки.
Ф. Достоевский.
У нас октябрь сухой, ясный и холодный. Болезней мало. Не забывай меня и пиши. Кланяйся Форштадским, Рейнгардту и прочим.
66. А. М. ДОСТОЕВСКОМУ
18 октября 1846. Петербург
Я уже давно приехал из Ревеля, и каждую субботу задерживали меня иные обстоятельства тебя уведомить. Извини. Приходи завтра повидаться со мной около 10 часов утра. Живу я напротив Казанского собора, на углу Соборной площади и Большой Мещанской, в доме Кохендорфа, в номере 25-м, в квартире m-me Candeville.
А теперь до свидания.
Твой брат Ф. Достоевский.
На обороте: Его благородию Андрею Михайловичу Достоевскому.
На Обуховском проспекте
за Обуховским мостом, в Строительном училище, воспитаннику.
67. M. M. ДОСТОЕВСКОМУ
20-е числа октября 1846. Петербург
Хочу тебе написать слова два, но не более, ибо хлопочу и бьюсь об лед как рыба. Дело в том, что все мои планы рухнули и уничтожились сами собою. Издание не состоится. Ибо не состоялось ни одной из тех повестей, о которых я тебе говорил. Я не пишу и «Сбритых бакенбард». Я всё бросил: ибо всё это есть не что иное, как повторение старого, давно уже мною сказанного. Теперь более оригинальные, живые и светлые мысли просятся из меня на бумагу. Когда я дописал «Сбр<итые> бак<енбарды»> до конца, всё это представилось мне само собою. В моем положении однообразие гибель.
Я пишу другую повесть, и работа идет, как некогда в «Бедных людях», свежо, легко и успешно. Назначаю ее Краевскому. Пусть господа «Современника» сердятся, это ничего. Между тем написав повесть к январю, перестаю печатать (1) совсем до самого будущего года, а пишу роман, который уж и теперь не дает мне покоя.
Но чтоб жить, я решаюсь издать «Бедных людей» и обделанного «Двойника» отдельными книжками. Я не ставлю, например, на них 1-я часть, 2-я часть, это просто будет «Бедные люди» отдельно и «Двойник» тоже — вся деятельность моя за год. Так же точно надеюсь я поступить и относительно будущего романа.
И наконец, разве года через 2 приступлю к полному изданию и тем чрезвычайно выиграю, ибо возьму деньги два раза и сделаю себе известность.
«Бедные люди» начинаю печатать завтра или послезавтра. Сделаю это через Ратькова, он обещает. И теперь только кляну судьбу, что нет у меня 700 руб. ассигнац<иями>, чтоб издать на свой счет. Издавать на свой счет это всё. На чужой — это значит на страх, можно погибнуть. Книгопродавцы подлецы. Бездна есть у них уловок, которых не знаю я и которыми можно облапошить. Но самая варварская вещь у них следующая: напечатает он издание на свой счет и получит за это от меня 350 или 400 экземпляров (цена, окупающая ему издержки), проценту берет он 40 на 100, то есть 40 к. сереб<ром> с экземпляра (я пущу по рублю). Это за оборот его капитала и за страх. У него в руках, положим, 300 экземп<ляров>. Он уж их и продает. Я же не имею права продать ни одного экземпляра до тех пор, пока он всё свое не продаст, ибо его подрываю. Он продаст всё и скажет мне, что публика не требует более и что у него нейдут. Поверять его невозможно. Это значит рассориться с ним. Это делается только в крайних случаях. У меня экземпляры лежат. Мне нужны деньги. Он покупает наконец у меня, проморив меня, сотни две экз<емпляров> за половинную (2) цену. Наконец, есть такие канальи, которые задерживают иногородние требования и не дают требующей даже в Петербурге публике. Теперь: издай я сам, я вдруг продаю всем книгопродавцам в Петербурге, на чистые. Процент берется законный. Они дают каждый больше, подрывая друг друга, если
